Всё это только выбор

Это просто закон природы, не больше. Ее прихоть. Быть альбиносом всегда было сложнее, ведь в мире сородичей тебе попросту не найдется места, все они подсознательно будут сторониться тебя еще до того, как увидят цвет шкуры, инстинкты без нареканий подскажут им — «бракованный». По умолчанию для большинства ты при любом раскладе окажешься слабаком, пока не докажешь обратного. Если сможешь, разумеется, потому что слишком многие ломаются еще на старте. Отчасти, Отабеку в его случае повезло дважды, в сравнении с прочими такими же невезучими, с которыми ему довелось разделить нишу в социальной иерархии. Во-первых, кровь предков все-таки накладывала свой отпечаток на него в качестве смуглой кожи, темных жестких волос и пряно-карих глаз. С первого случайного взгляда и не скажешь, какая там шерсть прячется с человеческой изнанки, не догадаешься, и с теми, кто не обладал каким-то особенным чутьем, удавалось довольно спокойно общаться, достаточно, чтобы не усложнять себе жизнь. И, во-вторых, доказывать что-либо он тоже выучился мастерски, и к своим восемнадцати годам один взгляд Алтына обладал силой убеждения. Его воспринимали как равного, да, далеко не все из знакомых ему людей, но весомая, преобладающая их часть. Хотя на самом деле и этого стоило немалого, ведь таковым Отабек не являлся. Он с детства видел это в тоскливых, будто, несмотря на все заслуги, малость разочарованных взглядах родителей. В стае рождение белого волка расценивалось едва ли не трауром. Особенно когда ребенок должен был стать долгожданным наследником рода… И пусть волки-альбиносы чаще вырастали крупнее собратьев, с лучше развитой мускулатурой и способностью за себя постоять, пусть они с детства превосходят сверстников. Есть аспекты, где твоя живучесть не давала никакой форы. Половинки души, той самой, что загадывается тебе судьбой и прячется в миллиарде лиц незнакомцев, у них нет, никогда не было на протяжении вековой истории человечества. Раньше люди были уверены, что поэтому они выносливее и сильней — в них вполовину больше, нежели должно было бы быть. Теперь же ученые доказали: белая волчица не может родиться по генетическим особенностям, чисто физически это за гранью возможного, какой-то сбой в наследуемой информации. Пара десятков не сложных экспериментов и ухищрений, и запросто вынесенный вердикт. Природа решила, что вы должны сдохнуть в одиночестве, пока все из кожи вон лезут в поисках Истинного или Истинной, приятного существования. Постарайтесь не покончить с собой и не перегрызть кому-нибудь от зависти глотку. Алтын же с юношества как-то смирился, что никогда не узнает, каково это, когда с запястья левой руки пропадает черная въевшаяся под кожу лента, опоясывающая его. У него, в отличие от других белошерстных созданий, не будет той самой, предначертанной, о которой нужно было бы грезить ночами. Несчастный и потерянный мальчик, не по годам умный, чтобы бросить безнадежные попытки тыкаться во всех встречных людей обветренным носом. Прелестно, правда… ему никто никогда не будет нужен. С этим пора смириться. *** Плисецкий шумно выдыхает, ставя кружку на стол. Ему не нравился вкус неразбавленного чем-то кроме воды кофе, но после обнаруженной аллергии, от любимого молока пришлось отказаться, хотя бы пока не придут результаты анализов, и ему точно не скажут, чего конкретно стоит избегать. Удивительно, как он умудрился спокойно прожить пятнадцать с лишним лет без подобных неприятностей, ведь проблемы на голову сыпались с удивительной периодичностью, как по треклятому расписанию. Так что еще и странно взбрыкнувшийся на исходе подросткового возраста организм не должен был стать чем-то удивительным, лишь дополнение, вишенка на тортике. А лишить себя необходимого хотя бы по утрам безобидного допинга Юра не мог — грохнуться на льду из-за сонливости, тем самым повторив подвиг по-прежнему ненавистного