cherry blossoms

ᅠᅠ «я знаю все то, о чем ты говорил ― правда. и трава твоих слов прорастает сквозь камни холодного сердца. оно прорастает. а еще это гребаное тепло, от которого некуда деться. в этом есть что-то жуткое, что-то такое, что пугает меня до дрожи. здесь, где в дивном и синем марте мне хочется дать по роже каждому, кто имеет руки и пальцы хоть немного похожие на твои. нам только всего и осталось, что делить на двоих сны сквозь стекло последнего снега. мы больны, мы сбежали с ковчега и не спали n-ые сутки, чтобы увидеть эти глаза уходящего мира. ᅠᅠа наши глаза ᅠᅠкак малолетние проститутки ᅠᅠвлюблены ᅠᅠво все, что исчезнет ᅠᅠс приходом весны. » 1 Он сидел на полу, окруженный белоснежными стенами, какими-то старыми фотоальбомами, которые от и до были заполнены полароидными фотокарточками и написанными неизвестными людьми письмами, и, честное слово, чувствовал себя паршиво. Не от того, что в последнее время он сомневался в своей принадлежности этому миру, не от того, что вчера Чонгук снова забыл приклеить чёрную бабочку на их совместную стену воспоминаний, и даже не от того, что на дворе лютая зима. На самом деле, все дело в том, что эта самая зима расположилась и в их доме, жизни, сердцах тоже. Без намерения уходить. <i>Здесь холодно даже в августе. Даже когда надеваешь связанные с трудом – но на самом деле просто от «нечего делать» – носки и варежки, пьешь тёплый-претёплый чай с лимоном, кутаешься в тысячу махровых одеял и, чёрт возьми, плевать Тэхен хотел на все это, если бы не одно "но". Ему холодно, даже когда сильные руки Чонгука прижимают к себе, пытаясь согреть, и, как всегда, безуспешно. Тэхен думает про себя, что все это действительно полный провал, а затем встаёт с пола, закрывает форточку и приземляется обратно, сдувая пару фотографий вокруг себя. Тэхен смотрит. На них изображен прошлый Чонгук. Не с ожесточённым лицом, не пробитый этикеткой с надписью "не подпускать к себе никого" и, самое главное, здесь Чонгуку ещё не надоел Тэхен. Он тёплый, как свитер; сладкий, как сахар, улыбчивый и от него совсем-совсем не веет холодом. Тэхен, честное слово, не скучает по тем временам. Не думает об этом так часто, не просматривает эти фотографии каждое воскресенье, и даже не божится себе сжечь все к чертям, потому что это ему не нужно. Он не скучает. Фотография мнется, искажается и небрежно, сопровождаясь прищуренным глазом и нечетким прицелом, летит в стену напротив. Тэхен не злится. Не сминает письма, не тушит сигареты о совместные фото, не бурчит оскорбления, посвящённые тому, кто только вчера клялся в любви, а сегодня забыл приклеить бабочку. Тэхен не злится. Не слышит, как входная дверь легонько отворяется и причина тэхеновых негодований входит внутрь. Не слышит, но чувствует, как смотрят в спину, прожигая взглядом. – Ты снова это делаешь, – слова Чонгука глухо ударяются о стены и растворяются в воздухе. – Не забывай, что я все ещё жив, – продолжает он, – и поэтому совсем не обязательно доставать эти фотографии каждое воскресенье и смотреть на них так, словно я превратился в воспоминание. «А разве это не так?» – хочет сказать Тэхен, но гордо молчит. Только продолжает разрывать мелкие бумажки на еще более мелкие, наверняка пытаясь спроектировать модель своего сердца. В их квартире – всегда зима, в его сердце – тоже. И стыдно признаваться, что эта самая зима морозит его организм в лице Чонгука, потому что стоит ему это сделать – она ускорит процесс и исправить что-либо к тому времени будет невозможно. Чонгук теряется, и его усталый взгляд даже в малой степени не сможет передать ту гамму чувств, которую он держит за замком, боясь насмешек. Чонгук теряется, и его ладонь сама тянется вперёд, но вовремя отдергивается, когда неясный взгляд упирается прямо в лицо. – Что я сделал не так? – шепчет Чон, пытаясь не спугнуть. – Почему ты злишься? Тэхен долго молчит, продолжая смотреть в глаза напротив, пытаясь отыскать хоть какой-то намёк на нежность и любовь, которой ему так не хватает. Но найдя лишь черную пустоту, отворачивается и неожиданно для Чонгука говорит: – С чего ты взял? Я не злюсь. И словно в доказательство подпирает подбородок руками, выдавая что-то наподобие улыбки. Выходит паршиво. А он еще хотел идти в театралку, идиот. – Да? А