***
Колючие ветки так и норовят зацепиться за румянец на щеках, вырывая напоследок только клочья пуха с мокрых варежек. В сугробах впору тонуть, но мальчишка резво перебирает ногами, прорываясь все дальше вглубь леса. Чужой голос за спиной, что считает, как условлено, до тридцати, становится все глуше, и окончание последнего десятка мальчишка уже не слышит, таясь за широким стволом дерева, уверенный в том, что отыскал для себя лучшее место. Его и вправду не могут найти. Он слышит слабые отголоски собственного имени: «Кёнсу! Кёнсу!», но только тихо хихикает, и не думая вылезать из своего укрытия, довольный своей сообразительностью. Становится холоднее, руки в насквозь промокших от игры в снежки варежек начинают мерзнуть, и Кёнсу оглядывается по сторонам. Он не замечает, в какой момент до него перестают доноситься голоса друзей, и, прикинув, что прошло уже достаточно времени, решает вернуться на опушку. Его не покидает уверенность в том, что сюда он добирался той же дорогой, но почему-то место не кажется ему знакомым. Он устает прежде, чем находит выход к широкой протоптанной тропе, но чувство тревоги, уже успевшее поселиться у него в груди, не оставляет его. Кёнсу понимает, что заблудился, но до последнего не хочет в это верить, хотя в какой-то момент крик о помощи рождается у него в груди, но не успевает вырваться наружу, замирая где-то под бешено бьющимся сердцем. Мальчишка сорвано дышит, выбегая на открытую, занесенную снегом поляну посреди леса. Вокруг ни души, кричи — никто не услышит, только, разве что, волки сбегутся посмотреть на легкую добычу. Кёнсу чувствует, как подбородок против его воли начинает дрожать, а в уголках глаз скапливаются слезы, готовые вот-вот хлынуть горячей горечью по замерзшим щекам. Идея спрятаться от ребят в лесу уже не кажется такой веселой, когда еще пару часов назад слепившее голубизной небо затягивается темнотой, а вокруг устрашающе сгущаются звуки, от которых и у взрослого альфы-то кровь стынет в жилах, не то, что у него, заплутавшего семилетнего омеги. Он вытирает щеки варежкой, тихо всхлипывая, и стоит на месте, боясь пошевелиться. Страшно подумать о том, что его никто не ищет, ведь если б искали — давно услышал бы, но откуда ему знать, что испуганный, в поисках обратной дороги он зашел так далеко, куда редкий охотник, на свой страх и риск, заходит. Кёнсу осторожно оглядывается по сторонам: темнота будто спускается на землю, выплывает из глубины леса, окутывает, еще совсем немного, чудится ему, и он дальше своего носа не разглядит. Но пока он отчетливо видит, как из той самой темноты на него смотрят два маленьких желтых фонарика. Мальчишка дрожит, то ли от страха, то ли от холода, но боится пошевелиться до тех пор, пока на поляну не ступает, самый, что ни на есть, настоящий серый волк. Кёнсу пораженно вздыхает, медленно отступая назад. Волк молодой, не крупный, осторожничает, приближаясь к омеге, не скалится, но рычит, будто только видом своим старается пригвоздить мальчишку к месту. Но страх Кёнсу пересиливает, и он срывается, бросаясь в чащу, не жалея промокших насквозь ботинок. Вытирать слезы на бегу нет сил, а волк с каждым мгновением все ближе, далеко все равно не убежишь. Кёнсу падает, заваливаясь на бок, и, уже не страшась ничего, вопит, что есть силы, закрывая лицо руками. Будто в это же самое мгновение появятся родители и спасут его, глупого, от большого и страшного волка. Но все, что он чувствует в следующую секунду — это то, как волк тычется холодным мокрым носом в его щеку и скулит совсем по-собачьи. Лижет шершавым языком замерзшее лицо и забирается мордой под ладони. Кёнсу отнимает руки от лица, щурясь и часто моргая, и волк нетерпеливо ждет, пока мальчишка усядется, виляет серым хвостом, а после снова бросается вылизывать заплаканное детское лицо. — Эй, ну ты чего, собака что ли, — неожиданно даже для самого себя улыбается Кёнсу. — Не будешь меня есть?.. — будто с сожалением спрашивает он. Волк склоняет морду, утыкаясь ему в плечо, и омега принимается чесать его за ухом, пропуская сквозь пальцы густую шерсть. Тот и впрямь как собака — ластится к нему и больше не рычит, даже когда Кёнсу поднимается на ноги, все еще боязливо осматриваясь. В глубине леса уже совсем темно, и оставаться здесь даже с таким верным защитником под боком страшно, но искать дорогу, когда еще немного — и вокруг будет хоть глаз коли, еще страшнее. На глаза снова наворачиваются слезы. Волк вскакивает, опираясь передними лапами на грудь мальчишки, тычет носом в подбородок, в щеку, проходится языком по губам и покрасневшему кончику носа, но Кёнсу чувствует, что готов вот-вот разрыдаться. Он утыкается в пропахшие шерстью потерянных где-то варежек ладони и плачет навзрыд до тех пор, пока чуть не валится с ног, когда волк, уцепившись зубами в его штанину, настойчиво тянет за собой. Кёнсу слабо сопротивляется, семенит за ним, возвращаясь на поляну, но на ту сторону леса ступить не решается. Сколько бы ни плутал, но, в конце концов, дом его позади, а забираться в чащу еще дальше — верный путь к тому, чтобы никогда не вернуться обратно. Волк возвращается, когда понимает, что мальчишка останавливается на полпути, и снова принимается тянуть его за штанину, но Кёнсу вырывается. — Отпусти! — Отворачивается он, вытирая замерзший нос. Стоит промозглому ветру заглянуть на поляну, как омега тут же съеживается, ощущая, что продрог до самых костей. Он закусывает дрожащую губу и, собирая последние капли решимости в сжатые до боли кулаки, шагает обратно в чащу. Волк остается на поляне, глядя мальчишке