Кацуки, непозволительно. Тренеры оторвали бы голову тут же. Конечно, он понимал, что куда проще начать, наконец, высыпаться, нежели продолжать так над собой издеваться, тело-то еще растет, развивается. За ним нужно следить. Нужно было бы. Если бы не было настолько похуй. Залпом новая звездочка российского фигурного катания допивает остатки горчащей жидкости, с решительностью и выражением лица, будто бы играет роль Ромео Монтекки и отхлебывает яд у гроба своей Джульетты. На мгновение неприятно тяжелеет в висках, стоило еще и резко подняться, и Юра пугается: только головной боли ему не хватало в итак перегруженный событиями вторник. Нет. Пронесло. Он продолжил ленивые сборы на очередную тренировку, не выспавшийся и подавленный ледяной тигр России, трудом заработавший свое прозвище. Он ведь почти такой же альбинос, как и его лучший друг, такой же отличающийся от других… хотя Бека терпеть не мог, когда их разговоры каким угодно образом касались этой темы. Он каждый раз отдергивал Плисецкого: посмотри, мол, это просто вид такой и окрас, у тебя и твоего тигра зеленые («Потрясающе зеленые») глаза, ты не изгой («Хотя и особенный», и такие замечания от Алтына, или похожие на них, все время норовили вогнать в краску). «Но ты тоже…» — чаще всего отзывался Юра. Но на него строго смотрели темные глаза одного из самых дорогих в его жизни людей, за радужкой которых чудились алые всполохи волчьей. Такие временные недомолвки и непонимание не мешали дружбе, наоборот, они будто бы спелись на этой теме, будучи слишком похожими и вместе с тем ровно противоположно разными. Но вместе с тем Плисецкий готов был поклясться, что поначалу вообще не задумался над тем, что именно за оборотень, — кажется, только на его родине продолжали использовать это устаревшее слово, — перед ним. Даже за ужином после побега от чокнутых фанаток, когда Юру буквально похитили у них из-под носа, после ветра, от которого закладывало уши и пожатой руки, никто из них двоих не мог предположить второй ипостаси собеседника. Никто не думал о ней. Лишь много после в Беке стал видеться жилистый волк-одиночка, пропахший бензином и кожей. В самом Плисецком — серебряный полосатый кот, пока еще худощавый и невысокий, обманчиво не производящий впечатления на противников. Но это и не важно. Отабек был прав, у Юрия незабываемые глаза бойца. Будучи самоуверенным подростком, он не мог не улыбнуться на спонтанно сорвавшийся вслух комплимент, и черный браслет на руке будто бы сжался теснее в этот момент. Зеленоглазый тигр еще не знал, в сущности, не задумывался о том, как и когда лишится его. И лишится ли вообще, ведь искренне не верилось, что где-то в мире живет предписанная ему тигрица. Он, кажется, чуть ли не впервые вспомнил об этой черной полоске именно во время прогулки с Отабеком, которому подобные терзания априори не страшны. Юра же теперь начинает остерегаться оказывающих слишком пристальное внимание девушек. Он боялся, что не сможет влюбиться так, должно было, теперь уже… Нет, он просто не хотел верить в это, смеясь над очередной шуткой Алтына, и это не чувство первой влюбленности, но очевидная предпосылка к нему. Влюбляется окончательно победитель Гран-При лишь когда по сотому разу пересматривает выступление казахского фигуриста, задерживая внимание все чаще не на блестящем исполнении прыжков, а на напряженно сжатых губах. Это неправильно, он, блять, разумеется в курсе, но ничего не может с собой поделать, слишком медленно и закономерно это происходит, будто бы вовсе от него отдельно. Кошки, любых размеров, всегда гуляют сами по себе, но Плисецкий, опять опаздывающему под негодование Якова, у которого никак не получается до него дозвониться, все чаще ловит себя на мысли: чертовски хотелось бы быть с кем-то еще. *** Алтын не помнит точно, почему совершенно внезапно для самого себя собрался лететь в морозный предвесенний Санкт-Петербург, но