***
Солдат убивает в Венгрии всего двоих, а потом политбюро его отзывает. Вместо него посылают танки. "Убийства недостаточно драматичны, — говорят они, — не покажут венграм, кто главный". Недостаточно драматичны! Солдат несётся по тёмным улицам, ярость окутывает его будто чёрное облако. По пути встречаются лишь несколько фонарей, и Солдат стреляет в них, проходя мимо. Недостаточно драматичны! К чёрту их! Он столько для них сделал, приехал сюда, чтобы убивать для них, а теперь они его останавливают? К чёрту! Зачем вообще его размораживать, зачем всё это с ним делать, если он бесполезен? Солдат едва не срывает с петель дверь, когда заходит в дом. Прикладом винтовки разносит тусклую лампу на лестничном пролёте. — Солдат, — зовёт Гриша. Он лежит на диване и пытается встать, когда врывается Солдат, но тот скрывается в спальне и захлопывает за собой дверь. Солдат не хочет в очередной раз слушать лекцию о том, как его характер и поведение не соответствуют званию большевика, и ещё чёрт знает о чём. Он мечется туда-сюда по комнате. Комки грязи падают с ботинок. Слышится какой-то глухой стук: кто-то на первом этаже стучит шваброй в потолок. Солдат падает на колени в том самом месте и бьёт по полу металлическим кулаком. Дерево ломается, и рука пробивает даже потолок нижних соседей. Раздаются крики. Солдат шарит рукой. Пусть только попробуют ударить его шваброй! Он вырвет её у них из рук и сам поколотит кого угодно! Но мерзкие трусы уже разбежались, чёртовы венгры. Солдат надеется, что танки их всех прикончат. Во время Второй мировой венгры объединились с нацистами, и теперь должны быть благодарны, что им позволили жить. А вместо этого они, словно животные, устраивают беспорядки на улицах. Животные! Они должны умереть. Они этого заслуживают больше, чем Агнесса. Солдат бьёт пол кулаком другой руки. Человеческая рука не ломает доски. Один палец взрывается такой жуткой болью, что Солдат валится на бок, прижимая руку к груди. Он пытается свернуться в клубок, но металлическая рука всё ещё в дыре в полу и приходится сначала её выдернуть. В воздух вздымается облако пыли, попадает в нос, и Солдат надсадно кашляет. — Солдат? — зовёт Гриша. Блядь. Гриша не обрадуется, когда увидит дыру в полу. — Уходи! — кричит в ответ Солдат. Боль поднимается по руке и разливается по телу. Всё болит. Он пинает пол. Не для того, чтобы сломать, а будто надеясь, что так отвлечётся от жуткой боли в руке. Открывается дверь в спальню. Заходит Гриша. Солдат чуть не швыряет в него пистолет, но понимает, что не может этого сделать, замечая, что Гриша едва держится на ногах. — Я сломал пол, — резко говорит Солдат и с вызовом смотрит на Гришу, подначивая прочитать лекцию по поведению. — Ох, Солдат, — вздыхает Гриша. Ярость покидает Солдата, как воздух — проколотый воздушный шарик, он чувствует себя маленьким, сломленным и ему стыдно. Да что с ним, чёрт возьми, такое? — Всё просто ужасно, Гриша, — говорит Солдат. Гриша пытается сесть рядом с ним, но его движения такие неловкие, что он в конце концов просто падает. — Ох, Солдат. Не так уж всё и плохо. — Плохо, — возражает Солдат и бьёт ладонью по полу. — Плохо, плохо. — И каждое "плохо" подкреплено новым ударом, пока Гриша не берёт его обеими руками за запястье, заставляя остановиться. Тогда Солдат прижимается к полу лицом и плачет. Гриша гладит его по волосам. Поливает водкой его раненую руку и пытается перевязать её платком. — Все наши страдания окупятся, — говорит Гриша. — Я уже не доживу, Солдат, но ты сможешь. Однажды ты увидишь коммунизм. Солдат мотает головой. В глазах стоят слёзы, он почти ничего не видит в тусклом свете. — Это будет прекрасно, — продолжает Гриша, его неясный голос такой мягкий и нежный. — По всей земле люди будут жить в гармонии