вслед сквозь темноту своими маленькими желтыми глазами. Омега проходит с десяток шагов, прежде чем остановиться и неуверенно обернуться, вглядываясь в размытые очертания деревьев перед собой. — Ты еще здесь? Два желтых фонарика пляшут где-то вдалеке, а потом совсем близко, и в замерзшую ладонь вновь утыкаются мокрым носом. — Тебя тоже никто не ищет?.. Кёнсу не знает, сколько времени проходит еще, пока вокруг до непроглядного сгущается темнота, а они, устроившись на поваленном дереве, пытаются бороться с холодом и сном. Омега, где-то в глубине души, не оставляет надежды, что его все-таки ищут и скоро найдут, а волк недовольно урчит, когда мальчишка, утомившись, роняет голову на грудь, переставая перебирать шерсть на его загривке. Кёнсу даже кажется, что где-то на грани сна он слышит чей-то знакомый голос, зовущий его по имени. Он становится ближе, громче. Кёнсу открывает глаза. Вокруг не слышно ни шороха, кроме завывающего в кронах высоких деревьев ветра. — Кёнсу! Волк поднимает голову с колен мальчишки и навостряет уши. Омега вскакивает на ноги, оглядываясь по сторонам. Ему просто не могло показаться. Через мгновение вдалеке появляются мигающие огни поисковых фонарей, и где-то поблизости снова раздается тот самый голос. — Кёнсу! Кёнсу! — Папа! Кёнсу со всех ног несется, не разбирая дороги, на свет и голос, пока фонари не ослепляют и он не оказывается в долгожданных крепких объятиях папы. Отец здесь же — снимает с себя пальто, укутывает найденыша и просит папу не плакать — нашли ведь. Вокруг неразборчивый гул голосов и гаснущие за ненадобностью фонари. Кёнсу повисает на шее отца, удобно устраиваясь в его руках, и по дороге домой, уставший, засыпает. Ему снится, что два маленьких желтых фонарика провожают его долго-долго негаснущим светом из самой глубины леса, где сумели его отыскать.***
— Перестань, — отмахивается Кёнсу, переворачиваясь на спину и заслоняя раскрытой книгой яркое солнце. Но наглая морда продолжает тыкать его в бок. — Отстань! Омега закрывает ладонью чужой мокрый нос. Снизу доносится фырканье и недовольное рычание. Кёнсу бессовестно топчут огромными лапами, а мохнатая белоснежная морда пролезает, сминая торчащие уши, под книжкой. — Кай! Кёнсу хмурится, но невольно смеется, когда волк принимается слизывать своим большим шершавым языком все недовольство с его лица. Омега треплет густую шерсть, слушая довольное урчание, и позволяет обслюнявить себе подбородок в очередной раз. Кёнсу зовет его Каем — за все это время он превращается в настоящего большого волка, белого, как снег в их первую встречу. А Кёнсу расстается с беззаботным детством, но дорогу в лес и своего верного друга не забывает. Он не знает, почему Кай повсюду ходит следом за ним, стоит ему зайти в лес дальше положенного родителями, а они и не догадываются, что их сын бывает куда дальше той черты, которую запрещено пересекать. Кай находит его везде, и это тоже по-прежнему остается для Кёнсу загадкой. Нет, он не спускается в деревню и не воет на полную луну под его окном, но играть с ним в прятки в лесу — дело бесполезное. Он не даст омеге заплутать в чаще, но отыскать волка среди бесчисленного количества нехоженых троп — сбить ноги, блуждая по лесу до самого заката. Но Кёнсу не приходится его искать: они встречаются каждый раз в условленном месте на той поляне, где познакомились одним холодным зимним вечером восемь лет назад. Омега заучивает дорогу туда наизусть, Кай провожает его до середины чащи и на другую сторону леса за собой больше не зовет. Предупредительно рычит, когда Кёнсу решает утолить свое любопытство, и виновато скулит, когда омега обижается — сам ведь приглашал. Заходить глубже в лес Кёнсу и не думает — в деревне свежи разговоры о том, что по ту сторону леса — волчья деревня, и чужаков на своей территории они не чают. За последние несколько лет они редко спускались в людские поселения, Кёнсу и не припомнит, чтобы ему удавалось видеть хоть одного волка. Но в деревне о них говорят. И боятся — то, что омега усвоил очень хорошо. Даже папа каждый раз отпускает его одного скрепя сердце, а отец на четырнадцатилетие дарит перочинный нож и учит обращаться с ним на случай, если никого не окажется рядом. Узнай они, что рядом с ним защитник с зубами поострее всякого ножа, да с лапами сильнее иной руки человеческой… Едва ли они перестали бы волноваться. Но Кёнсу добровольно бы к волкам и не сунулся, даже если бы в Кае они признали своего, в конце концов, он зверь, в котором человеческого разве что взгляд его умных янтарных глаз, а Кёнсу — омега, рожденный человеком, еще совсем юный и слабый, хоть и храбрости в нем на целый десяток альф. У Кая даже преданность собачья: таскается повсюду за ним, ластится, обтирая о ноги свою белоснежную шерсть, облизывает ладони омеги, когда тот его подкармливает с рук, и даже лапу дает, когда Кёнсу берется его обучать, правда недовольно рычит и заваливается на бок, притворяясь спящим, отказываясь выполнять другие команды. Омега говорит с ним днями напролет, читает вслух ту бессчетную груду книг, сменяющих друг друга, что по обычаю носит с собой в сумке через плечо, в полной уверенности в том, что Кай его понимает. С наступлением весны они гоняют друг друга по холмам, заросшим низким кустарником, там, где облака, спускаясь с вершин высоких гор, задерживаются до самой середины дня. Кёнсу зовет его громко, не жалея голоса, складывая ладони у рта, совсем не боясь, что кто-то может его услышать. Здесь никого нет. И Кая тоже нет: огромный комок белой шерсти теряется в густом тумане, таится где-то рядом, ступая