уже в салоне самолета вспомнил, насколько любит все эти нескончаемые в его жизни перелеты. И пусть решение было принято непривычно спонтанно, без обдумывания плана своего приезда как такового, это не портило предвкушение нескольких часов в своеобразной воздушной ловушке в километрах от земли. У него было несколько знакомых, которые терпеть не могли подобный способ путешествий и не доверяли ни одной авиакомпании, причитая о бесконечных опасностях. В свою очередь Отабек наслаждался предоставленным ему здесь уединением, которого, отправляясь куда-либо в одиночку, не добиться в том же поезде: либо узнают любимого фигуриста, либо и без этого навяжется поболтать назойливый попутчик. А ведь драгоценное время не отмотать обратно, и эти упущенные минуты потратить можно было бы с пользой: чтение или какое-нибудь размеренное самокопание. Привычка молчать у Алтына также была одной из лучших черт характера, правда, раздражающей ближайший круг общения. Для себя же он давно сделал вывод, что чем меньше разговариваешь, тем лучше начинаешь разбираться в себе. Вдруг сработает и в этот раз? Он всегда спокойно полагался на свои инстинкты, и те ни разу пока что не вздумали подвести, как будет и сейчас, Отабек хотел в это искренне верить. Поездка ни в коем случае не шла в ущерб, ее даже получалось как-то логически оправдать, правда, заниматься этим уже в кресле взлетающего самолета было абсурдно. На тренировках он выкладывался хорошо, в почти полную силу, тем самым заработав вполне уместный для окончания зимы отпуск, и плевать, что первое марта наступит только завтра, когда в шесть утра его рейс только окажется в Пулково. Погода последнюю неделю удивительно прекрасная, так что оставить репетиции перед новыми соревнованиями на недельку-другую совесть более чем позволяла. К тому же, у Юры как раз день рождения (нет, это никак не первоочередная причина за два дня купить подарок и билет, не причина приехать в аэропорт аж за час до начала регистрации, чтобы ни в коем случае не опоздать). Шестнадцать лет ничем не примечательный возраст, не юбилей, не совершеннолетие, но достаточный повод увидеться, учитывая, сколько им не удавалось этого сделать. Судя по не скупящемуся в выражениях Плисецкому, узнавшему о приезде своего друга часов этак за семь до его прилета, тот тоже чертовски рад. Отабек улыбается экрану смартфона, прежде чем попрощаться с Юрой и поставить авиа-режим. Скоро удастся обнять его, приятельски хлопнуть по плечу… В отличие от осторожного и недоверчивого тигренка, Алтын влюбился сразу, в ответ на лучистый взгляд изумрудных глаз, еще когда ему было те самые тринадцать, как бы смешно не звучало. Он тоже считал эти чувства детской блажью, до тех пор, пока не встретился с этими глазами снова, в какой-то неприятной подворотне с оглушительными писками «фанаток-ангелочков» на фоне. А тогда, много лет назад, он по ночам проверял неоднократно, не сошла ли опоясывающая руку безглазая, но в его представлении неимоверно ядовитая, отравляющая его, ленточка-«змейка», странная ассоциация в голове ребенка. Но клеймо оставалось. Гибкий тигр судьбой ему не предназначался, и он так и не осмелился заговорить тогда… Сейчас смотреть на него по-прежнему больно. Юра буквально светится изнутри, горит, и от счастья, и от гнева, от переполняющих всегда эмоций, часто направленных в не то русло, от чего Отабеку казалось: иногда он близок к тому, чтобы оставить на ком-нибудь ожог. Сам того не понимая, Плисецкий частенько опалял и его, даже смотря с монитора на записи выступлений. Летя без особых намерений и идей о том, как вести себя рядом с взрослеющим и становившимся все более настырным парнем, Отабек уверен, что прямо сейчас своим упрямством рушит чужую жизнь. *** Плисецкий повторно набирает номер, ударив о заграждение, что отделяет его от потока пассажиров только приземлившегося самолета. Он ждет Алтына почти истощившую