что тогда это? – Чонгук поворачивается к стене и тычет пальцем в мятые фото, – Своеобразное проявление любви? – Я хотя бы проявляю её, пусть и не так, как тебе того хочется, – выходит очень тихо, и Тэхену хочется верить, что Чонгук ничего не услышал, потому что, ну, произношение мыслей вслух – всегда являлось его плохой чертой, даже если это и было именно тем, что люди любили в нем. Всем нравится, когда книга открыта, всем нравится, когда не лгут. А Тэхен считал, что это надоедает. Отсутствие загадочности и особенности, которую можно разглядеть только в закрытых и замкнутых людях, сводило все его отношения на нет. Он считал, что людям нужна та тонкая черта, та капля азарта, которая заставила бы хотеть большего, следовать за такими личностями в попытках разгадать причину их поведения или же причину, по которой эти самые люди отталкивают вас от себя. А Тэхен не обладал такими данными. Слишком уж доброе и открытое сердце у него было. Быть использованным другими людьми, падать в пропасть и снова хвататься за что попало, чтобы спастись. А это «что попало» носит имена каких-нибудь больных ублюдков, которые разглядывали в парнишке невинную жертву, заманивали в свои сети и, – бац! – на сердце Тэхена появлялась ещё одна трещина. Но несмотря на все это он верил. Верил в то, что и таким – сломанным, доверчивым и добрым – он пригодится. Хоть кому-то, хоть когда-нибудь. И это случилось. Три года назад Тэхена спасли. Вытащили на берег, выкачали воду из его прокуренных лёгких, приняли к себе. Тэхен, естественно, влюбился. Не так, как раньше, а уже серьёзно – какой-то по-особенному детской и крепкой любовью, которая не смотря на всякие штормы и препятствия, встречающиеся на пути, не проходит, а только увеличивается в разы. По крайней мере, так думал он. А этот Юнги отличался от остальных – не стелил мягко, не давал ложных надежд, не одаривал вечной ложью. Он был настоящим. Ему не нужно было притворяться кем-то, чтобы заслужить любовь Тэхена, он получал её за просто так. Они, как думал Тэхен, были чем-то схожи — оба не любили фальшь. Возможно, этим он и зацепил Тэхена, и, возможно, этим Тэхен и зацепил Юнги. Пусть и этот засранец никогда не говорил о своих чувствах. Если и дорожил, то тихо, если обнимал, что случалось довольно-таки редко, то крепко, если любил, то холодно. Слушать, как верещит сломанное радио в дешёвом мотеле, делить экстази, а потом со смутными чувствами путаться в простынях, выбивая самое нормальное в понятии любовь. Тэхена, на самом-то деле, всё устраивало. Тэхен, на самом-то деле, был счастлив. Ему бы только находиться в объятиях, курить вместе, говорить, что любит, при этом не слыша ничего взамен. Ему бы только знать, что он кому-то нужен, пусть и в качестве вещи — неважно. Но одно дело говорить это, и совсем другое — действительно принадлежать кому-то в качестве вещи. То, что этот Мин Юнги был известным сутенером по прозвищу «Suga», Тэхен узнал, когда по воле случая решил проследить за парнем, таинственно исчезнувшим в ночи. Сказать, что он был раздавлен – ничего не сказать. Услышать, как Юнги говорит какому-то человеку в черном, что Тэхен новая «ночная бабочка» – как нож в спину. И попробуй тут обвинить в чём-то Юнги, на тебя накинутся с обвинениями, мол: «Сам виноват, кто тебя просил довериться человеку, о котором не знаешь ровным счётом ничего?» В тот момент Тэхен не знал, что делать, слёзы душили шею, а укусы и поцелуи Юнги горели ожогом на коже. Тэхена предали. Снова. Чем он заслужил такое отношение к себе? Где же он так согрешил, что при малейшем чувстве счастья его сердце кромсают на кусочки? Тэхен убежал. Собрал вещи, уничтожил всякое напоминание о себе, оставив одну лишь записку с таким удручающим «Прости за любовь». Потому что так было нужно. Начинать жизнь с чистого листа всегда сложно, особенно когда жить не хочется совсем. Собирать себя по кусочкам, пытаясь создать хоть какой-то пазл, притворяться живым, когда внутри давно уже мертв, ходить на работу, невзирая на отвращение при любом контакте с людьми, улыбаться, а приходя домой – долгожданно закрываться на тысячу замков от внешнего мира. Потому что, нет, Тэхен не сильный, и как бы сильно он не отрицал это – его сердце не вечное, а людей, которые словно пассажиры