по сырой земле так, что ни одна веточка не хрустнет. — Кай! Вокруг тихо так, что стук собственного колотящегося от игр вперегонки сердца отдается звоном в ушах. Кёнсу оглядывается, пытаясь разглядеть в густом тумане званого друга, но тот исчезает, будто сквозь землю провалился. Где-то совсем рядом раздается шорох и чужое тяжелое дыхание. Омега оборачивается, отступая, чувствуя, как с каждым шагом оно становится ближе и громче, заставляя попятиться назад и глухим голосом испуганно прошептать: — Кай?.. Еще шаг, под ботинками омеги ломается хрупкая ветка, и туман перед ним рассеивается. Но он не успевает ничего разглядеть: его молниеносно сбивают с ног, заваливая на спину и принимаясь восторженно вылизывать подбородок, размахивая в воздухе пушистым хвостом. Страх уступает место счастливому смеху, Кёнсу не может злиться: чужая мохнатая морда, что упирается лапами в грудь, не позволяет ему ни на мгновение, крадя последний воздух из легких. — Как же ты меня, черт возьми, напугал! — омега уворачивается от настойчивых поцелуев, вплетая пальцы в густую волчью шерсть. — Хватит, прекрати! Кай успокаивается, устраивая морду на груди Кёнсу, и довольно урчит, чувствуя, как омега чешет за торчащим ухом тонкими пальцами. — Как жаль, что я не могу забрать тебя с собой в деревню, — вздыхает Кёнсу, наклоняя голову, чтобы коснуться губами чужого мокрого носа. Волк лениво высовывает язык, проходясь по его губам в ответ, и поднимается на лапы. — Идем, — зовет Кёнсу, отряхивая с одежды волчьи следы. Они спускаются в низины, и туман скрывает от чужих глаз в себе их неясные силуэты. Когда в их края приходит жаркое лето и солнце поднимается высоко над горизонтом, Кёнсу ищет спасения у горной реки, скрываясь в тени отвесных скал. Каю даже в его меховой шубе не жарко, а омега то и дело спускается к непрогретой воде, окуная в нее ноги и ладони. Река быстрая, особенно здесь, но рыбаки не поднимаются до этих мест, обитая вниз по течению ближе к деревне. Зато Кай, оказывается, настоящий рыболов: Кёнсу только успевает придумывать родителям сказки о том, откуда у него в сумке взялась сырая, а иногда еще и подающая признаки жизни, рыба. Ближе к середине дня, когда становится совсем невмоготу, Кёнсу все же решается зайти в воду чуть дальше берега, наблюдая за тем, как Кай сосредоточенно замирает, высматривая в потоке очередную добычу. — Хватит, — хмурится омега, черпая ладонью воду, чтобы обрызгать волка, руша всю его сосредоточенность и спокойствие. — Папа будет против третьей рыбной недели подряд. Где ты вообще научился этому, а? В наших лесах, вроде бы, нет медведей. Эй! Кёнсу наклоняется, чтобы зачерпнуть побольше воды и окатить ею Кая с кончиков ушей до самого хвоста. Волк раздосадовано скулит — добыча упущена, и, рыкнув, выходит на берег, обиженно помахивая мокрым хвостом. — Ладно тебе, — омега идет вслед за ним, выходя на каменистую отмель. Но волчьей подлянки никак не ожидает: как только он встает рядом, Кай принимается отряхиваться, обдавая Кёнсу с ног до головы волной холодных брызг. — Эй! Так нечестно! Волк срывается с места, ловко перескакивая с камня на камень, и омега бросается за ним, нагоняя у склона. Он с деланным недовольством треплет загривок зверя, и устало заваливается на землю. Кай разваливается неподалеку, задевая мокрым хвостом Кёнсу, и омега, разморенный жарким солнцем, укладывается прямо на волчью шерсть. Кай пахнет лесом, сосновыми шишками и мокрой шерстью, но Кёнсу только блаженно улыбается, закрывая глаза. Он подкладывает под щеку собственную ладонь, хихикая от приятной щекотки, когда волк поворачивает к нему морду, чтобы коротко лизнуть мокрый лоб. Кай кладет морду на вытянутые передние лапы, его глаза медленно закрываются, и он даже успевает задремать, но острый нюх улавливает знакомый запах неподалеку. Он открывает глаза, навостряя уши, и тут же поднимает голову, замечая на другом берегу реки трех волков. Один из них только наблюдает за всем, стоя наверху отвесного склона, двое других спускаются к реке, перескакивая с выступа на выступ все ниже. Кёнсу, кажется, спит слишком крепко, чтобы проснуться от предупредительного волчьего рыка. Кай скалится, когда волки подходят к самому берегу по ту сторону реки, и те останавливаются, обращая морды к белоснежному волку, стоящему на склоне. Кай рычит, показывая острые клыки, и белый волк, тявкнув, скрывается в ущелье. Кай не сводит с них напряженного взгляда до тех пор, пока все трое не теряются из виду, а их запах не перестает раздражать чувствительный нюх.***
В последние дни уходящего лета в деревне все чаще появляются слухи о волках, которых видят неподалеку от деревни. Почти каждую ночь в хозяйствах на окраине пропадают по несколько голов крупного скота и целые дюжины куропаток. С наступлением осени волки пробираются вглубь поселения: соседи Кёнсу одним морозным утром не досчитываются пары овец. Кёнсу, как и другие жители, боится проснуться ночью от холодящего кровь волчьего воя, боится, что однажды дорога в лес будет закрыта, и он больше никогда туда не вернется. Когда на окраине леса находят растерзанное тело охотника, другие принимают решение, наконец, отплатить волкам тем же. Охотники прочесывают лес каждый день до наступления темноты. Отец Кёнсу возвращается одним дождливым вечером с прокусанной кожей ботинок и окровавленным ножом. Кёнсу сбегает из дома ранним утром, когда густой туман еще бродит посреди леса, окутывая стволы могучих сосен. Он не разбирает дороги, но не сбивается с пути, пробегая добрую половину чащи. — Кай! Омега тяжело дышит, останавливаясь, чтобы