Мир Юных

Еще один чудесный весенний день после крушения цивилизации. Я иду по Вашингтон-сквер-парку; изгибы дорожки напоминают перекошенный знак бесконечности. Прохожу мимо столов, где когда-то играли в шахматы старики; сейчас здесь обосновался Умник, устроил мастерскую под открытым небом. Чуть дальше – фонтан, очевидец миллионов первых свиданий, косячков с марихуаной и водных баталий шумной детворы. В нем теперь клановый резервуар, укрытый брезентом: приходится защищать воду от голубиных экскрементов и беспощадного солнца, которое провоцирует рост ряски. Памятник Гарибальди – или, как мы окрестили его, Гари Балде – увешан гирляндами из искусственных цветов, бусами и допотопными рэперскими побрякушками. Трофеями поисковых вылазок в гиблые земли по ту сторону стен. В обреченные кварталы: Бродвей, Хьюстон; в тиры Вест-Виллидж. Постамент украшают памятки об умерших. Моментальные снимки родителей, младших братьев и сестер, утраченных домашних любимцев. Мама называла такие фотографии «настоящими», в отличие от цифровых аналогов. Бумажные копии – как раз то, что надо по нынешним временам, когда миллионы, нет, миллиарды воспоминаний бесследно растаяли в небесах. Целый океан бессмысленных единиц и нулей двоичного кода. Сквозь каменную арку Вашингтона (нашего всеобщего отца-основателя Вашингтона, а не моего старшего брата Вашингтона) хорошо просматривается Пятая авеню, вплоть до Эмпайр-стейт-билдинг. С верхних этажей небоскреба валит дым. Ребята говорят, там обитает Старик – единственный взрослый, переживший Случившееся. Вечно они что-нибудь выдумывают. Там, где раньше были трава и цветы, качели и площадки для выгула собак, теперь длинные овощные грядки. Фрэнк отчитывает рабочую команду. Те молча терпят. Вчерашний провинциальный мышонок сегодня стал нашим избавителем. Фрэнк жил на ферме, он один знает, как выращивать еду. Без него у нас бы уже начался рахит, или цинга, или еще какая-нибудь гадость, о которой мы до Этого понятия не имели. Через ворота, ведущие на Томпсон-стрит, возвращаются фуражиры. Консервы, бензин для генераторов. Для маленьких красных агрегатов марки «Хонда», наших транжир по прозвищу Дженни, что заряжают рации и прочую нужную ерунду. Плюс – нечаянная милость! – могут оживить «айпод» или «гейм бой», с разрешения Умника, естественно. Шелестят от ветра листья, рвутся с высоких ветвей навстречу гибели. С севера налетает вихрь, приносит аромат горящей пластмассы и разлагающейся плоти. Моя рация кашляет. – У нас гости, двигаются к югу по Пятой. Прием. Это Донна, с другого конца парка. – Далеко? – спрашиваю я и легкой рысью припускаю в ту сторону. Нет ответа. Наверное, не до конца кнопку нажал, когда говорил. – Ты не сказал «прием», – наконец прорезается голос Донны. – Прием. – Господи, Донна, «прием»?! Обалдеть. Прием, прием. Сколько их? Далеко от нас? Прием. – Посредине между Девятой и Восьмой. Человек десять. Вооружены до зубов. Прием. – Не наши? Тишина. – Прием? – Не наши. С верхних этажей высотки на Восьмой авеню Донне хорошо видны окрестности. Я замечаю дуло ее винтовки, выставленное из окна. – Ты не сказала «прием», – кусаю я. – Ой-е-ей! Прием. Мне стрелять? Они счас прям подо мной, но, как только пройдут, позиция будет идеальная. Прием. – Не. Стреляй. Прием. – Ладно, как скажешь. Отдуваться тебе. Передумаешь, сообщи. Прием. Пора поднимать тревогу. Возле каждого входа в парк к деревьям прикреплены допотопные сирены. Где Умник их раздобыл, история умалчивает. Я с трудом проворачиваю ручку; сухожилия