Девять дней гниения

Краткий пролог Бар, ненавязчиво играющая на фоне музыка и лицемерная рожа бармена, наливающего мне пятый стакан чего-то дешёвого и крепкого — именно так я провожаю этот день. Пусть пиздует себе в другое полушарие, принося другим те же проблемы, хлопоты, неприятности и горечи, что и мне. Уверен, сегодня я не единственный, кому сегодня больше всего хочется сдохнуть. *** Дама из бульварного чтива Девять дней назад меня бросила любимая. Многие из вас захотят дать мне крепкую затрещину, сказать что-то вроде «соберись, тряпка», или просто обозвать чмом. Признаюсь, это будет честнее всех этих лицемерных сопереживаний, коими так любят разбрасываться те лживые ублюдки, называющиеся «друзьями». Ни одна дружба не доживает до самого конца, это факт. А все те фильмы и истории о настоящей дружбе — их ведь тоже кто-то придумал… Покажите мне этого человека, который их выдумал, и я при всех плюну ему в лицо за обман. А того, кто придумал любовь я и вовсе убить готов. Как я и упоминал, девять дней назад меня бросила любимая, заявив, что никогда меня не любила. И ушла к моему «другу детства», которого я бы ни разу не заподозрил в подобном предательстве. После стольких лет тех странных отношений, которые он называл «дружбой», и на которые он ссылался, прося меня о чём-либо… Конечно, я знал, что он пытается мной пользоваться, но по доброте душевной отказать не мог. Но не в этот раз. Даже фраза «но я же твой друг» не спасла его от удара стеклянной бутылкой по голове. Сейчас же я сижу в занюханом баре, вдыхая спёртый запах чьих-то отвратных сигарет, дешёвого алкоголя и затхлости. Пьяный мозг рисует мне какое-то невнятное кино в стиле нуаровых детективов. Вот она, моя бывшая, сидит рядом, сотканная из табачно-хмельной иллюзии, и с видом роковой женщины цедит вино. На ней красное платье декольте с разрезом до средины бедра, из которого выглядывает кружевная резинка чулок. Напоминает героиню из того бульварного чтива, которое она подарила мне на прошлый день рождения. Смерив иллюзорный образ тяжёлым взглядом, закатываю глаза: я нахожу этот образ вульгарным. Да, в мире своей книги она сексуальна и обольстительна, но здесь, в ревльности, она бы снискала себе славу не вмеру понтовитой валютной проститутки. Мозг то и дело цепляется за нити книжной фантазии и реальных событий, сплетая из них свой собственный шедевр в не особо любимом мною стиле нуар: в книге мадемуазель Куртизанка закончила свою часть истории на сатанистском алтаре с ритуальным ножом в вагине. Мадемуазель Шлюха из реальной жизни встретила свой антракт куда эффектнее. Мальчишка с глазами цвета пасмурного неба, в которых я тонул восемь дней назад. Он предложил мне себя в грязной подворотне всего за пятьдесят баксов. Я понимал, что не могу ему отказать — слишком уж жалостливо эти глаза на меня смотрели. Невысокий, мне до носа макушкой, наверняка чуть старше шестнадцати, он стянул с меня штаны и взял в рот безо всякого жеманства, работая губами и языком, словно всю жизнь только этим и занимался. Его руки бесперестано оглаживали мои бёдра и живот, он стонал, словно получал от процесса неподдельное удовольствие. Отдавался мне, опираясь рукой о стену и уткнувшись в неё лбом, ласкал себя и принимал меня, словно это соитие было единственной радостью в его сравнительно недолгой жизни. Сжимаясь вокруг моего члена, он превознёс меня на небеса блаженства, он жадно сосал мои пальцы и умолял, чтобы я кончил в него, его стоны неслись дальше по улице причудливой песней сирен. Этот мальчишка, чьи глаза напоминали пасмурное небо, продал мне своё тело за пятьдесят баксов, чтобы на следующий день умереть от передоза в той же подворотне. На память он оставил мне шикарнейший венерический букет. Четыреста