оглянуться по сторонам, сжимая в своей руке подаренный отцом перочинный нож. Он боится наткнуться на стаю, что наведывается в их деревню вот уже не одну неделю, но страх того, что Кай может стать невинной жертвой охотников, придает ему храбрости. Он выбегает на поляну, складывая руки у рта, чтобы вновь позвать его по имени, но голос тонет в предрассветной тишине. Кай находил его всегда, встречал, не давал потеряться. Приходил откуда-то из глубины леса, куда Кёнсу решается ступить лишь однажды. Мрачные тени сгущаются вокруг, заставляя оборачиваться на каждый шорох. Кёнсу до боли сжимает в ладони деревянную рукоять ножа, постепенно теряя из виду поляну, по ту сторону которой — дорога домой, что он рискует больше никогда не увидеть. Где-то наверху в кроне деревьев раздается пронзительный крик лесной птицы, отчего Кёнсу вздрагивает и поднимает голову, оступившись назад. Он не успевает вскрикнуть, когда из-за поваленного дерева на тропу выскакивает огромный серый волк. Омега выставляет перед собой нож, замечая в глазах напротив человеческую усмешку, и пятится назад. Из-за широкого ствола справа появляется еще один, медленно наступая, и Кёнсу срывается с места прочь, к открытой поляне, не замечая, как волков становится трое. Он чувствует, как они не отстают ни на шаг, но вместе с тем словно дают ему убежать. Стоит омеге неосторожно обернуться, и он тут же падает, спотыкаясь о корягу посреди поляны. Волки выбегают вслед за ним, ступая тяжелыми лапами на мокрую траву. Двое из них, серые, скалятся, показывая острые клыки, а третий белоснежный, совсем как Кай, только внимательно наблюдает за испуганным омегой. Кёнсу отползает назад, пачкая руки и одежду, и вздрагивает, когда упирается спиной в сосновый ствол. Дальше отступать некуда. Между ним и волками около двадцати шагов, и расстояние это стремительно сокращается, когда они срываются с места, преодолевая его всего в пару прыжков. Кёнсу закрывает лицо руками, отворачиваясь, в ожидании острых клыков, норовящих вцепиться в него. Но вместо этого над головой раздается чужой хриплый насмешливый голос. — Я же говорил, нам не нужно его искать. Он сам вернется к нам, — раздается над самым ухом, и Кёнсу отнимает руки от лица. Омега неверяще смотрит на мужчину напротив, находя свое отражение в непривычно желтой радужке его глаз. Он наклоняется, разглядывая его с ног до головы, и фыркает, когда омега растерянно хлопает ресницами. Кёнсу никогда не приходилось видеть настоящего волка из тех, кого так боится его деревня. Тех, с кем не раз встречался его отец-охотник. Ничто не выдавало в них волчью сущность, кроме ярких янтарных глаз. Но едва ли безобиднее они были в человеческом обличии. — Не сунься ты к нам тогда, я бы не получил такой подарок от твоего папочки, — мужчина будто готов зарычать по-настоящему, зло сверкая глазами, и только тогда омега замечает совсем свежий шрам на его скуле и рассеченный кончик левого уха. — У нас не было причин мстить вам, — подает голос другой, еще совсем молодой парень. — Но вы сами нарушили договоренность, — скалится третий, подходя ближе. — И ты один из них. — Как бы то ни было, — заглядывая в лицо омеги, говорит мужчина со шрамом, — я собираюсь отплатить твоему папочке тем же. Кёнсу испуганно зажмуривает глаза, отворачиваясь, когда мужчина замахивается. Но он не успевает ударить. Белоснежный волк, рыча, сбивает его с ног, заваливая на спину. Он не кусает его, не впивается зубами в глотку, только рычит, отступая назад, к омеге, и пресекает любые попытки приблизиться к нему. — Кай, — тихо выдыхает Кёнсу, и неуверенная улыбка трогает его губы. — Снова прибежал по первому зову, — усмехается мужчина, поднимаясь на ноги, опираясь на руки парней. — Носишься за ним, как шавка, повсюду. Не надоело? Волк рычит, ощетинивая шерсть, но мужчина только смеется. — Ты же знаешь, что тебе с нами не справиться. Пострадает не только он, но и ты, — он, не обращая внимания на озлобленного зверя, делает шаг вперед. — Давай, Чонин, покажи ему, кто ты на самом деле, и сам увидишь, как он сбежит от тебя. Я позволю тебе самому догнать его и разорвать глотку. Мужчина обращает взгляд на омегу, и тот замирает. Кёнсу понимает, но до конца не верит в то, что они говорят с Каем. С его Каем, настоящим волком, в котором за все эти годы он не смог разглядеть ничего человеческого. — Если он останется с тобой, — понижая голос до шепота, мужчина опускается на одно колено, становясь с волком на равных. — Клянусь, мы его не тронем. Мужчина отступает назад, давая зверю возможность решить, и тот склоняет голову, скрывая острые клыки. Он оборачивается, глядя на омегу, замечая, как тот беззвучно шевелит губами, пытаясь что-то сказать. Волк скалится, медленно приближаясь, но Кёнсу не боится его. Омега только пораженно вздыхает, когда в один короткий миг на его глазах белоснежный волк обращается в юношу, падающего перед ним на колени. — Кай… Кёнсу чувствует, как его широко распахнутые глаза наполняются слезами, и снова несмело повторяет его имя. Улыбка невольно трогает его губы, когда юноша поднимает голову, глядя на него все теми же глубокими янтарными глазами. Волчьими. — Видишь, Чонин, — сквозь зубы шипит мужчина за его спиной, — ты не нужен ему. — Чонин… — тихо повторяет Кёнсу, и юноша отзывается на его голос осторожной улыбкой. — Я… — Людское отродье. Три огромных волка опускаются тяжелыми лапами на землю, громко рыча, и Кёнсу испуганно жмется к стволу дерева. Он слышит голос Чонина впервые, когда тот, поднимаясь на ноги, встает против них. — Ты обещал, что не