напрягаются, болят. Раздается тихий жалобный скулеж, который по мере раскручивания шестеренок переходит в адский рев. Налегаю на ручку еще старательней. Интересно, сколько энергии сейчас из меня утекает? А сколько калорий я сегодня съел? Если не употреблять больше, чем расходуешь, – начинается умирание. Отрешенно вспоминаю бургеры, картошку фри, булочки с корицей. Канувшие в историю деликатесы, немыслимая роскошь. Через шестьдесят секунд огневые позиции ощетиниваются оружием. Проход блокирует бронированный школьный автобус. В нем устроены амбразуры, сквозь них Пятую авеню берут под прицел шесть пулеметов – значительная часть нашего арсенала. Плюс к ним – снайперская винтовка Донны. Двери зданий, примыкающих к баррикаде, давным-давно заколочены, и улица считается зоной свободного огня: стрелять здесь можно, не дожидаясь приказа. К нам заскакивает Вашинг. Я жду, что он примет командование на себя. Но генералиссимус Вашингтон отмахивается. Твоя, мол, очередь, братишка. – Они вооружены до зубов, – сообщаю я, намекая: «Мне как-то не до тренировок». – Значит, быстро роди план, – отзывается Вашинг. Радость какая. Забрасываю на плечо винтовку AR-15 и стрелой мчусь в автобус. Дерматиновые подушки нещадно исполосованы. На стенах – перлы черного юмора. Сегодня ночью тусим у меня! Папики – на том свете. «Гребаный мир!» – я. «Не, гребаный ты!» – мир. Помни! Сегодня первый день конца всего на свете. Рассматриваю своих бойцов. Надо же, мир превратился в ад, а народ все равно не утратил чувства стиля. Вид у ребят, надо сказать, разношерстный – результат мародерства. Пальто «Прада», украшенные воинскими знаками отличия; деревенские рубахи, стянутые армейскими поясами. А вон тот парень, Джек, вообще выглядит настоящим трансвеститом. И никто слова по этому поводу не скажет. С Джеком ссориться опасно – мальчуган вымахал метр восемьдесят ростом и комплекцией напоминает пресловутый шкаф. Заметка на полях: вот бы мне шкаф, набитый едой. Я где-то читал, будто в наполеоновской армии ребята, ходившие в опасную разведку, тоже не страдали особенным вкусом и наряжались кто во что горазд. Они называли себя авангардом – от французского «передовая стража». Глядя на свой «авангард», вспоминаю романы Патрика О’Брайана – по ним еще фильм сняли, с австралийцем в главной роли. Там бравые вояки вот так же выстраивались у артиллерийских орудий на батарейной палубе. Захотелось сказать что-нибудь вроде: «Спокойно, ребята! Ждем приказа», – но это так банально… В общем, я просто награждаю каждого ободряющим тычком – кого между лопаток, кого пониже спины – мол, вперед, к победе. – Э! – возмущается один из стрелков. Это девушка, блондинка, ее зовут Каролина. До Случившегося она была настоящей модницей. Упс, выходит, девочки не одобряют шлепки по своей пятой точке даже после апокалипсиса. – Прости, – говорю с напускной беспечностью. – Я без всяких задних мыслей. В ответном взгляде читаю: «Ага, без задних, как же!», но времени на расшаркивания нет. Пробираюсь в наблюдательный пункт, обустроенный Умником на переднем пассажирском сиденье. Десять человек, как и сообщила Донна; глаз у нее наметанный. Все, кажется, мужского пола. Не первой молодости, лет по шестнадцать-семнадцать. Одеты в зеленый камуфляж, совершенно бесполезный в городских условиях. Костюмы увешаны орденскими планками, медалями и тому подобным хламом. У каждого гостя на груди какая-то эмблема, похоже, герб учебного заведения; на плечах красуются нашивки с черепами – будто флажки на крыльях давних истребителей, отмечавшие