друг с другом. Всего будет всем хватать, и поводов для раздоров больше просто не останется. Огромные караваи хлеба: ржаной и белый, — будет разносить красивая девушка с венком из цветов на голове и вплетёнными в волосы длинными лентами, спускающимися по спине… Все девушки и юноши будут красивыми. И все они буду друг другу мужьями и жёнами, совсем как в примитивном обществе. Руки у Гриши уже не такие ловкие, как раньше. Ему никак не удаётся туго затянуть платок, и в конце концов он оставляет это занятие, но продолжает говорить. Солдат закрывает глаза и просто слушает. — И все дети будут расти счастливыми, зайчик. Поэтому мы должны бороться и страдать за коммунизм, чтобы дети будущего могли расти розовощёкими и улыбающимися. Я раньше думал, что уже твои дети увидят коммунизм, но это слишком быстро… мы слишком высоко взлетели, и нас обожгло солнце… Но вот твои внуки, Колюша, когда ты будешь таким же старым, как я, твои внуки будут летом резвиться в фонтанах… Солдат широко распахивает глаза, услышав "Колюша". Но Гриша и не замечает оговорки, он продолжает говорить, гладя Солдата по волосам. — Это будет прекрасно, прекрасно. Все наши страдания окупятся, когда настанет коммунизм. Ты представляешь, зайчик? Даже кролики выйдут и лягут рядом с волками. 1960 Обратно в заморозку. Четыре года пролетают за одну ночь. Солдата размораживают — немцы сделали для него современную криогенную камеру, потому что не доверяют русской земле — и посылают на Кубу, чтобы помочь выследить контрреволюционеров. — Тебе понравится, — говорит Микоян, его глаза сверкают. Солдат и Гриша сидят у него в кабинете в Кремле. — Кубинцы — настоящие революционеры, товарищи. Я там как будто в юность вернулся. И вас, товарищ Зефиров, та атмосфера заставит почувствовать себя живым. Гриша кивает. Он очень худой, а его морщинистая кожа приобрела желтоватый оттенок. В марте на Кубе уже жарко. — Тебе стоит выучить испанский, — говорит Гриша. Солдат запоминает несколько слов, когда отправляется в горы со своим отрядом, но даже не пытается учить язык. Ему нечего сказать этим людям. Он и имена-то у большинства не запоминает. Да и Солдат им едва ли нужен: с убийством контрреволюционеров они и сами неплохо справляются. — Зачем мы здесь? — спрашивает Солдат, когда возвращается обратно в Гавану. — Наш визит — жест доброй воли, — отвечает Гриша. В горы с отрядом Гриша не ходит. Он и на Украине не ходил с Солдатом на задания, так что это не ново, беспокоиться не о чём. Гриша в порядке. Он часами читает Солдату, лёжа на диване между двумя открытыми окнами, легкий ветерок шелестит страницами. Иногда между абзацами Гриша засыпает. Однажды — прямо посреди описания батальной сцены в "Войне и мире" — Солдат забирает у него книгу и пытается дальше читать самостоятельно. Но буквы никак не складываются в понятные слова, а потому он откладывает книгу и встаёт у окна под ветерок. На розовой стене дома напротив что-то написано. "Panaderia" — читает Солдат, не понимая значения слова. Это настораживает его, а потому он уходит из квартиры и долго гуляет по ночным улицам. Они остаются, и ещё остаются, и ещё. Посещают вечеринки. Солдат тренируется с кубинскими штурмовыми отрядами. В Гаване становится всё жарче. И делать Солдату нечего. Он спит ночи напролёт и жаркими вечерами, но всё равно постоянно чувствует себя уставшим. Однажды ночью в начале мая Солдат посещает суаре. За окном темно и прохладно, с моря дует свежий бриз. К Солдату подходит женщина. Симпатичная женщина, круглолицая с тёмными стриженными волосами, как у Агнессы. Она обращается к Солдату на французском, улыбается и говорит, держа в одной тонкой, изящной руке сигарету, а он смотрит на женщину и видит, как пули разрывают её тело. Это не галлюцинация, Солдат знает, что