тронешь его! — Кёнсу! Где-то совсем близко раздается громкий выстрел. Волки вздрагивают, топча лапами землю, и, бросив на омегу последний взгляд, рыча, скрываются в чаще по ту сторону поляны. Кёнсу поднимается на ноги, и решается, наконец, подать голос. — Я здесь! Чонин оборачивается, глядя на омегу из-под белоснежной челки, но боится подойти. Кёнсу не понимает, почему он не ушел вслед за волками, ведь показаться на глаза охотникам сейчас значит верную смерть. Он делает неуверенный шаг навстречу ему, но тут же срывается с места, когда всего в нескольких десятках метров отсюда вновь слышит человеческие голоса. — Кёнсу, где ты? Кёнсу! — Я здесь!.. Омегу весь вечер отпаивают горячим чаем, а охотники возвращаются в деревню лишь поздно ночью, но целые и невредимые, так и не встретив ни одного волка. Ночью в низинах непривычно тихо, и только где-то на окраине леса до самого рассвета слышится одинокий и протяжный волчий вой.***
— Тебе там понравится, — папа заботливо проводит рукой по волосам Кёнсу. — Давно нужно было сделать это. Я был дураком, когда послушал твоего отца… — Пап… — Ладно, ладно, прости, — мужчина улыбается, забираясь на переднее сидение старого пикапа. Кёнсу улыбается в ответ, лениво закидывая в кузов последние вещи, и усаживается на заднее сидение, распутывая наушники. Папа снова ругается на отца за то, что тот слишком долго возится, но омега не слушает их, затыкая уши и погружаясь в собственные мысли. Он никогда не думал о том, что однажды, когда ему предстоит покинуть родную деревню, ему будет, что терять. И пусть сейчас, проезжая по знакомым узким улочкам, он без сожаления провожает их бесцельным взглядом, уставившись в окно, чувство тревоги и светлой грусти глубоко в груди не покидает его. Он закрывает глаза, вспоминая, как Кай… Чонин смотрел на него. Высокий, нескладный, смуглокожий. Не таким, наверное, Кёнсу представлял бы его себе, воображая Кая человеком. Но что-то неуловимо привычное, так или иначе, было во взгляде его янтарных глаз, в той робости, что не позволила ему коснуться омеги, в той смелости, с которой он встал на его защиту против своих, но не смог удержать от других людей. Кёнсу клял себя за свою нерешительность, но иного выхода не видел. Во взгляде волчьих глаз из-под рваной белоснежной челки — немым укором самому себе горькая вина за предательство, в гулко бьющемся людском сердце жгучей тоскою — несмелое желание простить. Где-то недалеко от окружной дороги, на которую выезжает их пикап, виднеется сосновый лес, с которым отныне, Кёнсу понимает, его будут связывать лишь воспоминания. — Что за… Какого черта?! Кёнсу недовольно хмурится, когда отец резко нажимает на педаль газа, набирая скорость, отчего омега едва не бьется затылком. — Пап?.. — Дорогой… — Какого дьявола он вытворяет?! Отец, нервно вцепившись пальцами в руль, вжимает педаль газа в пол, поглядывая в зеркало заднего вида. И Кёнсу оборачивается. По пустынной трассе, не жалея лап и последнего духа, несется, как ветер, белоснежный волк. Он изо всех сил рвется вперед, за набирающим скорость пикапом, не оставляя ни малейшего шанса оторваться. Отец матерится сквозь зубы, но волк не отстает. Кёнсу чувствует, как та светлая печаль тяжелеет в его груди болью с каждым мгновением, как в двух маленьких желтых фонариках напротив еще горит безумная надежда и одно желание: «Останься!» Ему хочется вдруг, вцепившись пальцами в ручку двери, с силой потянуть ее на себя, выскочить на дорогу и поймать в свои объятия родного зверя, ощутить, как тот благодарно лижет руки, как тычется в подбородок мокрым носом, виляя хвостом. — Прощай… — тихо шепчет он, касаясь кончиками пальцев запотевшего стекла. — Кажется, отстал, — угрюмо говорит отец, наконец, снижая скорость. — Что за чертовщина… — Все в порядке? Кёнсу только кивает головой на вопрос папы и вновь откидывается на сидение, включая музыку на полную громкость. Щеки обдает мокрым холодом. Наверное, отец снова забыл закрыть окно.***
— Подожди меня здесь. Кёнсу толкает дверь университетского туалета для омег, морщась от резкого запаха: кажется, у кого-то началась течка в самый неподходящий момент. Или он просто забыл о существовании блокаторов, которых в сумке Кёнсу, к слову сказать, всегда предостаточно. Поэтому в такие ситуации он попадает редко, а половину своего стратегического запаса стабильно раз в месяц скармливает Бэкхёну. Омега опирается руками о раковину и, вздохнув, поднимает взгляд на свое отражение. Ну что ж, бывало и похуже. Но все же, стоило, наверное, поспать больше четырех часов этой ночью: Кёнсу чувствует, как кружится голова, стоит ему наклониться к раковине, набирая в ладони холодную воду, чтобы ополоснуть лицо. За шумом воды он не слышит, но будто чувствует, как кто-то бесшумно подкрадывается, останавливаясь позади него. Походит на фильм ужасов, в которые Кёнсу никогда не верил и вообще не очень-то жалует, поэтому совсем не ожидает действительно увидеть за своей спиной темноволосого парня, стоящего почти вплотную к нему. — Твою мать. Ты чего? — испуганно оборачивается Кёнсу, но парень даже бровью не ведет. — Т-тут вообще-то другие умывальники есть. Он кивает в сторону, нащупывая рукой ручку смесителя, и выключает воду. Парень смотрит внимательно, темно-карие глаза неестественно блестят, линзы, должно быть, и делает шаг вперед, едва не сбивая Кёнсу с ног. Почему-то он кажется омеге смутно знакомым, но Кёнсу не припомнит, чтобы встречал его в университете раньше. К тому же, запах его, что едва удается уловить, кажется, принадлежит явно не омеге. — Ладно, ладно, — пятится