запасы терпения вечность (пусть прошло от десяти до пятнадцати минут) и успевает за это время перепугать группку таких же встречающих тихим низким рычанием. Если бы не рамки законов, то ничего не стоило бы перекинуться бы прямо здесь, — Юра уверен, что получилось бы, — и вцепиться клыками в заграждения, опрокинуть утяжеленные столбики и переплетенные между ними ярко-синие ленты. Прыгнуть в самую гущу толпы, уж тогда бы Алтын точно не прошел мимо и обратил бы внимание, вот только совсем не хочется получить запрет на участие в профессиональном спорте на рассвете своей карьеры. Вот только тяга поскорее отвоевать и получить заслуженное «свое» пьянит человеческий рассудок, краешком которого Юра понимает, что друзей связывают далеко не с такими эмоциями. Самоедство отходит на второй план, когда впереди мелькает знакомый хохолок заметно отросших волос и, как и раньше, выбритые виски. Юрий подпрыгивает, машет рукой, борясь с желанием полезть обниматься и едва ли не запрыгнуть на бывшего соперника, руками вцепившись за плечи. Пока Юра сражается с противоречиями, огромный настырный кот блестяще выполняет программу. В глазах Отабека, наверно, он ведет себя как обычный ребенок, от чего Отабек со своими чувствами ощущает себя как самого обычного подонка. Слово «извращенец» употреблять не хочется по многим причинам, из-за своих принципов. Алтын обнимает его в ответ, легко смеясь, поднимая выроненную из рук сумку с пола, одновременно опуская свою драгоценную, но излишне беспокойную ношу. — Я так смотрю, ты подрос, боец, — в самом деле, теперь до макушки Отабека оставались считанные сантиметры, делавшие их разницу в росте совершенно незначительной. Вот все бы уравновешивалось также легко, само собой… — Бека, если ты не прекратишь появляться так внезапно в моей жизни, мне придется прикрепить тебе куда-нибудь маячок для слежки, — раздраженный Плисецкий цокает языком, поправляя капюшон, сползший с головы, и скрещивающий на груди руки. — Мм, коварная русская мафия теперь наблюдает за бедными казахскими спортсменами с плохим тайм-менеджментом? — Алтын треплет чужие светлые волосы, продолжая улыбаться, непозволительно глупо по своему мнению и тепло по Юриному. — Я тебя и стукнуть могу, — Плисецкий как бы безнадежно качает головой, пряча смеющийся взгляд, — можно же заранее предупреждать, будний, мать его, день, половина седьмого! Дедушка в выходные только приедет, да и отмечать я собирался в субботу, все кругом заняты… Ты в курсе, что Яков хочет тебе оторвать уши за то, что ты на остаток недели сорвал его фигуриста? Да и ближайшее время тебе только моя компания и светит, вдвоем шататься будем, вот, и… — А ты будто бы против, да? — усмехается Алтын, перебивая Юрия, умевшего просто потрясающе натурально злиться напоказ окружающим, не хватало только притопнуть ногой для пущего эффекта, но, видимо, на ходу это сделать было не так удобно. Он снова обнимает за плечи такого шумного, до деталей резкого и переменчивого, словно состоящего из сотен тонких линий и острых углов, Юру, без задней мысли зарываясь носом в волосы. Все вокруг окутывает яркий аромат ментола, и слава богу, что растет Юрка не так стремительно, и сделать это можно без затруднений и ухищрений. Слава богу, Юра пока еще ничего не имеет против этого. Плисецкий первый из людей, кого не хочет отпускать его внутренний волк, рядом с которым хотелось бы стать «стаей», дуэтом, парой. Но Отабек чувствует на них удивленные, преимущественно неодобрительные взгляды идущих мимо, и вынужден сделать шаг в сторону, рефлекторно отдергивая задравшийся рукав куртки, пряча татуированный браслет, хотя причина, разумеется, далеко не в нем. Но побороть этот пожизненный страх белоснежного волка увидеть в глазах чужаков насмешку над собой, трудно, все еще за гранью теперешних его возможностей. Здесь менталитет ближе к Казахстану, если сравнивать со всем городами и