Спасите наши души

— Я дома, котёнок, — говорит Виктор, понарошку улыбается в дверной проём, когда на его голос из комнаты, в которой темно, смотрят зелёные глаза, отворачивается и тут же стягивает улыбку с лица и пальто с плеч. Не котёнок я, думает Юра, давно уже не котёнок, но вслух ничего не отвечает на такое тоже давно уже. Он включает в комнате свет, переходит в кухню и вытаскивает из духовки ужин. Тарелки опускаются на стол так, будто они в чём-то виноваты. Виктор вдруг опускает подбородок на его плечо и нежно кладёт руки на его талию. И Юра почему-то чуть-чуть приподнимает уголки губ, но со стороны показалось бы, что опускает. — Ты такой худой, Юрочка. Ты ужинал? Тебе нужно поесть. — Я не буду, — тут же отвечает Юра и дёргает головой, чтобы волосы хлестнули по недоулыбке. На самом деле он не ел, ждал его, и каждый день ждёт, и Виктор это знает. Виктор до сих пор не знает, зачем первый порыв у Юры — противоречить, но это его слишком заводит, чтобы что-то менять. Это напоминает ему, что в человеке, с которым он живёт, осталось ещё что-то вольное, что ещё не подчинилось, что ещё можно подчинить, и он, конечно, это сделает. Виктор ест всегда медленно и красиво, аристократично; он всё так делает, что даже стыдным засматриваешься. Юра сидит рядом, скрестив руки и закинув ногу на ногу, смотрит — вроде как участвует. Но смотрит никак. — Юрочка, — говорит Виктор и откладывает приборы, позволяя себе опереть голову о руку в слишком простом, земном, ребяческом жесте для такого божества, как он, и Юра от этого поводит плечами: такой Виктор уютный и домашний, и потому ненастоящий. Чувствуется, блять, подвох. — Тебе нехорошо? — спрашивает божество после недолгого рассматривания его скромной персоны. Волнуешься? А будто уже раздел глазами и выебал тоже глазами. — Устал сегодня, — отзывается Юра и делает вид, что в окне что-то видно со сто тринадцатого этажа. Ему можно так говорить — на нём дом, большой, напичканный всякой техникой пентхаус, техника умеет всё - и стирать, и пол мыть, и стёкла, и почту отсылать, и голографические панели вместо обоев. Виктор с техникой чересчур близко общается на работе, так что Юра призван выполнять в доме самую главную задачу — наполнять его жизнью. Живая мебель такая, которая ещё трахается с хозяином по расписанию. Называется: муж. Виктор поднимается с сиденья, поднимает юрину кисть — тонкая и косточки все под кожей видно — и целует её в кольцо: — Спасибо за ужин, котёнок. Юра возводит глаза к его лицу и улыбается натянуто, но предательски искренне. Над лицом ленты неоновых ламп, вокруг лица будто ореол. Символично до смеху. *** — Всё меня устраивает, — говорит Юра. Жан-Жак цокает, ухмыляется на одну сторону и неодобрительно качает головой. Юра гордый, он ни за что не признается, что ему совершенно не нравится так. Так — это в полной зависимости от Виктора. — Мы оба знаем обратное. — Какое твоё дело, Джей-Джей? — взрывается Плисецкий и до белых костяшек сжимает спинку с стула, о который опирается. И правда, Джей-Джей с грустью задумывается, что к делу уж кто-кто, а он не имеет никакого отношения, хотя честно — хотелось бы. Он крутит кресло, поворачивается за столом обратно и трогает взглядом Юру — почему-то линию челюсти, там где пшеничные прядки заправлены за ухо и видно пару сантиметров выбритой линии роста волос. Чудесные волосы, думает Джей-Джей, как и сам Юрочка, намотать бы их на ладонь — только аккуратно, только чтобы дать ему ощущение, что он подчинён, потому что Юрочка — какой-то моральный мазохист, раз живёт с нелюбимым мужем, от которого зависит полностью, связан по рукам и ногам и даже не хочет это изменить. У Жан-Жака, видимо, мыслительный процесс отражается на лице, потому что Юра в него заглядывает и смотрит как-то нечитаемо, а потом кривится. — Ладно, феечка, ты же явно не ко мне прилетела, иди. Главное, что