их воздушные победы. Один из пришлых тащит внушительный ручной пулемет, снизу болтается пулеметная лента. Что за штука? Может, «BAR» – автоматическая винтовка Браунинга? Вашинг наверняка знает. Другой парень подносит к огнемету зажигалку «Зиппо». Не нравится мне все это… Поясные сумки, полные гранат, «кошки» – все, чего душа пожелает. AR-15, как у меня. Наши гости, видимо, распотрошили какой-то арсенал. – Чего надо? – выкрикиваю я. Отрывисто, но без показухи. Как учил Вашинг. – Поговорить с главным, – отзывается один из пришлых. Блондин, лет семнадцать, голубые глаза, четкие скулы. Типичный квотербек. До Случившегося я таких не особенно любил. А теперь не люблю и подавно. Весь автобус ждет, что скажет Вашинг. Но тот бросил меня отдуваться самостоятельно. Спасибо, брат. Рывком подношу рупор назад ко рту. Ай! Надо будет попросить Умника приделать к горлышку что-нибудь мягкое. – Ну, я – главный. – Маловат ты для главного, – заявляет Скуластый. Наши взгляды скрещиваются сквозь пуленепробиваемое стекло. – Я главный, ясно? Чего вам? Но Скуластый не спешит переходить к делу. Он легко кланяется и, словно персонаж из «Игр престолов», нараспев произносит: – Северная конфедерация приветствует клан Вашингтон-сквер. Мы – парламентеры. Кто-то из моих бойцов прыскает. Похоже, гости услышали – разочарованно переглядываются. А чего они ждали? Церемониального ответа? – «Парламентеры» означает… – открывает рот Скуластый. – Мне известно, что означает «парламентеры», – обрываю я. – Сказал бы просто, что хотите поговорить. – Хорошо. Мы хотим поговорить, ясно? Поговорить о деле. Они тянут за веревку, уходящую им за спину, и перед нами вдруг появляется… Свинья. Не какая-нибудь там симпатяга с хвостом-бубликом из детской книжки, а здоровая вонючая свинья. Животный белок. Как же они приволокли ее сюда аж с севера Манхэттена, через огромные вражеские территории? Выглядят «парламентеры» изрядно потрепанными, у одного, похоже, пулевое ранение. Во всяком случае, рука его болтается на перевязи, а кровь на ней еще не успела потемнеть. Недавняя стычка – возможно, возле Юнион-сквер. Утром я слышал стрельбу. Хотя стрельбу слышно каждое утро. – О деле? Надеюсь, ты не замуж за свинью собрался? Хочешь в ходе «парламентских переговоров» попросить нашего благословения? Скуластому я не нравлюсь, но у него – миссия, приходится терпеть. – Почти, хитромудрый ты наш. Мы будем вам ее продавать. – Понятно. Человек я здравомыслящий. Что вы за нее хотите? – У этой свиньи куча наград, она с фермы Хансена, на севере штата, – принимается нахваливать товар гость. – По классификации Министерства сельского хозяйства – мясо высшей категории, по всем параметрам. Выше не бывает! Сертифицированная органика. – Ты в курсе, что Министерства сельского хозяйства больше не существует? – интересуюсь я. – И что нам без разницы, органическая еда или нет? – По барабану! Брат этой хрюшки был очень вкусным. Я бросаю вопросительный взгляд на Фрэнка. – На вид хороша, – пожимает плечами тот. – Большая, откормленная. – Ладно, – кричу я Скуластому. – Тощевата, конечно, но поторговаться можно. Что вы за нее хотите? Вот тут-то он меня и огорошивает. – Двух девушек. Немая пауза. На языке «Скайпа» здесь надо бы вставить смайлик с удивленно выпученными глазами. – Повтори, пожалуйста. Скуластый вновь переходит в режим «Властелина Колец» и отчетливо провозглашает: – Мы готовы обменять свинью на двух особей женского пола. Та-ак, детки, берем ручки и записываем новое слово: «сконфуженный». – Ты