странами, где ему довелось побывать, такой же закостенелый и консервативный. В родном Алматы Алтына недолюбливали ровно за то, за что обожали в России Плисецкого: результаты финала Гран-При. Принесенная серебряным тигром победа, и один шаг, которого не хватило до подъема на пьедестал. Два выделяющихся на фоне прочих хищника, один выигрышно, другой в ожидании шанса еще раз показать себя… только теперь уже не одним зрителям с трибун. А еще хочется поцеловать солнечного мальчика, родившегося в далеко не солнечном Питере, чтобы заразиться его удачей. Хоть раз жившие в северной столице России знают, что нет ничего необычного во внезапно начавшемся закономерным для этого климата образом дожде. Отабеку в спешке приходится заталкивать спутника в ждущее их такси, опять инстинкты, беспокойство, как бы Юра не умудрился заболеть в свой же день рождения. Тот уже в машине пытается собрать мешающие волосы в хвост, но непослушные пряди и руки Алтына, беспрестанно их треплющие, путают и так не шибко спокойные от волнения пальцы, и проклятая резинка все-таки рвется. Плисецкий по всей логике должен злиться, должен шикнуть на друга, который в ответ должен утихомирить его самого. Вот только Юра смеется, улыбается широко, что болят скулы, и жмурится, отворачиваясь, пряча румянец, все равно заметный даже в такое пасмурное утро. Подкожные браслеты обоюдно жгутся предостерегающей болью, но они оба боятся придать этому значение… *** — Чай или кофе? — задумавшийся на минуту Отабек думает насколько близки их отношения, чтобы ответить, даже если глупой полушуткой, "тебя". Он снимает в прихожей увесистые ботинки и следует за Юрой на кухню. И откуда такие смелые идеи? Слишком грубо для него, не так он привык думать и тем паче выражать свои чувства, но голодный волк за пазухой лишь громко щелкает пастью. Это не порыв охотника, среди них нет жертв, это тяга оберегать самое ценное. Человека, что почти стал частью тех, кого Алтын может назвать семьей. — Так что?.. — переспрашивает неуверенно хозяин небольшой однокомнатной квартирки, о жизни в которой с трудом удалось уговорить деда. Одному в последнее время Юре было самую малость легче. — Давай кофе, все равно почти не выспался. — Почему? — Юра удивленно смотрит на садящегося за стол Алтына, включая электрический чайник и облокачиваясь поясницей о край столешницы. Сам он в дорогах, помнится, только и делал, что благополучно засыпал в первые пять минут, и уже даже соскучился по такой возможности легко отключаться. — Да так, думал много, — Отабек покусывает нижнюю губу, отводя в сторону взгляд. Его руки без привычных перчаток-митенок сжаты, сильно, так, что бросается в глаза, но Плисецкий не из тех, кто будет расспрашивать, когда видит, что гораздо разумнее промолчать. Он ставит перед другом кружку, следом заваривая уже себе чай. На той, что у Беки, изображены два персидских кота, на Юриной мультяшный рисунок символов сочинской олимпиады, и все это выглядит умилительно домашним, аж щемит сердце, и хочется негромко завыть… нет. Как раз-таки наоборот, громко, чтобы заложило уши соседям. — Ну что, именинник, поздравлять тебя сейчас или вечером? — Можешь сейчас, а после обеда покажу город. Ты тут, вроде, к моему глубочайшему сожалению, не частый гость? «Но все можно изменить, и если тебе будет нужно…» Стремительно влюбившийся когда-то Отабек не знает, что спроси он вслух, то получил бы в ответ тихое, на выдохе произнесенное «Да». *** Их поцелуй вечером — спонтанность и закономерность, снова они сплавляют воедино два противоречия, самое странное хобби для двух молодых людей. Кто знал, что рушить стереотипы так приятно? Все начинается с того, что Юра хочет показать своего возмужавшего тигра, теребя волчий клык на шее, оплетенный серебром и с какой-то переливающейся росписью из казахских слов на нем самом, смысл которой от него пока упорно скрывали. Талисман, с которым теперь