и ко мне зашёл тоже. Стоял в дверях кабинета с таким видом умоляющим, чтоб с него сняли ответственность за этот визит. Потому что сам себе даже объяснить не мог, зачем пришёл. Ну, потому что просто захотелось. Но это стыдно, хотя и понятно: целыми днями дома один, а люди только в супермаркете и здесь вот, в «Регалии». Ну и в сети, конечно, но это другое. Не к тебе, но хоть бы и к тебе, было бы лучше, думает Юра, вздыхает и встаёт к двери вполоборота, когда Джей-Джей подходит, чтобы открыть её для него. Встаёт и замирает на несколько секунд. Для него это означает: дал слабину. Только Джей-Джей сам виноват, раз такой догадливый; конечно, Юра, виноват кто угодно, кроме тебя. Только Джей-Джей ещё непредсказуемый и переводит всегда любую неловкость куда-то в совершенно другую сторону, не вправо, не влево, а по диагонали. Он всё-таки касается скулы, на которую смотрел, и расширяет глаза, типа сам от себя не ожидал. А кто должен ожидать. Если бы по волосам или по руке, по талии там, а то вообще как-то непонятно. — Какой же ты, — добавляет Джей-Джей, видимо, решив принять ситуацию и извлечь из неё немного пользы, раз потом всё равно надают по щам. — И какой? — по щам почему-то не прилетает, зато голову вскидывают красиво. — А Виктор меня потом в тёмном переулке не изобьёт, если скажу? — горьковато отзывается Джей-Джей из какого-то мстительного порыва. — Да блять! Я как будто без Виктора никто. Виктор-Виктор, а я так, вещь, логическое продолжение человека. Ёбаный пиздец. Юра опускает голову, поводит острыми плечами и протекает за дверь. Осознаёт, что вообще-то правду сказал сейчас. У Виктора узконаправленное производство, мировая компания, дохренелион бабла. Вот этот небоскрёб и кабинет директора в пол-этажа со стёклами во всю стену и полчищем секретарш. Ладно, одна у него секретарша. Один. — Помяни чёрта…- цедит сквозь зубы Плисецкий и швыряет на стол принесённые документы. Хороший стол, эти деревья вырубили ещё в двадцать первом веке. За столом Виктор с запрокинутой головой и лицом, на котором чистое красивое удовольствие. Под столом, как бишь его зовут, Кацуки Юри, та самая секретутка, ну ясно. Случай, конечно, не первый, да и вообще не случай, а вполне себе закономерность, о которой Юра, конечно, в курсе. Юра специально стоит и ещё пару минут созерцает, как Кацуки берёт в самое горло с негромкими звуками, неизвестно что выражающими, но явно дарящими Виктору неописуемые ощущения вибрации. Последнему, разумеется, так прекрасно, что снизойти до Юры и открыть хотя бы глаза чуть шире, чем на щёлочку, нет никакой возможности. Юра пялится в эти щёлочки с нечитаемым выражением лица, разворачивается на пятках и громко хлопает дверью для большего антуражу. Ничего такого не произошло, но он теряется в эмоциях и не может решить, что ему сейчас чувствовать из того, что лезет изнутри. Не то что бы он любит Виктора. Вообще не любит уже. Наверное? Они слишком давно вместе, и Виктор слишком изменился за это время с тех пор, как первый раз поимел бабла с разработки Джей-Джея. Потом вот целую компанию отфигачил, теперь монополист на мировом рынке. Даром что не разбирается в этих технических изощрениях от слова совсем, зато дурить мозги людям умеет профессионально. Леруа вот тоже, непонятно зачем сам не стал директором, так и остался инженером. Хотя он единственный Никифорова в узде держит, потому что может, потому что на его изобретении как раз-таки сошёлся свет. Даже немного завидно. — Эй, — голос Джей-Джея низкий и врезается в уши неожиданно и фантомно, будто исходит из юриных мыслей.