видение нереально, но оно сильнее, чем просто воображение: он не может избавиться от него. Солдат резко разворачивается, но вся комната неожиданно стала напоминать иллюстрацию к кошмару, а люди как будто превратились в призраков или оживших мертвецов. Человеческое тело такое хрупкое. Солдат ощущает биение своего сердца, выступивший на коже пот, осознаёт, каким тонким барьером против ночи является кожа, и кажется невероятным, что она может удерживать всю кровь внутри, когда стук сердца, как гром, отдаётся в ушах. Солдат уходит. Он не помнит, как возвращается обратно в квартиру. С трудом открывает дверь, а когда вваливается внутрь, то спотыкается о лежащего на полу Гришу. — Гриша! — вскрикивает Солдат. Тот не отвечает. Солдат пинает его и, не добившись реакции, падает рядом с ним на колени. — Гриша, — повторяет Солдат. — Гриша, Гриша, пожалуйста. Солдат встряхивает его, и Гришина голова так жутко безвольно мотается на шее. Но потом Гриша кашляет, а его дыхание разит спиртным. Солдат чувствует невероятное облегчение и бьёт его по щеке. — Гриша! — Потом он вскакивает и, подхватив Гришу на руки, тащит его на диван. Приносит ему стакан воды и помогает пить, потому что Гриша и руки не может поднять, а потом торопливо отшатывается, когда Гришу рвёт на ковёр. Брызги попадают на ботинки Солдата. Потом Солдат накрывает всё полотенцем, приносит Грише ещё воды и сидит рядом с ним на диване, слушая хриплое дыхание. Даже в лунном свете на щеках Гриши заметны жёлтые пятна. Небо светлеет. Гриша начинает дышать легче. Потом он приоткрывает глаза и смотрит на Солдата. — Я слишком стар для этого, — шепчет он. — За тобой должен присматривать кто-нибудь помоложе, солдат. — Я других не хочу, — отвечает Солдат, выдавливая улыбку, и накрывает ладонью его руку. — Я о тебе позабочусь. Не отправляй меня снова в криокамеру, Гриша, я за тобой присмотрю. Гриша с закрытыми глазами мотает головой. — Не могу больше этим заниматься. Он говорит серьёзно. Холод сковывает желудок Солдата. — Нет, — говорит он, — других я не хочу. Я не буду работать с другими, Гриша, не буду ничего делать. Я… я устрою голодовку. — Сейчас тебе что, царизм? Ты не можешь устроить голодовку, Солдат, всем всё равно. — Ты не уйдёшь! — кричит Солдат. — Ты не можешь, я не позволю, я не буду работать с другими. Совершу самоубийство! Сердце гулко колотится в груди. Лицо горит. Солдат не уверен, что сможет выполнить свою угрозу. Гриша приоткрывает глаза, но ничего не говорит, только поворачивает руку, и Солдат переплетает их пальцы, а потом прижимает ладонь Гриши к щеке. У него такая холодная рука. Больше Гриша не говорит о том, что уйдёт. Может быть, он только хотел убедиться, что Солдат всё ещё хочет видеть его рядом. 1964 Неосторожно упав, Солдат ломает три ребра, поэтому после задания они с Гришей уезжают на дачу, чтобы восстановить силы. Пелагея готовит им борщ и постоянно пытается уговорить Гришу съесть больше. Гриша, совсем усохший и жёлтый, только отрицательно качает головой. Он почти всё время лежит на диване. Вместе с ними на даче ещё с полдюжины солдат, но Солдат не удосуживается запомнить их имена. Иногда Солдат лежит на ковре рядом с Гришей. Тот больше не читает ему вслух, он рассказывает наизусть стихи Пушкина и Тютчева, Мандельштама и Маяковского. Стихи, которые выучил ещё в молодости, и до сих пор помнит и читает сильным, звучным голосом. — Ты должен их выучить, — настаивает Гриша. — Поэзия поддержит тебя, когда ничего больше не останется. И Солдат учит, напряжённо стараясь не думать ни о чём, кроме поэзии, чтобы не приходилось задумываться об этом "когда ничего больше не останется". А когда Гриша пытается заговорить о чём-то другом, Солдат уходит тренироваться с остальными. Однажды, когда рёбра Солдата