shards of glass

lil peep-cry baby Гарри лежал на лавочке рядом со школой, которую он закончил два года назад, и смотрел на тёмное небо, в котором умирали большие звёзды. У Гарри кудрявые волосы, огромные синяки на бёдрах и под глазами. У Гарри лёгкие сигареты между зубов и квартира с большими окнами за деньги родителей. У Гарри стены исписаны стихами и цветочный запах его шампуня. У Гарри жизнь. Но при этом он чувствовал себя хуже, чем когда-либо уже долгое время. Он ненавидел быть в одиночестве, ненавидел ощущать себя ненужным, ему представлялось, будто он тонул. Любить себя было слишком тяжело, когда длительное время ненавидишь себя, он мечтал сдаться, но продолжал смотреть вокруг. Сейчас Гарри видел звёзды. Они были такими красивыми и холодными, далёкими-далёкими, наполненными мечтами, страхами и ненавистью. Люди никогда не обращали на них внимания, безграничный космос, миллионы возможностей, и всё впустую. О, ирония. Мир любит издёвки. Мир не любит людей, которые не любят космос. Скурив около трёх сигарет, Гарри наконец понял, как всё-таки замёрз. Февральский ветер ощущался сегодня, как назло, особенно сильно, заставляя дрожать длинные пальцы рук, разукрашенных синеющими в свете луны синяками и царапинами. Февраль. Гарри не любил феврали. Они холодные и бездушные. Давай, засмейся, пора прощаться и уходить. Февраль, конечно же, лучший месяц, что бы попробовать разлюбить. Гарри так сильно любил, до безумия, до искорок в глазах цвета изумрудов, до последней сигареты. Только вот, у него не получилось разлюбить не в один из многочисленных февралей, ни в один из дождливых или снежных дней. Он продолжал любить, даже если ничего не получал взамен. Но это так сложно. Ежедневная боль, если не душевная, то физическая, ведь Гарри совсем себя не жалел. Но разве он виноват, что весь мир пустой и холодный? Конечно, нет. Гарри продолжал ненавидеть себя, ненавидеть просто за то, что он существует, живёт, продолжает жить. От таких вещей не придумали лекарства, поэтому Гарри искал его сам, намеренно причинял себе боль и писал стихи карандашом на стенах свой почти пустой квартиры. Гарри лежал на лавочке, пока снежинки медленно падали на его кудрявые волосы. -Подвинься пожалуйста, — сказал кто-то, чей голос напоминал музыку, но Гарри так не хотелось смотреть, ведь он был разбит и сломлен, вертикально, горизонтально и по диагонали. Но всё-таки он немного отодвинул ноги, позволяя пришедшему сесть. Стайлс ведь сразу узнал голос, в который влюбился в шестнадцать. А потом в его сердце растопчут пионы, но кто знал об осторожности? -Как дела? — прошептал Луи, легко проводя подушечками пальцев по шрамам на щиколотках Гарри, боясь наполнить воздух звуками громче, чем скрип холодного снега. Хотя он не был уверен, что было холоднее: сугробы, или его голос. -Ты смеёшься, Луи? — Гарри даже не поднял головы, чтобы убедиться в том, что это действительно был он, — прошло два грёбаных года, а ты спрашиваешь как у меня дела? Через несколько минут молчания Луи сказал то, что так боялся произнести, но случай выпадает так катастрофически редко. -Прости. Раздался смех, безудержный и безумный, как в старых фильмах ужасов с клоунами. -Тебе же не за что извиняться. Это было красивой правдой, в которую так сложно верить, которую хотелось заменить сладкой ложью, аккуратно наполняющей нервные окончания. Ведь это Гарри всё оставил, хотя у них ничего и не было. У них не было никакого общего прошлого, был лишь до безумия влюблённый Гарри, готовый отдать всё за эту любовь, кажущийся сейчас таким глупым ребёнком, и Луи, принимающий это как должное, оставляющий лишь неопределённость и боль, просто играющий с Гарри, но он был его любимой игрушкой. Перед глазами обоих пронеслись бесконечные ссоры, быстрые ничего не значащие поцелуи, пустые слова, слёзы Гарри, когда он видел Луи, целующего посторонних парней в школьных коридорах, хранящих в себе больше драм, чем любая киностудия. -Совсем не за что. Сейчас Гарри наконец поверил в слова, которые пьяный Луи кричал перед тем, как Стайлс ушёл и не вернулся два года назад, когда ему надоела игра. Весь мир был сценой, театром, и этой игре надо отдавать всего себя, иначе никакого смысла это не имело бы. -Прекрати верить этим дурацким сказкам, это не Дисней, счастливых концов не бывает, это слишком скучно, это неинтересно. Ты веришь всему, как ребёнок, но когда тебя сломают, ты не сможешь всё