приходили и уходили из его жизни, было слишком много. Тэхен, честное слово, старался. Каждый вечер заваливался в свою маленькую арендованную квартирку на окраине города, по привычке закрывал дверь на ключ и обессиленно падал на диван, включая какой-нибудь скучный фильм. Тэхен, честное слово, старался. По возможности готовил себе ужин, разговаривал с котом, которого нашёл возле входа в супермаркет и приютил, пытался не думать о Юнги так часто, как хотелось бы, одним словом, продолжал жить. Но в промежутке между тем, что называют жизнью и тем, что он именовал существованием – глубоко в душе разрасталась огромная рана, которую, Тэхен был уверен в этом, залечить не удастся никому. Время шло. Боль не утихала, но приобрела свойство заглушаться, когда это было особенно необходимо. Жизнь Тэхена медленно, но верно начала возвращаться в прежнее русло. И именно тогда, когда буря в душе Тэхена утихла, появился он. Долговязый, неуклюжий, словно коромысло, и статус у него – «бэдбой в веночке», таких, даже если очень захотеть – найти сложно. Появился он, и жизнь Тэхена превратилась в какой-то сущий хаос. Нет, ну серьёзно. Попробуйте прижиться с гиперактивным ребёнком, который вас на «раз, два» уложит, и который временами несёт такой несусветный бред, что его только в газетах и печатать. Тэхен избегал Чонгука, потому что считал, что именно таких – активных, весёлых и вечно улыбающихся детей нужно сторониться. Они, как правило, переворачивают твою жизнь с ног на голову, а Тэ, который только недавно реабилитировался, совсем не хотел что-то менять в своей, к тому времени уже спокойной, жизни. Вот только Чонгуку было глубоко посрать на то, что там этот Тэхен себе надумал. Он бегал за ним буквально повсюду, вешался на шею, кидался своими смешными (только не для Тэ) фразочками. Одним словом, доставал как мог. Тэхен, к слову, терпеть не мог этого засранца, потому что когда выделялось свободное время, которое он хотел посвятить себе на горизонте появлялась тёмная макушка и мелькала перед ним до тех пор, пока ее с криками не выгоняли. Тэхен, к слову, временами был очень рад видеть возле себя этого мальчишку. С ним не соскучишься. С ним забываешь о той тёмной стороне своей жизни, которая ожидает тебя в холодной и пустой квартире. Вскоре Тэхен привык окончательно. Присутствие Чонгука превратилось в привычку, а привычки, к сожалению, имеют свойство внедряться под кожу, прирастать корнями и давать плоды. Не всегда хорошие. Привычка – самое страшно слово. Оно не берётся из неоткуда и не исчезает просто так. Привычки перерастают в постоянство, а постоянство – в зависимость. Именно это и происходит с людьми, когда их личное, чёрт возьми, пространство беспощадно насилуют посторонние люди. Вот только этот ребёнок больше не посторонний. Вот только этот ребёнок, на самом то деле, никакой и не ребёнок. Невольно улавливая хоть что-то из бесконечных историй Чонгука, Тэхен начинал понимать, что этот парень являлся таким же потерянным и отстранённым, как и он сам. За всей этой болтливостью и наигранной радостью скрывалась чуткая личность. Возможно, от этого он и следовал по пятам за Тэ. Потому что одиноко. И в один прекрасный день, когда в его восемнадцатый день рождение, который он, к слову, никогда не праздновал, постучали и ворвались в квартиру с разноцветными шариками, Тэхен осознал, что впервые в жизни о нем действительно кто-то заботится. Впервые в жизни проявляет внимание не он, а к нему. Без намерения извлечь собственную выгоду. О нём заботятся, потому что хотят этого. И тогда Тэхен заплакал. Не сразу, конечно, но после празднования и весело проведённого дня, он упал рядом с Чонгуком и заплакал. Хватался за него, как будто он являлся спасательным кругом, хотя, в какой-то мере, все так и было. Плевать, насколько жалким он тогда выглядел, но, блять, какое же это потрясающее чувство – знать, что кто-то заботится о тебе. А когда Тэхена поставили на ноги, прижали к себе настолько близко, насколько это вообще было возможным и поцеловали, он мог поклясться, что в него будто жизнь вдохнули. «Я нужен, я нужен, я нужен» – думал Тэхен в тот момент, а потом толкнул Чонгука на диван и продолжал целовать до тех пор, пока у обоих не закончился воздух. И с этого маленького мгновения