уже почти не беспокоят, Гриша выходит за ним в сад. — Солдат, — зовёт он. — Нам нужно поговорить. Солдат направляется было к деревьям, куда Гриша наверняка не сможет за ним пойти, но не может заставить себя этого сделать. — Пелагея говорит, что сделает нам кисель, если я соберу малину, — безжизненно говорит Солдат. — Нельзя заставлять её готовить для всех этих людей. Слишком много работы. Я вообще не понимаю, зачем здесь солдаты… — Нам нужно поговорить об этом, пожалуйста, Солдат. Они здесь потому, что тебе нужен новый куратор. Я подумал, если ты заранее с ним познакомишься и получше узнаешь… — Мне не нужен новый куратор. — Солдат, это необходимо. Солдат отходит в сторону. — Пелагея ещё говорит, что надо грибов собрать. В лесу, где ты показывал, Гриша. Ты же всегда любил грибной суп. Она тебе его сварит, ты съешь и наберёшься сил… — Солдат! — И вообще, я не понимаю, зачем снова отправлять меня в криокамеру! Чего в этом хорошего? Мы можем жить на даче, Гриша, по крайней мере можем остаться здесь до осени. Я буду собирать орехи, ягоды и грибы, здесь растёт много картошки. Ещё бы ты что-нибудь ел, Гриша. И я уверен, что принесу больше пользы, если всё время буду рядом. Чтобы не приходилось каждый раз проводить процедуру разморозки! Только потому, что этот нацист… — Зола не нацист… — То, что этот грязный мясник собрал машину, вовсе не значит, что мы должны её использовать! Похорони меня в русской земле, если уж должен хоронить! — Перестань меня отвлекать! — с неожиданной силой в голосе говорит Гриша. — Это не в моих силах, Солдат. Но я могу обучить твоего будущего куратора, если ты его выберешь. — Тогда пусть будет Андрюшка, — резко отвечает Солдат. Больше он никого по имени не знает. А Андрюшку узнал только потому, что остальные отобрали у него шапку и перекидывали друг другу, крича: "Отними, Андрюшка! Отними!" — пока Солдат, устав от шума, не вышел в сад и не схватил шапку на лету. Он сначала ударил шапкой Андрюшку по лицу, а потом надел её ему на голову. — Врежь им, чёрт возьми! Они будут тебя задирать, пока не ответишь! Гриша стремительно бледнеет. — Бойкин? — переспрашивает Гриша, будто Солдат знает его полное имя. — Солдат, нет. Он же жалок. Значит тот Андрюшка. — Они все такие, — резко отзывается Солдат. — Сталин убил всех, кто хоть чего-то стоил. — Выбери другого, — просит Гриша. — Я хочу, чтобы о тебе кто-то заботился, когда… — Я сам могу о себе позаботиться! — Тебе нужен человек, который отстаивал бы твои интересы, когда ты в криокамере. Зола всё ещё вынюхивает, выискивает способ вернуться… — Так отправь меня его пристрелить! — Солдат! — Гриша замолкает, и повисает тишина, которую нарушает только жужжание пчел Пелагеи, а потом продолжает: — Солдат. Я не хочу, чтобы ты остался один, когда… — Я не останусь один! Ты будешь рядом! — Солдат… — Нет! — кричит Солдат. Силы покидают Гришу. Ноги подгибаются, и он падает прямо там, где стоит, будто подстреленный. Солдат тут же приседает рядом, аккуратно поддерживая ему голову. — Прости, — торопливо говорит он. — Прости, Гриша, мне жаль. Ты будешь в порядке, ты поправишься, пожалуйста. Гриша мотает головой. Солдат опять злится и встряхивает его. — Поправишься. Цвет постепенно возвращается к щекам Гриши. — Солдат, пожалуйста, — просит он. — Не выбирай Андрюшку. Я хочу знать, что о тебе позаботятся, когда меня не станет. У Солдата сжимается горло. Он не может говорить, а если бы и мог, то на уме сейчас только горькое и злое "значит, ты меня всё-таки бросаешь", словно Гриша хочет от него избавиться. Ну, Гриша ведь этого хочет, он умирает, чтобы избавиться от него. Солдат пытается ему помочь, но Гриша даже чёртов грибной суп не ест. — Андрюшка молодой и здоровый, — горько отвечает Солдат. — Его хватит на десяток