Кёнсу, нашаривая рукой оставленную где-то поблизости сумку. — Если ты так хочешь, я уже ухожу. — Эй, ты там утопиться решил? — за дверью слышится недовольный голос Бэкхёна. Парень не сводит с Кёнсу пристального взгляда, пока тот, что-то бормоча себе под нос, пулей вылетает из туалета, боязливо оборачиваясь в дверях. — Ты в порядке? — Бэкхён закидывает руку на его плечо, спрашивая скорее для проформы, чем из искреннего интереса. — Да… — задумчиво отзывается Кёнсу и коротко улыбается в ответ на вопросительный взгляд друга. — Кажется, да. Ему действительно кажется, он хмурится, пытаясь воскресить в памяти черты чужого лица, но приходит к выводу о том, что ему просто нужно больше спать. Тогда ему, по крайней мере, не придется бояться собственного отражения в зеркале. Правда, за шесть с лишним лет жизни в шумной столице Кёнсу привыкает и к бешеному ритму жизни, и к постоянному недосыпу, и даже к тому, что волков здесь никто не боится. Но среди бесчисленного количества янтарных глаз практически невозможно встретить настоящие, просто потому, что истинных волков, волков по крови, здесь нет. Кёнсу готов поклясться, что доброй части тех, кто до обесцвечивания перепаливает свои волосы и носит все оттенки искусственного желтого на радужке глаз, и в голову бы это не пришло, если бы им удалось своими глазами увидеть то, что видел он. Но воспоминания со временем блекнут, оставляя Кёнсу только надежду на то, что все, что происходило с ним тогда, было на самом деле. По ночам ему иногда еще чудится волчий вой.***
— Он снова пялится. — Отстань. — Посмотри, он снова делает это! — Бэкхён, заткнись, я ничего не слышу из-за тебя! Кёнсу возмущенно шипит, замахиваясь на болтливого друга, и тот замолкает. Но, увы, ненадолго. — Слушай, до меня тут дошли слухи, что он приехал с Севера, вы случаем не знакомы? — Бэкхён наклоняется к самому уху Кёнсу, и омега невольно отвлекается, разглядывая спину альфы на нижнем ряду. Коротко стриженые темные волосы на затылке, широкие плечи, обтянутые черной материей простой футболки, сильные даже на вид, мускулистые руки. Какой омега не хотел бы водить знакомство с таким альфой. — Не думаю, — отвечает он, задумчиво покусывая кончик карандаша. — Ну, по крайней мере, — Бэкхён пожимает плечами, возвращаясь к конспекту, — это объясняло бы то, что он все время пялится на тебя. И как по закону подлости, альфа оборачивается именно в этот момент, натыкаясь на изучающий взгляд Кёнсу. Омега тут же утыкается носом в тетрадь, пряча смятение за деланным интересом к предмету лекции. — Не все время, — глухо отзывается он, но Бэкхён его уже не слушает. На самом деле Бэкхён прав, но Кёнсу все чаще замечает, что такое поведение этого странного парня его пугает. И почему-то он не может отделаться от мысли, будто все это неспроста. В самом деле — если Кёнсу ему нравится, что мешает просто подойти и заговорить? Он делится своими мыслями с Бэкхёном, но друг только смеется над ним: «Может то, что ты, как только завидишь его на том конце коридора, уносишься в противоположном направлении со скоростью света?» В какой-то момент Кёнсу кажется, что он просто себя накручивает, и на самом деле это он постоянно наблюдает за альфой. Но это не отменяет того факта, что он действительно бегает от него. Кёнсу молниеносно собирает все учебники, стараясь, как можно скорее, покинуть аудиторию, когда Бэкхён под предлогом одного очень важного дела оставляет его одного на целую неделю. Не то чтобы он боялся за свою жизнь, но, по возможности, он старается снизить все шансы того, что что-нибудь произойдет, к минимуму. Но это «что-нибудь» все равно происходит, когда преподаватель останавливает омегу на полпути, подзывая к себе для уточнения очередной мелочи по поводу научной работы. Кёнсу чертыхается про себя, проходя мимо первых рядов с опущенной головой, стараясь не встречаться с тем самым альфой взглядами. Он хочет поскорее решить все вопросы и смыться из аудитории, не пересекаясь с ним, но мистер Чхве, как назло, задерживает, а альфа, конечно же, никуда не спешит. Аудитория стремительно пустеет, Кёнсу пропускает слова преподавателя мимо ушей, и в какой-то момент ему кажется, что от такого количества информации голова начинает кружиться, и он незаметно опирается кончиками пальцев о преподавательский стол. — Студент Ким! Омега чувствует, что еще немного, и ему будет нечем дышать, но преподаватель, наконец, отпускает его, и омега, слабо кивнув, спешит к выходу, поправляя широкую лямку сумки на своем плече. — Чонин… Кёнсу замирает в дверях аудитории. Он не слышит, о чем говорит мистер Чхве с другим студентом, но имя, произнесенное им, заставляет его обернуться. Альфа все так же смотрит на него, несмотря на увлеченный разговор с преподавателем, и у Кёнсу по-прежнему кружится голова. Ему кажется, будто в аудитории вмиг становится холоднее, а слабый ветер, врывающийся в приоткрытые окна, доносит до него забытый запах соснового леса. По позвоночнику пробегает дрожь, он прикрывает глаза, опираясь на стену позади себя, и едва удерживается на ногах, чувствуя, как в ушах гулом отдается стук собственного сердца. — Студент До, Вам плохо?.. До него, как сквозь толщу воды, доносится голос мистера Чхве. Кёнсу приходит в себя, чтобы в следующий момент поспешно кивнуть и выбежать из аудитории, видя, как альфа тянется к нему, не скрывая искреннего беспокойства в янтарном полумесяце, огибающем радужку глаз.***