- Феечка. А руки на плечах даже слишком настоящие, аж скинуть хочется, но не хочется. Юра поднимает кисло-злое лицо, меняет выражение на уставшее, потом на никакое и шмыгает носом. Всё за какую-то секунду — у Джей-Джея начинает рябить в глазах, и он нерешительно сдвигает пальцем каплю с чужой щеки. — Дай пройти. — Что случилось? — Джей-Джей. Юра всегда подчиняется, если им управляют. Особенно, если молча. Юра на самом деле очень сильный. Поэтому Джей-Джей впихивает его обратно в свой кабинет, закрывает дверь и подпирает её собственной спиной для надёжности. — Ну? Юра смотрит так, будто никогда в жизни ни в чём не видел смысла. — Не хочешь говорить — не говори. Я перед тобой тут ползать не буду. Просто вроде как не чужие люди, и заебало уже твою рожу кислую видеть. — Не нравится — не смотри, — отзывается Юра, а Джей-Джей думает, нравится мне, нравится. Юра проводит ладонью по затылку и вдруг говорит: — Виктор там с Кацуки этим. Опять. Если им вдвоём так классно, — здесь его голос предательски крошится, — нахуй тогда меня держит? Держит. Именно в такой формулировке. Джей-Джей помнит свадьбу, помнит искренне счастливого Юру, улыбающегося до влаги в уголках глаз очаровывающего Юру в белом фраке, с цветами в одной руке и Виктором в другой. Помнит; вздыхает. — Хочешь, — он медлит, отлипает от двери и оказывается чуть ближе к Юре.- Хочешь, я сделаю так, что он тебя отпустит? Юра неестественно изворачивает голову и впивается пытливо-насмешливым взглядом в синие глаза. И о-очень заинтересованным. — Как же это, интересно, — тон противоречит, но Джей-Джей привык. — Это уже не твои проблемы. Ну так что, хочешь? А то мало ли, вдруг принцессе нравится быть в заточении у дракона, — Леруа вскидывает голову, насмешливо- равнодушно смотрит в сторону, словом, показушничает. И всё это специально: иначе Юрочка даже думать не станет над его предложением. — А ты, значит, принц? Ну попробуй, раз нечем заняться в этой конторке, — Юра пинает стул у стены, суёт руки в карманы. Успокоился. — Бери выше, — Джей-Джей наконец-то тоже расслабляется, подходит совсем близко, шепчет в ухо со спины.- Я король, а «Регалия» — моё царство. Юра оборачивается, дышит в его губы, а потом уходит. *** Виктор возвращается пораньше, старается придать себе виноватый вид, но изнутри него так и прёт наружу, как со слепящей глаза неоновой вывески, это пресловутое «ну я же прав» и «ничего такого не случилось». Юра закатывает глаза и возвращается к салату. Салат, сейчас тебя съест идиот, которого я любил, пока он не стал идиотом. Когда он ещё был настоящий. Когда у него в глазах всё было искреннее и приятное, когда он видел мир через эмоции и людей вокруг, а не через варианты возможных махинаций. Когда деньги получались для того, чтобы купить ему, Юре, какой-нибудь диковинный цветок и наблюдать за притворной злостью смущение и счастье и как трепетные пальцы касаются тонких лепестков ночью, пока никто не видит. Виктору единственному позволялось это видеть. Тому Виктору, настоящему. Не оцифрованному ответственностью за большой бизнес и ещё большие капиталы. Хотя он и сейчас им тайно, очень тайно, очень нехотя восхищается: только такая машина, как нынешний Никифоров, может не свихнуться под грузом контроля столького всего, да ещё и с такой непосредственностью и грацией. — Как день? — Юра резко оборачивается и смотрит открыто с вызовом в красивое лицо. Слова снова контрастируют с поведением. Юра — о нет — тоже приложил руку к тем изменениям, что произошли в Викторе. — Скоро у нас презентация новой модели, — игнорирует Виктор повисший в воздухе невысказанный намёк на сам знаешь что, да? — Спонсоров поналетит, да? После той конференции, — Юра вообще-то неплохо разбирается во всём этом. Ну, потому что не в чем ещё разбираться, да и живут они уже вместе не год и не три, даром что Юрка до сих пор выглядит на семнадцать. Виктор перестаёт выглядеть виновато и принимается живо рассказывать последние вести с полей: про спонсоров, про акции, про Джей-Джей сука никого не посвящает в суть этой технологии и секрет, может, так и умрёт вместе с ним. Юра готовит и посмеивается, да Джей-Джей всех вас