началась их вечность. Время текло слишком быстро, а всех тех вещей, которые они хотели сделать вместе, было слишком много. Нельзя сказать, что все было гладко и идеально, потому что, нет, не было. Они бесконечно ссорились, уходили и возвращались обратно, осознавая что без друг друга никак и в ничто. Тэхену было непривычно. Он не знал, как именно выглядит первая взаимная любовь. Не знал, что она может быть такой прекрасной и теплой. Ведь отдавать свое сердце кому-то — раз плюнуть, но когда его отдают тебе, тут уж одного «люблю» не хватит. С тем поцелуем Тэхен подписал клятву о том, что теперь обязан бережно хранить сердце Чонгука. Сейчас зима. А зимой, как известно, рвутся все пакты и договоры. Сейчас зима и то, чего больше всего боялся Тэхен, казалось бы, случится совсем скоро. Все это началось не так давно. Навязчивые мысли и паранойя появились у Тэхена ещё в начале лета и продолжались до сих пор. Остановить это было невозможно, видеть в глазах каждого человека презрение – ужасно. Видеть в глазах Чонгука безразличие – еще хуже. И не от того, что оно действительно присутствовало. Скорее всего дело в самом Тэхене. Просто однажды, взглянув в зеркало, он понял, что любовь к себе – глупая и бессмысленная штука. А тут ещё и воспоминания о Юнги и других людях, которые воспользовались им, начали всплывать. Будто все это время Тэхен накапливал боль в груди, и она разрасталась до немыслимых размеров, пока однажды просто не взорвалась. Тэхен — бомба замедленного действия. Он устал терпеть и однажды просто закрылся в себе. Сидел в своей комнате неделями, выкуривал по пачке, стоя на балконе, а потом на дрожащих ногах возвращался в постель, не обращая внимания на крики и нотации Чонгука. И как же это ужасно – осознавать, что жить не хочется, даже когда тебя любят. Тэхен винил себя и от этого закрывался ещё сильнее. Временами его настроение сменялось с грустного на какое-то слишком хорошее, и в эти моменты он одаривал Чонгука бесконечной любовью и заботой, говорил то, чего не мог сказать в обычные дни, будто так пытаясь возместить нанесённый ущерб. Вот только этот ущерб был слишком велик, и это было видно в опечаленных глазах Чонгука. Чонгук переживал. Переживал много и долго, пока однажды не понял одну вещь. Тэхен болен. Ему не нужны переживания – ему нужен сам Чонгук. И тогда он попытался любить Тэхена еще сильнее, чем есть на самом деле. Хотя он не был уверен, что это возможно. Чонгук правда хотел помочь Тэхену. Вот только понял, что это бессмысленно. Тэхен изменил ему четырнадцатого августа. Сказать, что было больно – ничего не сказать. В его сердце в тот момент что-то безвозвратно треснуло, а все слова и обещания превратились в смутные и несуществующие вещи. Чонгук не сказал Тэхену ни слова. Лишь собрал все свои вещи и ушёл. Переехал к своей сестре, также закрылся в себе и решил, что перестанет контактировать с обществом вообще. Но его хватило только на пару недель. Невыносимая тоска и желание узнать, что же послужило такому повороту событий сделали свое дело. По пути домой Чонгука одолевали сомнения, ему казалось, что Тэхен давным-давно забыл Чона и что все это за один только день превратилось в воспоминания. Но перешагивая через ступеньки здания, чувствуя как неприятно и предубеждающе щемит в сердце, переступая порог квартиры – все сомнения растворились в воздухе, а душа Чонгука, казалось, разорвалась на части. Тэхен лежал на холодном полу, практически теряя сознание. Его запястья были беспощадно изрезаны, а струи крови стекали вниз. Чонгука охватила паника. В смутных чувствах подбегая к смыслу своей жизни, он начал кричать и бить руками по плечам Тэхена, который сильно прикусывая губы, не по-детски плакал. Его жизнь вдруг разделилась на до и после и тогда он осознал, каким же идиотом был. Оставил Тэхена одного, зная что тот мог навредить себе. Идиот, идиот, идиот. Его хватило лишь на грустное «Мне так жаль», прежде чем Тэхен отключился. А дальше все как в дурацких фильмах: скорая, носилки, сирены, люди в белых халатах, рука на руке и это звенящее в ушах «прости». После выписки из больницы Чонгук стал для Тэхен неким щитом. Заботился о нем, словно тот был маленьким ребенком, защищал от внешнего мира, пытаясь припрятать свое сокровище как