имеешь в виду человеческих особей женского пола? – уточняю я. Пришелец дергает плечом, мол – ну да, две девчонки за одну свинью, что такого? Оживает моя рация. – Джефферсон, чего он хочет? – доносится голос Донны. – Мне тут не слышно. Прием. Думаю, нашей воинственной феминистке-снайперу лучше не знать о том, что эти социопаты предлагают обменять свинью на девушек (не самый лестный обменный курс, надо сказать). Я не отвечаю. – Ал-ло-о-о! Что там у вас происходит? Прием. – Я справлюсь сам, Донна, спасибо за поддержку. Прием. Справлюсь, хм. А как? Пока не придумал. Девочки у бойниц выжидательно смотрят на меня. – Эм-м… – Я прочищаю горло. – Блин, мужики, вы что несете? Если вам так одиноко, я, конечно, сочувствую, но… – Девчонки у нас есть. Просто нужно больше, – вклинивается один из конфедератов, здоровяк с клюшкой для лакросса, в которую вставлена граната. Почему, ну почему весь мир вокруг стал подозрительно напоминать антураж фильма «Безумный Макс»? Скуластый испепеляет здоровяка взглядом – видимо, недоволен, что кто-то из его свиты посмел открыть рот. – Соратник прав, – заявляет Скуластый. – Девушек у нас много, и еды тоже. У нас всего много – электричества, проточной воды, чего душа пожелает. Косметики там, не знаю, разной. Смотри. Он переводит глаза на девушку из своей группы, хорошенькую блондинку с сердитым лицом. Та выходит – точнее, ее выталкивают – вперед. – Расскажи им про Конфедерацию, – говорит ей Скуластый. – Объясни девочкам, что опасаться им нечего. Но блондинка молчит. Я приглядываюсь к ней повнимательней и – может, из-за упомянутого слова «косметика» – невольно замечаю толстый слой тонального крема на лице слева. Как раз там, куда пришелся бы удар правши. Увиденное мне не нравится. И не понравилось бы, даже если б в нашем клане нашлись девушки, желающие уйти. Я не доверил бы их этим фашистам. И уж конечно, не стал бы обменивать человека на свинью, даже если при мысли о беконе начинаю захлебываться слюной. – Можно мне пристрелить эту козу? – спрашивает Каролина. Чем ей, интересно, не угодила пришлая блондинка? Каролина передергивает затвор винтовки, пришлые улавливают этот звук, и с их стороны тут же доносится дружный устрашающий лязг: бряцает оружие, клацают обоймы, щелкают предохранители. Конфедераты падают кто на колени, кто на живот и берут под прицел наши бойницы. «Сейчас полоснут по автобусу, – испуганно мелькает у меня в голове, – изрешетят армированные пластины, мы все погибнем». – Говорит Донна. При… Я выключаю рацию. Куда подевался Вашинг?! Нигде его не видно. Взвалил все на «сына номер два». – Вы что, решили в «Колл оф дьюти» поиграть?! – кричит вдруг Фрэнк. – Думаете, вам тут сетевая игра? Вай-фай хренов, да? Типа, сейчас вас всех перестреляют, а потом вы воскреснете в каком-нибудь респауне? Мы не в «Икс-боксе», чуваки! И респаунов не существует, никто не воскреснет. Так что остыньте, е-мое! Это точно. Воскресать еще никто не научился. Кроме крыс. Им нет конца. Убьешь одну – на ее месте тут же появляется новая. – Мост в никуда, – говорю я. Фраза всплыла в памяти откуда-то из детства. В напряженном молчании, повисшем между готовыми поубивать друг друга людьми, она звучит громко и многозначительно. – Что? – спрашивает Скуластый. – Спасибо за предложение, но нет! – ору я. – Ступайте с Богом, о северные конфедераты. – Мы пойдем к Рыболовам! – вопит в ответ Скуластый. Торгуется. Рыболовы обитают на юге, на Саут-стрит. Живут в старом американском паруснике, если мне не изменяет память, «Пекине». Правильнее