ещё переживёт, олухи. Настроение из отметки «ниже плинтуса» переползает в «относительно хорошее», и мысли перескакивают к шутливому предложению Леруа. Юра даже улыбается, когда Виктор поздно вечером обнимает его со спины и целует в открытое предплечье. Он отклоняет голову в сторону, позволяя продолжать, и думает, хоть физически классно, раз морально никак. И чувствует себя чуть более живым, чуть более отдельным человеком. — Котёнок, — жарко шепчет Виктор в аккуратное ушко и тут же лижет его, широко раскрыв рот, — ты у меня такой…- и сжимает пальцами его член прямо через ткань. Юра коротко стонет — повисшая фраза вспышкой возвращает его мысли к Джей-Джею и позабытому уже, новому чувству вседозволенности. Прямо сейчас Виктор хочет его, а не ту свинью. А ещё его хочет Джей-Джей. Как минимум хочет. Да пусть и просто хочет, этого уже достаточно. — Ви-ить, — Юра говорит и стонет, и сгибается пополам — не сдерживает себя, а, наоборот, открыто собой наслаждается сейчас. И это так ново и так сладко. Вот я какой, какой желанный. Чего-то да я стою.- Давай. Трахни меня. Виктор рычит, сгребает его на руки и несёт в спальню, задвигает ногой дверь, и умный компьютер тушит основной свет. Юре горячо дышать, лицо полыхает, но раздевают они каждый сам себя. Сейчас дело не во взаимных ухаживаниях. Виктор тащит его на себя и падает на кровать — это не кровать, это целая взлётная полоса. Юра раскидывает тонкие руки и впивается ими в широкое тело, вдавливает его в себя совершенно однозначно — невозможно понять неправильно. Поднимает огромные влажные блестящие глазищи на Виктора, тот эту эмоцию в жизни не поймёт, и ему же лучше, правда. Он думает, Юрочка хочет сейчас отдаться ему. Юрочка внутренне ликует, томно-сладко выгибается, откинувшись на простыни, и закусывает улыбку, чтобы не заржать в голос. Виктор проделывает какую-то зазывающую манипуляцию со своим телом в ответ, но господи, ты и так хорош. — Быстрей. Виктор берёт с тумбочки смазку, и Юра разводит ноги, сползает ладонями вниз, задевая стоящий член, и так и оставляет их на бёдрах, небрежно. В голове пусто и весело, Виктор смазывает его по привычке долго, необъяснимая забота отголоском потерянного прошлого всё ещё в нём, хотя казалось бы: чуть ли не каждый день трахаются, да Плисецкий мог бы и потерпеть разок. Юра не хочет думать, с чем это связано — всё равно в Викторе пусто, Юра хочет сейчас, чтобы пальцы уже кончились и начался член, а потом сбежать отсюда. К Джей-Джею. Какая фигня, всё равно не выйдет, они же женаты с Виктором. Не сейчас, пожалуйста, не сейчас, не сейчас. Внутри очень приятно и очень мало, он скребёт пальцами по простыни и совершенно не сдерживает голоса. И Виктора. Он, наконец, вынимает пальцы, выпрямляется и подтаскивает Юру к себе. Член проскальзывает внутрь так гладко и даже без боли, Юра дуреет от ощущений. Всё же не самая плохая привычка, хотя вот следить только за собственным удовольствием в укор Виктору — это, пожалуй, ещё лучше. Виктор стонет бархатно, с придыханием, будто хрипит или рычит, у него всё красиво. Даже Юра. Юру он пожирает глазами. Не целует, не лапает — руки расставлены по обе стороны от него, — просто смотрит и входит и выходит на всю длину, поэтому получается не так быстро, но сильно. Юра вообще ни на что не смотрит, он жмурится и запоминает то, что чувствуешь, если позволяешь себе не сдерживаться и вообще забыть, что вокруг существует какой-то там мир, какие-то там люди. Секс вообще-то создан для любви. Нормальной любви без любви к себе самому быть не может. Значит будем хотя бы учиться любить себя. Когда он приходит в себя, уже глубокая ночь, Виктор спит давно. Он пялится на свои босые ноги с минуту и соскальзывает с постели. После душа ему пишет Джей-Джей, пишет, Юра, у меня бессонница, помоги. Юра берёт планшет с собой в кровать и помогает ему разговорами до утра.