расставаться не хочется ни за что. Он сидит на диване и в красках расписывает, что теперь даже тот же Джей-Джей заткнулся бы на полу фразе, увидев российского хищника, который бы разорвал в пух и перья эту тощую пуму. Алтын знает, чем подобные стремления выпившего стакан вина Плисецкого могут окончиться, а разбираться в столь прекрасный день с вызванной соседями полицией, никакого желания нет. Само собой, виновник праздника достаточно трезв и прекрасно контролирует обе половины себя, но стоит сказать ему что-то лишнее, и кто знает, какая из сторон вспыхнет быстрее. Поэтому Отабек обещает завтра арендовать где-нибудь мотоцикл и свозить их в более безлюдное место, должна же быть в Питере подальше от центра какая-нибудь уединенная площадка. Если закон так строго контролируется, должна же власть предоставлять альтернативу? И Юра кивает, что да, есть, и он не возражает подождать до завтра. К тому же, два зверя в съемной квартире никак не поместятся, а он нестерпимо соскучился по винно-алым глазам своего волка. Победитель последних соревнований плавно перетекает на колени гостя, еще холодного от бесконечно долгой прогулки и с, как и раньше, обветренными губами, только теперь удается почувствовать это тактильно. Тот напрягается, но ждет, нетерпеливо сжимая чужие бедра, чтобы придержать, как обычно, ловкого, гибкого и ни черта не задумывавшегося о равновесии Юру. Никто не терзается тем, что совершает что-то неправильное, и, несмотря на породу, род, вид, несмотря на передавшуюся от предков жажду крови и агрессивность, скрытую или чрезмерно уж явную, поцелуй выходит человечно нежным и чувственным. Язык толкается в приоткрытый рот не как с целью утвердить инициативу, на нее вообще плевать, как и на разделение на ведущую и ведомую роль. Лишь игриво прикусывают зубы, сводя желанием низ живота. Они на равных, Алтын не видит смысла в том, чтобы направлять вполне знающего свои желания русского фейри, вполне устраивают вжимающие его в спинку дивана тощие руки и восхитительный румянец на бледных щеках. Внутренняя их ипостась не определяет сущность кого-либо. Как и клеймо вокруг руки, блядское напоминание о том, что им не вскарабкаться до счастья. Но если это единственное, что тормозило до этого, есть ли смысл продолжать прислушиваться к предрассудкам? И нужно ли конкретно "то самое", если сейчас от восторга и наслаждения едва получается вспомнить, как правильно дышать? — Ты — мой, — произносит Плисецкий и чувствует, как перестает досаждать разгоряченная черная лента. Она не исчезает, но и как что-то постороннее, как контролирующий его выбор ошейник перестает восприниматься. С глухим урчанием он утыкается в чужую широкую грудь, не собираясь освобождать чужие ноги. — Почему ты все-таки приехал сейчас, не раньше? И не позже, но тогда бы я, наверно, прибил бы тебя прямо там в аэропорту… — Видимо, почувствовал, что это самое подходящее время, чтобы вынудить тебя наконец признаться, — как будто бы раньше никто не видел тех взглядов, коими они задерживались друг на друге, и жаль, что прогресс не дошел до телепатии, чтобы хоть как-то облегчить внимание таким горе-возлюбленным. Отабек видит, как Юра поправляет кулон, сжимая в пальцах подвеску, и, не медля, накрывает их своей ладонью, поднося к лицу, пощекотав горячим и чуть сбившимся дыханием. — Моя душа. Слишком очевидный перевод, но щеки Плисецкого вспыхивают раза в два ярче прежнего, а Алтын впервые клянет свою молчаливость, так как не хватает ни ускользающих мгновений, ни слов, чтобы сформулировать кипящее внутри нечто, ком из всего накопленного за разные отрывки жизни. Но Юра знает и так, и если браслет не пропадает, когда он прикусывает нежную кожу под подбородком своего прекрасного волка, когда обнимает его за пояс и, счастливо улыбаясь, утыкается в плечо, тогда он перестает верить в судьбу. И без чужого вмешательства свою собственную. Для них обоих.