— Ты не можешь просидеть дома всю свою жизнь, — доносится из телефонной трубки недовольный голос Бэкхёна. — Этим я как раз и собираюсь заняться, — меланхолично отвечает Кёнсу. По стеклу барабанит холодный осенний дождь, нарушая тишину комнаты, погруженной в полумрак завешенного плотными шторами окна. Кёнсу нехотя сползает с постели, огибает заваленный раскрытыми учебниками и тетрадями с невыполненным домашним заданием недельной давности письменный стол, задевает кончиками пальцев кружку с недопитым, давно остывшим крепким кофе и заглядывает в тонкую полоску тусклого света меж штор. — Может, хотя бы объяснишь, что с тобой? — на этот раз Бэкхён действительно переживает. Кёнсу отодвигает ткань ладонью, заглядывая в окно. За бегущими по стеклу в бесконечность дождевыми каплями трудно что-либо разглядеть. Размытые пятна дорожных фонарей и растекающиеся круги света автомобильных фар в их бесконечном потоке, неясные силуэты людей. — Ничего. — Кёнсу пожимает плечами, слабо улыбнувшись. — Ты не болеешь, — омега готов поклясться, что Бэкхён на том конце провода загибает пальцы один за другим. — До твоей течки в этом месяце еще далеко… Подожди, может у тебя кто-то появился? Кто-то. Кёнсу смеется, падая на кровать, но друг не унимается. — Неужели?! Я, значит, тут переживаю за него, а он… — Иди к черту, Бэкхён, — устало выдыхает Кёнсу, проводя ладонью по своему лицу. — Ладно, я же знаю, что ты у нас навечно одинокий волк, — в голосе Бэкхёна ни капли издевки. Кёнсу прикрывает глаза. Озлобленное лицо, глубокий шрам на щеке и рассеченный кончик уха. Поступь тяжелых лап, острые клыки. «Людское отродье». Несмелый взгляд из-под белоснежной челки. «Ты ему не нужен!» — Кёнсу, ты здесь? Ты слушаешь меня? — Я собираюсь спать, — отзывается омега, укрываясь смятым куском одеяла. — Я заеду за тобой завтра в восемь, — резюмирует свой монолог Бэкхён. — Что? — Сладких снов, — тянет Бэкхён, довольный тем, что омега пропустил все мимо ушей. — Не ложись спать на краю, придет серенький волчок и укусит за… — Иди к черту. Кёнсу отбрасывает телефон куда-то на кровать и накрывается с головой. Освежитель воздуха с ароматом леса, купленный на днях в соседнем супермаркете, издает короткий тихий пшик и через несколько мгновений до омеги доносится противный химический запах. Ничего общего с запахом настоящего леса, но почему-то Кёнсу кажется, что если закрыть глаза, можно представить могучие стволы вековых сосен, их колкие иголки, холмы, затянутые плотной дымкой тумана, каменистый спуск к быстрой горной реке и длинную мягкую белоснежную шерсть под пальцами вместо искусственного меха декоративной подушки, купленной при переезде. Омега шуршит постельным бельем, укладываясь на краю кровати так, что колени свисают вниз.***
Кёнсу никогда не считал себя завсегдатаем студенческих вечеринок. Тем более тех, что устраивают у кого-нибудь дома, где «можно все, до тех пор, пока соседи не вызовут полицию». Но с появлением в его жизни Бэкхёна приходится примириться и с шумными компаниями вечно незнакомых людей, и научиться отличать крепкий алкоголь от колы, и набираться смелости давать отпор подвыпившим альфам. И почему-то именно сейчас Кёнсу сидит в центре шумной компании, сознательно предпочитая стакан виски в своей руке банке цветной безалкогольной газировки. Он выпивает не много, достаточно, чтобы еще давать отчет своим действиям и помнить, почему он вообще согласился прийти на эту вечеринку. Поэтому Кёнсу встает с мягкого дивана, скидывая со своего плеча чью-то руку, и оставляет стакан на столе. Он с трудом пробирается сквозь целую толпу подвыпивших студентов, по пути натыкаясь на рекордное для одного места количество целующихся парочек, хмурится от слишком громкой музыки и, наконец, выбирается на свежий воздух. На холодной, влажной от ночного мелкого дождя террасе безлюдно, в оставленной на перилах стеклянной пепельнице тлеет окурок, но вскоре и тонкую нить ядовитого дыма прибивает частой моросью. Кёнсу закрывает глаза, пряча лицо в ладонях, и глубоко вздыхает, опираясь на деревянные перила. Холод пробирается под тонкую ткань футболки, и открытые руки быстро мокнут под дождем, покрываясь мурашками. — Замерз? На плечи омеги опускается приятной тяжестью тепло чьей-то куртки, и Кёнсу невольно укутывается в нее посильнее, отрицательно мотая головой. — Нет. Альфа рядом с ним закуривает, щелкая зажигалкой, и ее огонек на миг находит отражение в светло-карих прищуренных глазах. Кёнсу обнимает себя руками, придерживая полы куртки. Она пахнет так же, как и этот светловолосый альфа: кофе, перебитым тяжелым древесным запахом одеколона и въедливым сигаретным дымом. — Ты один здесь? — хрипло спрашивает парень, втягивая худые щеки, и Кёнсу кивает. Бэкхён давно нашел себе лучшую компанию на сегодняшний вечер, а он… — Альфа бросил? Кёнсу усмехается, отводя взгляд. — Не нашел… — А? — парень вопросительно вскидывает бровь. — Не бери в голову, — Кёнсу улыбается. — Спасибо за куртку. — Ерунда, — альфа запускает пятерню в волосы, зачесывая высветленную челку назад. Его улыбка кажется Кёнсу красивой. — Идем? Омега окидывает взглядом террасу, на мгновение останавливаясь на ряду маленьких желтых садовых фонариков. Улыбка трогает его губы, и он кивает, позволяя альфе закинуть руку на свое плечо. Должно быть, после этого проходит достаточно времени, но Кёнсу за ним не следит. Как и за количеством сменяющих друг друга стаканов, которые он осушает до дна. Не в каждом из них алкоголь, думается ему, раз ему по-прежнему удается сохранить какой-никакой, но достаточно здравый рассудок, но этого уже вполне хватает для того, чтобы начать совершать необдуманные поступки. В какой-то момент у него снова кружится голова, и он оглядывается