пьяных кроликов, которых я повстречал семь дней назад, нашептали мне суть вещей, которые мне не были ведомы раннее. Они рассказали мне, какому богу молилась Дездемона, когда её душили, а я точно знаю, о чём в тот момент думал Отелло. Я вусмерть напился. Возможно, какие-то демоны, дремавшие во мне всю жизнь, решили проснуться именно в этот день. Я всего лишь наведался в бар, чтобы парой рюмок оплакать смерть вчерашнего безымянного любовника, а ушёл оттуда в компании целой вареницы галлюцинаций и ведомый за руку самой Алекто. Прекрасная и в то же время ужасная дочь Персефоны, она сидит сейчас за столом позади меня вместе со своей сестрой Тисифоной, она сделала своё дело и готова уйти от меня, передав сестре эстафету моих мучений. Наивные… Сейчас меня мучить просто-напросто нечем. Я давно не испытываю ни угрызения совести, ни горя, ни чувства вины. Только безграничную жалость к самому себе, и какое-то дивное облегчение, которое принёс мне тот день, а античные девы, несущие возмездие, всё ещё не понимают, что здесь им ловить нечего. Или же это я так обманываю себя? Они сидят за моей спиной, незримые для других смертных, точно так же, как и четыреста пьяных кроликов, толкнувших меня им в руки, и из-за которых на следующее утро я проснулся с окровавленным ножом в руках. Я убил их. Обоих. Не в силах простить измену, я пошёл в дом своего якобыдруга, чтобы наговорить ему гадостей вдогонку той бутылке из-под пива, которую раннее пустил ему в башку. Открыла мне она, одетая в его рубашку на голое тело. Что было дальше, я помню лишь частями и смазано. Помню, как бил его по голове дурацкой статуэткой, которая до этого стояла у него на журнальном столике, а её… В тот день четыреста пьяных кроликов встретили меня в баре и опоили вхлам, а потом — толкнули на убийство. Но Эриниям я просто так не дамся. По крайней мере, живым. Шесть дней назад я убил себя тупым ножом её предсмертного крика, который чудился мне в завывании полицейских сирен. В них я слышал и злые насмешки Фобоса, которые пробуждали во мне поистине нездравую мнительность. Я чувствовал себя кроликом, заброшенным в террариум с удавами. Я вроде бы избавился от улик, но постоянное блядское чувство, как будто я что-то упустил, точило мой мозжечок изнутри и выводило из себя. Вот у меня уже потеют и предательски дрожат руки, я начнаю замирать и прислушиваться к каждому шороху, как загнанный зверь, и видеть опасность в каждом клацанье степлера. Казалось, я схожу с ума. И всё же я ошибся, полагая, что меня ждёт справедливое возмездие — кара за содеянное настигла меня не в тюрьме и даже не на эшафоте — дело об убийстве моей бывшей и бывшего друга до сих пор висит мёртвым грузом в полицейском департаменте, а наказание на меня снизошло, когда мне на почту пришло письмо-уведомление из клиники — экспресс-тест показал мне, что я подхватил не менее трёх широкоизвестных постыдных болячек, которые ещё можно вылечить. Естественно, ничего я предпринимать не стал. Апатия навалилась на меня, словно бы меня ударили по голове молотом Тора несколько раз. В голове то и дело всплывали сцены, которые моя память так «услужливо» выдавала мне одну за другой — вот я бью её головой о стол, вот душу её, а вот я трахаю её разложенный на этом самом блядском столике труп в рот, делаю трахеотомию и ебу уже туда. Неужели я действительно чудовище? Забавно ведь. Сколько раз я ловил себя на мысли, что до одури боюсь этого человека с оскалом гиены, на которого работаю? Казалось бы, нет ничего удивительного в страхе и ненависти, что каждый из нас испытывает к своему начальству. От босса всегда тянет недобрым амбре из никотина, невъебенно дорогого алкоголя и брендового парфюма, отвратительнейшего из всей своей линии. Само слово «босс» пахнет престижем, ароматом, от которого просыпется зависть и ненависть. Однако не зависть заставляла меня опасливо коситься на этого человека-гиены. Пять дней назад он надо мной надругаля. Жестоко подмял меня под себя своей властью, чтобы утолить свою ненасытую жажду в доминировании. А я всего лишь пришёл к нему с заявлением об уходе. Он ничего не сказал. Просто встал, подошёл ко мне и повалил мордой лица в стол, содрал с меня штаны. Когда же я попытался сопротивляться, огрел меня по башке мраморной пепельницей и продолжил своё грязное дело без каких-либо вспомогательных средств — презерватива, смазки или чего-либо ещё. Тогда мне казалось, что меня казнят одним из тех варварских способов, кои так любил румынский князь Влад Третий: внутри всё горело и саднило, боль растекалась по внутренностям, а кровь мешалась с дерьмом. Катастрофически не хватало воздуха, горло сдавливал вязкий ком, глаза резало от слёз, а синяк на затылке, казалось, искрил током на всю черепную коробку. Когда всё закончилось, я просто ушёл. Без какого-либо документирования, и даже зарплату не потребовал — просто ушёл и не стал возвращаться. Когда безумие протянуло мне свою обожжённую руку, я решил: я начну жизнь с нуля. Четыре дня назад я вытащил из дома всё — всю технику, электронику и более-менее ценное, чтобы продать, а на эти деньги купить билет в какой-нибудь зажопинск. И вот он я, где-то на окраине мира, посреди всего этого антуража. Я сбежал от проклтого урбанизма, но не от себя, я всё ещё чувствую кожей пристальные взгляды, коими наслаждается моя паранойя. Я сошёл с ума, и тем не менее, я всё ещё сотрясаю воздух своими полумёртвыми от невъебенной концентрации никотина лёгкими. Однако моим амбициям, лелеемой мечте о новой жизни так и не суждено сбыться — даже здесь у меня нет будущего, а всё из-за этой блондиночки. Она решила, что я отличный вариант на ночь, но она не учла одного: она слишком напоминает мне ЕЁ. Во всяком случае, правосудие здесь мертвее всех мёртвых, поскольку её никто даже не хватился искать, да и найдя её, лежащую посреди какого-то хлама с ножом в вагине — до чего же пафосная смерть! — никто даже не стал расследовать это дело по-серьёзному. Через четыре дня я к ней присоединюсь — там, в аду, я точно её найду и выебу. Три дня назад я познал истину бытия — на самом деле, мы не нужны этой эгоцентричной вселенной. Мы лишь мусор, побочный продукт её гниения. Валяясь под мусорным баком, где полчаса назад меня пускала по кругу шпана, я улыбался. В конце-концов, ничего нового в этом нет: общество гнило, гниёт и будет гнить всё своё существование. По крайней мере, эти малолетние ублюдки были сравнительно деликатны со мной — это если сравнивать с надругательством человека-гиены, — да и пенисы у них такие же мелкие, как и их никчёмное эго, требующее самоутверждения через надругательства над другими. Мне не было больно, даже когда двое из них трахали мой зад одновременно, пока третий сношался с моим лицом. Я сомневался, могу ли я ещё чувствовать боль. Надо мной всё то же пасмурное небо, словно глаза того парня. А под ним — никчёмный и насквозь прогнивший я, лежащий под мусорным баком без штанов, но с дебильной улыбкой. А два дня назад я оказался в клетке. То есть, в обезьяннике, где меня снова пустили по кругу. Скучно, да? Сосать этим вонючим мужикам, пропахшим палёным пойлом, куревом и ещё чёрт-знает-чем было довольно скучно, но гнев Эроса был мне по боку. Да, больно. Противно ли? Не знаю. Меня не рвало даже тогда, когда мою глотку драл восьмидюймовым членом полицейский, стоявший по ту сторону решётки. Молоденький, но насквозь прогнивший, как и те четверо бугаев, сменявших друг друга в моём воспалённом анусе. Кто-то из них даже дрочил мне — не знаю, из