было бы звать их не рыболовами, а пиратами, но так уж сложилось. – Передавайте им привет. Не забудьте попробовать сашими. Однако ничего не происходит. Конфедераты лежат, где лежали. И даже, кажется, наслаждаются передышкой. Вон оно как… Никуда они отсюда не двинутся. Никакого плана Б у них нет. Им нужно вручить свинью нам. Это плохо – если выбора нет у них, значит, его нет и у нас. – Мы ведь можем просто забрать то, что нам нужно, – заявляет Скуластый. Нельзя демонстрировать ни намека на слабость. Вашинг говорит, даже если хищник уверен в собственной победе, он опасается жертвы: вдруг та его ранит. – Нет, не можете. Всего хорошего – и вам, и хряку. Они негромко совещаются… Парень с клюшкой для лакросса тянется к кольцу своей гранаты… И… Выстрел. Я часто слышал выражение «пуля пропела», но на самом деле в звуке выстрела нет ничего мелодичного. Это взрыв. Б-БАХ! На миг все чувства исчезают – в том числе и потому, что ты инстинктивно зажмуриваешься и ищешь в земле ближайшее укрытие. – Донна, я же сказал не стрелять! – кричу в рацию. – А я и не стреляла, Джефферсон. Прием. Все замирают – наши люди, их люди. А потом вдруг как по команде начинают орать друг на друга, словно в сериале про бандитские разборки, – с угрозами, проклятьями, матами. Однако никто из наших не пострадал. Да и у незваных гостей, собственно, тоже все целы. Свинья. Глаза ее закатываются – до смешного вовремя, надо сказать. Она будто хочет рассмотреть новую дырку у себя голове. Огромная туша с грохотом валится на бок как подкошенная и дергает ногами. – Не стрелять! – приказываю я, видя, как мои ребята (и девчата) сжимают приклады и прицеливаются. Парочка конфедератов хватает свинью за ноги и пытается оттащить в сторону. Не тут-то было. Хрюшка и при жизни-то была тяжелой, а уж после смерти – подавно. Мертвая туша не желает помогать своим носильщикам, демонстрируя потрясающее безразличие. Учитывая, как сложно было «парламентерам» притащить свинью сюда, в центр, вряд ли им удастся доставить ее обратно. Запах свиной крови привлечет диких собак со всей округи. Видимо, этого Вашинг и добивался. Мой старший брат. Он стоит на стене – высокий, красивый, – как на ладони у конфедератов, и те дружно берут его на мушку. – Вперед, – подзадоривает их Вашинг. – Завтра мне исполняется восемнадцать. Я старался об этом не вспоминать. Но он прав. Совсем скоро… Никакого воскрешения. Респауна не будет. И поэтому брат провоцирует пришлых его пристрелить. Он даже не попрощался. Знаю, это чистой воды эгоизм, но ни о чем другом я думать не могу. Он даже не попрощался. Освещенный сзади Вашинг улыбается своему будущему и, стоя на верхушке стены, напоминает памятник. Скуластый, который явно – явно! – горит желанием всадить в Вашинга смертельную пулю, опускает оружие и ухмыляется. – Не, – решает он. – От меня ты помощи не дождешься. Наслаждайся Хворью! Северные конфедераты препираются между собой. Кое-кто предлагает штурмовать ворота, остальные мечтают побыстрее рвать когти. Наконец Скуластый их утихомиривает, и они отступают, пятясь бочком и поблескивая ощетинившимися стволами, придерживаясь порядка, который наверняка позаимствовали из какой-то видеоигры. – Это еще не конец! – орет Скуластый. – Вот и славно, – соглашается Вашинг. – Возвращайтесь с тушеной фасолью. Примерно через час становится ясно: непрошеные гости действительно ушли и не обстреляют нас из какого-нибудь укрытия, воспользовавшись свиньей как приманкой. Мы втаскиваем тушу внутрь, предварительно отогнав крыс.