по сторонам, но в который раз убеждается, что ему показалось. К тому же альфа, услужливо одолживший ему свою куртку, занимает в остаток вечера все его внимание. Сам не зная почему, он доверяет ему свою ладонь и позволяет затащить себя наверх в чью-то пустующую комнату. Прижать к стене и забраться горячими влажными ладонями под футболку. Кёнсу не отвечает ему, но и, закрывая глаза и откидывая голову назад, вовсе не сопротивляется его прикосновениям. Они падают на кровать, омега не замечает, как остается без футболки, и испуганно распахивает глаза, когда альфа прикусывает кожу на его шее. — Нет… Кёнсу упирается руками в плечи парня, но тот только смеется, перехватывая его запястья. — Все хорошо, не беспокойся, здесь никого нет, — уговаривает он, наклоняясь к губам омеги, но тот уворачивается от поцелуя. — Я не хочу, прекрати, — Кёнсу вырывает руки из захвата альфы, упираясь. — Пожалуйста. — Брось, — нервно смеется парень, заводя руки омеги над его головой. — Я не для этого весь вечер бегал за тобой. — Нет! Кёнсу кажется в этот момент, что он не выпил ни грамма алкоголя, запястья, сжатые рукой альфы ноют, а чужие поцелуи отвратительно ощущаются на собственной шее. — Можешь кричать, тебя все равно здесь никто не услышит, — посмеивается парень, пытаясь стянуть с худых бедер узкие джинсы. Омега с ужасом понимает, что он прав, но последняя надежда вырваться не дает ему позволить альфе расправиться с его брюками. Он из последних сил толкает парня коленом в живот и, воспользовавшись секундным замешательством, высвобождает руки. Ему едва удается скинуть с себя разозленного альфу, но убежать от него далеко он не успевает. Парень ловит его за руку, пригвождая к стене, отчего Кёнсу больно ударяется затылком и чувствует слезы, скапливающиеся в уголках глаз. Альфа сжимает пальцы на его подбородке, заставляя посмотреть на себя, но сказать ничего так и не успевает. Дверь с грохотом отворяется, ударяя по стене, и чужие руки в одно мгновение оттаскивают альфу от Кёнсу. Омега испуганно прижимается к стене, глядя на то, как Чонин отталкивает парня с такой силой, что тот сметает с прикроватной тумбы все вещи. Нашел. Но парень не хочет сдаваться просто так, он, вытирая кровь с разбитой губы, сам бросается на Чонина, ударяя его по лицу. Они оказываются ничуть не слабее друг друга, и никто из них не желает уступать друг другу до последнего. Тот парень — просто из принципа, а Чонин… — Если он тебе так нравится, можем позабавиться с ним вместе. Но усмешка быстро стирается с губ светловолосого парня. Чонин звереет, отбрасывая его к стене так, что тот, поморщившись, сползает по ней вниз, с трудом удерживаясь на ногах. Из груди Чонина вырывается громкий рык. — Кай! Кёнсу зажимает ладонью собственный рот, когда на место темноволосого альфы на четыре массивные лапы приземляется белоснежный волк. Он скалится, приближаясь к до смерти напуганному парню у стены. Альфа вжимается в нее, когда понимает, что отползать дальше некуда, и дрожит, ощущая у самого уха громкое рычание. — Пожалуйста, не трогай меня, п-пожалуйста… — беспорядочно шепчет он, отворачиваясь, чтобы не смотреть волку в глаза. — Кай… — тихо зовет Кёнсу, наконец, отмирая. Зверь клацает зубами у самого уха альфы и медленно отступает. На дрожащих коленях парень поднимается, хватаясь пальцами за дверной косяк, и спешит покинуть комнату, путаясь в собственных ногах. Кёнсу чувствует, как по щекам медленно катятся слезы, а сердце до сих пор оглушительно бьется в груди. Он опускается на колени, глядя в горящие золотом глаза, и не может противиться желанию коснуться кончиками пальцев густой белой шерсти. Волк подходит к нему совсем близко, почти касаясь влажным носом кончика носа омеги. Кёнсу встречается с собственным отражением в его глазах, но опускает голову, пряча лицо. Он зажмуривается, стискивая зубы, и чувствует, как тяжелой поступью волк уходит прочь. Кёнсу думает, что если бы он был волком, то оглушительный вой сейчас бы вырвался из его груди. В комнате гаснет свет. Кёнсу улыбается и с придыханием еле слышно спрашивает у темноты: — Ты еще здесь? На дрожащие обнаженные плечи ложатся горячие ладони, и Кёнсу обвивает, что есть силы, чужую шею тонкими руками. — Здесь, — Чонин крепко прижимает к себе омегу в ответ, оставляя на его виске теплый поцелуй. — Я всегда рядом с тобой. Где-то внизу, за закрытой дверью, еще слышны приглушенные звуки музыки и чьи-то голоса. Кёнсу слышит только тихое размеренное дыхание Чонина у своего уха, ощущает его горячие объятия, задыхаясь в ощущениях того до боли родного запаха, по которому бесконечно скучал. Тонкая полоска лунного света играет на лице альфы, и Кёнсу с тихим восторгом замечает, что волосы его вновь белоснежные. — Ты снова меня нашел, — улыбается Кёнсу. Чонин касается его лба своим и совсем неслышно шепчет: — Я не мог тебя потерять. Долгожданный поцелуй крадет с губ Кёнсу счастливую улыбку.***
Иногда природа дает шанс вернуться обратно. Детской глупостью и случайностью подводит за руку, даря возможность исправить чужие ошибки. Говорят, у волков одна пара — на всю жизнь. Омега, рожденный человеком, бесстрашно вкладывает ладонь в руку альфы, что появился на свет в волчьей стае. Они вместе ступают на тропу, не хоженую еще ни одним охотником, не оглядываясь назад. В янтаре волчих глаз золотом чужое отражение — бесценное богатство. На нетронутом белоснежном снегу рядом с ровной строкой следов волчьих лап — следы человечьи. В человеческом сердце — волчья преданность, в сплетении горячих пальцев — клятва быть рядом всегда и в любом воплощении.