доброты или из жалости. Сам себе дрочить я не мог — мои руки были прикованы к решётке наручниками. Ниже мне уже не пасть. Но не бьют — уже хорошо. Сколько раз в меня кончили? Я сбился со счёта. Коп, кажется, спустил раза три. Вкус его члена до сих пор у меня на губах — солёный, горький, вязкий. Но за то, что я был «хорошей сучкой», он вышвырнул меня из участка и отпустил на все четыре стороны. Кокаиновую Молли я встретил здесь же, в этом самом баре. Это было вчера. Она была прекрасна в своей ничтожности, в своём отвратительно-леопардовом платье, настолько коротком, что окружающие без труда могли рассмотреть её заношенные до дыр красные трусы. Она предложила отсосать мне за пять баксов. Я предложил отлизать ей за четвертак. У меня до сих пор звенит в ушах её искренний, неподдельный смех — величайшая ценность кокаиновой шлюхи. Так мы и подружились. Её сальные шуточки про смерть и половые органы смешили меня весь вечер. Мы пили всё то же дерьмовое пойло, курили дерьмовое курево, я смотрел в её глаза цвета первосортного дерьма и утопал. Кажется, я снова влюбился. Влюбился в её блядский смех, гогочущий, хрюкающий, в её пьяную улыбку, напомаженную вульгарно-алой помадой… Как я мог так низко пасть, спросите вы? Я отвечу: легко. Нужно лишь чтобы жизнь покатилась в пизду по наклонной. С ней я не боялся ничего. Ни своих мерзких деяний, ни призрака бывшей и «друга», с которыми я расправился, ни собственной совести. Мы пили, потом вместе ходили ссать в мужской туалет, потом опять пили, опять ходили ссать, опять пили… В очередной раз, когда нам приспичило отлить, мы пошли в ссальню, и я затащил её в одну из кабинок. Двери там не было, но нам было плевать — мы трахались, словно в последний раз. Там нас застукал тот самый коп, которому я сосал днём ранее. Продолжили мы уже втроём: я трахал свою кокаиновую Молли, а мой прогнивший, но такой милый сердцу полицейский — меня. Отвратительно, но это был самый яркий оргазм в моей жизни. Потом коп ушёл, а мы остались там, в обоссаной кабинке мужского туалета. А копошась в карманах в поисках сигарет я обнаружил его пистолет, валявшийся на полу. Должно быть, он обронил его, пока долбил мою задницу. А потом был пустырь. Мы с моей кокаиновой Молли жгли костёр, пили остатки дерьмового виски, пели похабные песни и танцевали пьяные, развратные танцы. Она призналась мне в нескольких абортах, которые сделала себе сама металлической вешалкой, а я ей — в двойном убийстве. Мы продолжили пить. Когда последняя бутылка была высосана до донышка, она попросила у меня тот пистолет. «Поиграть», как сказала она. А получив его, она застрелилась. Я расстроился, да. Не успел влюбиться, как тут же потерял. Жаль, я ведь хотел предложить ей жить вместе, и вместе же ублажать пьяных мужиков в том баре. Забрав пистолет из её мёртвых рук, я закрыл её глаза и ушёл. Ушёл, чтобы не смаковать горе от этой утраты, чтобы не привязаться к ней ещё больше.

***

…«Дорогой дневник, я неудачник» — с такими нелепыми словами я начинаю свою не менее нелепую и неприлично короткую автобиографию. Помнится, так я начал свой первый личный дневник. Первый… и последний. Точкой в нём станет сегодняшний вечер. Бар, ненавязчиво играющая на фоне музыка и лицемерная рожа бармена, наливающего мне пятый стакан чего-то дешёвого и крепкого — я могу поспорить, он ещё и придрачивает в моё пойло, пока я не вижу, — именно так я провожаю этот день. Пусть пиздует себе в другое полушарие, принося другим те же проблемы, хлопоты, неприятности и горечи, что и мне. Уверен, сегодня я не единственный, кому сегодня больше всего хочется сдохнуть. Так я и сделаю. Пока этот залупоглазый мудак отвернулся, достану из-за пояса пистолет и, сунув его себе в рот, потяну за спусковой крючок.