Один

Всю жизнь всем, к чему Канон стремился, был его брат. Сага был равен ему, у Саги были то же лицо, та же сила, то же Космо — и Канон никогда в жизни не поймёт, почему природа или боги распорядились так, что первым на свет появился именно Сага. Они были равны во всём, они выросли из двух клеточек, материнской яйцеклетки и отцовского сперматозоида, и на самом раннем, самом первом этапе своего существования были единым целым. Они разделились позже, стали двумя вместо одного — двумя половинками. Канон никогда не понимал, почему, если они — одно и то же, жизнь подарила им настолько разную судьбу. Почему одному — тому, которому повезло родиться первым — достались материя Близнецов, слава и любовь, а второму — роль тени, замены и неудачной копии. Все вокруг говорили: «Чистотой сердца Сага похож на бога», а Канон слышал «А его младший брат злобен, как настоящий демон…» Все вокруг говорили: «Сага так мудр в свои годы, он наверняка станет Понтификом», а Канон слышал «А его младший брат навсегда останется всего лишь тенью…» Канон любил брата. О, как любил, как тянулся к нему, подавляя в себе все зачатки зависти — но чистого сердца Саги хватало на всех, кроме него. И Канон перестал тянуться. Выпустил свою зависть на волю, отбросив любовь, как ядовитую змею — и в какой-то момент стал настолько далёким от своего брата, своей половинки, своего зеркального отражения, что оказался здесь. Но даже здесь он не может перестать думать о Саге. Сейчас, в тюрьме на мысе Сунион, Канон смотрит в своё отражение в воде, представляя, что разговаривает с Сагой. Зачем ты предал меня, свою половинку, спрашивает он и не находит ответа. Ему нравится думать, что где-то далеко, в Святилище, Сага точно так же смотрит в воду — или в зеркало — и говорит с ним. Я всегда буду твоей тенью, говорит брату Канон. Ты не сможешь отказаться от меня, как не можешь отказаться от своей крови, от своего лица, силы или Космо. Во всем этом — я. Образ сгустка клеток, который делится на две одинаковые половинки, преследует Канона. Он представляет того, кем были бы они с Сагой, если бы не разделились в материнской утробе. Чистое сердце брата — или его тьма? Великодушие Саги — или желание Канона выйти из тени, встать рядом с ним? Канону снится, как он целует брата. Снится переплетение обнажённых тел, снится, как они проникают друг в друга, снится Сага в его теле — и он в теле Саги. Канону снится смерть Саги, снится, как он сам, сняв с брата золотую материю, проводит ножом по коже на его груди. Та расходится кровавой полосой; Канон распиливает грудину, достаёт окровавленное сердце брата, прижимает к губам и груди. Вслед за сердцем он последовательно убирает из тела Саги всё, что под кожей и мышцами: лёгкие, желудок, колечки кишок. Вытаскивает по одной кости — и каждой касается губами. Канону никогда не снится последний шаг. Как в мгновение экстаза, пика наивысшего наслаждения, они сливаются в одно. Как он надевает мёртвое тело Саги, словно костюм, становясь с ним единым целым. Запирая его на мысе Сунион, Сага спросил — «Когда всё стало неправильно?» Канон ответил какую-то чушь, кажется — «Когда твоё сердце стало слишком чистым, и ты забыл обо мне». Правильно было бы — когда сгусток клеток в животе матери разделился, и их стало двое — двое вместо одного, как должно было быть. Канон думает об этом в темноте тюрьмы, не зная, что когда-то, когда он действительно останется один — он ещё будет молить богов, чтобы их снова стало двое.