заданий. Если не допьётся до смерти. Вновь воцаряется молчание. Пчёлы жужжат между цветов. — Отнеси меня в дом, Солдатик, — просит Гриша. — Пожалуйста. Солдат поднимает его на руки. Гриша очень лёгкий. Заживающие рёбра Солдата едва напоминают о себе. — Я тебе почитаю, — тихо говорит Гриша, когда Солдат несёт его в сумрак комнаты. — Снегурочку, она всегда тебе нравилась. — Чекисты забрали книгу, — недовольно кривится Солдат. Он устраивает Гришу на диване и отходит к окну. Металлические пальцы впиваются в деревянный подоконник. — Пастух должен был замёрзнуть, — резко говорит Солдат, вытирая лицо. — Тогда он остался бы с ней навсегда. — Лёд тает, Солдат. Они бы оба растаяли. — Тогда они по крайней мере растаяли бы весной вместе.***
— Ты сердишься, Гриша? — спрашивает Солдат. Они вдвоём сидят на деревянной скамейке у стены, ждут, пока техники подготовят криокамеру. — На тебя? Нет, конечно, — улыбается Гриша. Солдат не может сидеть спокойно. Из камеры криозаморозки доносится тихое шипение. — Гриша… — Солдат, — перебивает его Гриша, — с тобой ведь всё будет в порядке, когда меня не станет, да? Солдат прикусывает губу. Гриша худой рукой гладит его по волосам. — Я не хочу, чтобы ты слишком расстраивался из-за меня, — продолжает Гриша. — Я готов. И так уже достаточно пожил. Я… Солдат затыкает уши, и Гриша замолкает. Криокамера пыхтит. — Если бы они позволили мне остаться, — Солдат опускает руки на скамейку. — Если бы я мог за тобой присматривать… — Солдат, Солдат, — мягко говорит Гриша. — Я всего лишь человек. Я неважен. — Да, но… — Солдат, — перебивает его Гриша. — Никакой разницы не будет. Солдат смотрит под ноги. Металлические пальцы раздавили край деревянного сиденья. Криокамера снова начинает шипеть. Солдат коротко смотрит в ту сторону, а потом опять отворачивается. Его сердце очень быстро колотится. — Эта криокамера выглядит просто смешно, — говорит Солдат. — Они могли потратить эти деньги на школы или больницы… Солдат будто давится последним словом и замолкает. — Ты отличный большевик, — говорит Гриша. — Хочешь лучшего для людей и партии, а не только для себя. Солдат кивает, но не поднимает головы. Гриша кладёт руку ему на плечо. Целует в висок. От него пахнет водкой. — Москва слезам не верит, Солдат, — тихо произносит Гриша. Солдат шмыгает носом и садится прямо. Он вытирает лицо рукавом куртки и пытается улыбнуться Грише. — Я буду в порядке. Они молча сидят рядом. Потом подходит один из техников. — Всё готово. Солдат поднимается на ноги. Он хочет сказать "До свидания", но слова застревают в горле. Они неподходящие. Им с Гришей больше не встретиться. Но и просто так уйти, ничего не сказав, он не может. — Береги себя, — выдавливает Солдат. Гриша кивает с отсутствующим видом. Это сильно беспокоит Солдата: он приседает рядом с Гришей и хватает его за руки. — Обещай мне, — настаивает Солдат. — Обещай, что позаботишься о себе. — Из этого не выйдет ничего хорошего, Солдат. — Гриша… — Солдат! Ты делаешь мне больно! Солдат отпускает его. На левой руке Гриши заметны белые следы, оставленные металлическими пальцами. — Прости меня, — говорит Солдат. У Гриши на лбу выступают капельки пота, но он смотрит на Солдата с улыбкой. — Нечего прощать, — успокаивает он, вставая и заставляя Солдата тоже подняться. — Я хочу запомнить тебя улыбающимся, Солдатик. Секунду Солдату кажется, что он ни за что не сможет это сделать. Но потом уголки его губ вздрагивают, и он всё же улыбается широко и светло, сверкая зубами. У Гриши в глазах стоят слёзы, и Солдат хочет его успокоить, утешить, только вот Грише это не нужно, да и говорить больше нечего. Солдат разворачивается. Он идёт в криогенную камеру лёгкой походкой и выпрямив спину. Больше он не может улыбаться, а потому не оборачивается.