вернуть, — кричал Луи, пытаясь вернуть назад драгоценные секунды, наполненные потерянными душами, как он с Гарри, — Ты же как хрусталь. Ну прошу тебя, перестань. ты смеёшься так звонко над тем, что остался один., а я слышал, как внутри тебя бился хрусталь. пожалуйста, перестань. Гарри не стал слушать слова, которые могли ранить сильнее, хотя куда же сильнее, ушёл, громко хлопнув дверью. Он пошёл на улицу, где все злые и фальшиво улыбаются, и Гарри как будто выпил целый океан газированной воды, и теперь всё бурлило и переливалось в нём. Сейчас он не вспомнит и половины эмоций, которые крутились в нём в ту ночь и несколькими неделями позже. Часть их осталась, но то, что он потерял, он не почувствует никогда больше. Что-то умерло в нём, оставляя незаполненную часть, которую Гарри так отчаянно ненавидел, выжигая в себе всё больше пустого места. не стреляй, у меня будет звенеть в ушах а потом мы станем пылью и улетим твой город сейчас не спит Как будто Гарри не знал, что был потерян. Так произошло в ту же секунду, когда он сгоряча захлопнул дверь, уничтожил всё, совершенно не зная, что Луи без него не сможет, что его поступки были своеобразной искренностью, но никак не игрой. Вот только, выбор сделан, и ни одно «прости» этого не починит. Ничто же не может превратить пепел обратно в душу? Люби мир издалека, никогда не раздавай свой свет понапрасну. Ну разве кто-то это заслужил? Гарри всегда кидался громкими лживыми словами без зазрения совести, но когда он говорил Луи, что любил его, любил всего, с его рискованными играми, с дурацкой философией и разбитыми костяшками, он не врал. -Не ври хотя бы себе. Я ненавижу себя за это, — голос Луи наполнялся внутренней болью, стремившейся вырваться наружу, но так рьяно сдерживаемой. -За что же? — Гарри выдохнул облачко пара и вновь рассмеялся. Но смешно не было, было больно. Взрослый Гарри был так же влюблён, как и в выпускном классе, тогда он знал что отношения их серьёзными не были, но можно же верить в мечту? Раньше им пользовались, но он отчего-то всегда оказывался рядом, стоило Луи только позвать, и они оба знали что так будет. -Боже, я так любил тебя, Гарри, так был влюблён, — Луи спрятал лицо в руках. От былой развязности осталась лишь серьёзность. Никаких игр, всё по-честному. Хотя бы теперь. -Я так хотел, чтоб ты был счастлив, но так могло бы быть, только если бы меня не было рядом. Если бы ты не старался отдать мне всего себя. Каким я был слабым, не хотел тебя отпускать, лишь вёл себя так отвратительно, я думал, что ты уйдёшь сам, и ты ушёл, ты не выдержал, ты разлюбил, — речь Луи прерывалась тихими всхлипами, — Я же нет, и никогда не смогу. Первая любовь, она навсегда. Я ненавижу себя за то, кем был, Гарри. Они молчали довольно долго, прежде чем Гарри сел, пододвинулся к Луи и осторожно поцеловал его, выпуская из себя бесконечное напряжение этих пустых месяцев, стараясь лишь наверстать упущенное. не останавливай нас сейчас, момент истины -Ты прав. Первая любовь никогда не уйдёт, и я люблю тебя, — сказал Гарри прямо в губы, боясь поднять глаза. -И ты так просто простишь меня? — недоверчиво прошептал Луи. -Нет, совсем нет. Ты докажешь свои слова, и тогда ты будешь прощён. Но я правда хочу быть счастлив, а так будет только рядом с тобой. -Мы начнём сначала? — с надеждой в голубых глазах спросил Томлинсон. -Нет, — сказал Гарри, — мы будем продолжать старое по-новому. Они сидели вместе, переплетя пальцы и просто разговаривали, догоняя потерянное время, пытаясь представить, что действительно не было этих долгих дней, когда они жили друг другом, совершенно не отдавая выхода чувствам. -Что ты делал эти два года? -спросил Луи, оставляя на шее Гарри невесомый поцелуй. -Я сушил цветы в книгах, которые ты оставлял у меня, — прошептал Гарри. Это было правдой лишь отчасти, ведь он сушил не цветы, а их кровь. На обратной стороне пожелтевших листов. Очередной приторно-сладкий рассвет они встретили в обнимку на лавочке, покрытой инеем. Они не начали сначала, но они не потеряли друг друга, вновь путаясь один в другом, теперь искренне, не скрывая эмоций. Они любили друг друга, любят и будут любить друг друга. Им будет так хорошо рядом. Нечто на грани любви и ненависти, они совершенно не ценят друг друга теперь, но так же и жить один без другого не сможет никогда. Они оставляют друг в друге избитые частицы себя, рискуя отдать всё без остатка, влюблённые и сломанные. Вместе.