можно дальше, чтобы у людей не было возможности причинить ему боль. Вот только Чонгук упустил одну маленькую деталь. Спасти Тэхена от остальных — легко, но кто теперь спасёт Тэхена от него самого? Тэхен чувствовал, что на него давят. Ему не нравилось маниакальное проявление заботы, не нравились бесконечные слова о том, что Чонгук его любит и хочет защитить. Не нравилось ему и то, что по какой-то непонятной причине тот не злился. Тэхен был истерзан. Ни реабилитация , ни лекарства, ни даже любовь Чонгука не смогли исправить в нем то, что когда-то безвозвратно треснуло, раскололось на части, умерло. – Я ведь надоел тебе, да? — печально вопрошал Тэхен, закуривая очередную сигарету. — В любовь не играют, Чонгук. Не проявляй свою заботу только от блядского чувства долга. Мне это не нужно. На эти слова Чонгук скептически качал головой, выбрасывал свою сигарету и уходил в комнату, пытаясь не расплакаться от обиды прямо там — прямо перед Тэхеном. За все это время он, казалось бы, повзрослел на много лет. Его ребячество, улыбка и глаза, в которых когда-то сверкали мириады звезд — погасли, как свечки в церкви. Вместе с ними погас и сам Чон. Тэхен видел это, но сказать ничего не мог, даже элементарное «мне жаль» застряло где-то между тугими рёбрами и больно давило на грудь. Поэтому единственное, на что он был способен — так это задыхаться ночами в беззвучном плаче, проклиная тот самый день, когда имя Чонгука перестало быть просто именем, а его поцелуи превратились в исцеляющее лекарство для душевнобольного Тэхена. «Я не болен, не болен, не болен» — думал Тэхен, выбрасывая таблетки в урну. Потому что так было лучше. Чувствовать себя разбитым — ещё ничего, но когда помимо этого ты ещё и чувствуешь себя неживым, выжатым и вялым — травиться подобным дерьмом не захочется совсем. А Чонгук и не настаивал. Лишь продолжал делать то, что мог — любить. ~ – Я хотя бы проявляю её. Пусть и не так, как тебе того хочется. Чонгук делает вид, что не слышит, хотя на самом-то деле эти слова прошлись ему ножом по сердцу. А затем приближается к Тэхену и ложится рядом, кладя голову на его колени. Тэхену отчего-то жутко некомфортно: он съеживается раз в десять, бурчит что-то неясное, но с места не двигается. Столько лет не чувствовать ничего и тут вдруг ощутить, как бешено и предательски стучит сердце. – Хён, – совсем тихо говорит Чонгук, рисуя пальцами хаотичные круги на тоненьких лодыжках, – Я соскучился. А Тэхен молчит. Даже если и это нежное чонгуково "хён" разорвало душу в клочья, беспощадно истерзало сердце и уничтожило все то, что осталось от бедного Тэ. Тэхен молчит и его слова застревают где-то в глотке, боясь выбраться наружу. Потому что это слишком. – Столько всего произошло за это время, – продолжает Чонгук, понимая, что вытягивать слова из Тэхена – бесполезно. – Мы с тобой лет так на десять постарели, не находишь? – смеётся. – Пережили тысячу жизней, тысячу моментов, за которые стоило бы уже стать мудрыми. А мы с тобой так и не поумнели, хён. Мы ещё такие дети. Глупые, потерянные дети, которые не то что жить – любить не умеют. Не можем дорожить тем, что имеем, а когда теряем – бьемся головой о стенку и проклинаем мир, хотя виноваты в этом сами. – Чонгук делает паузу, встаёт с пола и приближается к Тэхену непростительно близко, кладя ладони на уже мокрые и холодные щеки. – Хён, я уже заебался так жить. Где мы так просчитались? Что сделали не так? Тэхен плачет. А ещё молчитмолчитмолчит. Слов действительно очень много, но все они растворяются вслед за призрачными касаниями Чонгука. Так что одного его взгляда хватает, чтобы понять о чем же он молчит. – Тэхен, я тебя пиздец как люблю. Вчера, сегодня, завтра – всегда, – Чонгук начинает плакать вслед за Тэ, приближается ещё ближе, вплоть до сантиметра между губами, и сломанным голосом продолжает. – Ты хотя бы понимаешь, насколько больно мне становится, когда я вижу тебя таким? Ты хоть понимаешь, как ранишь меня своими словами? Играю в любовь? Я? Дурак. Какой же ты дурак, хён. Я, блять, даже если бы и хотел, то не смог. Тебя не получится любить не по-настоящему, ты блин все моё пространство, все мои лёгкие заполнил. Когда тебя нет, – Чонгук легонечко касается губ Тэ своими и горячо выдыхает, – я задыхаюсь. Когда ты есть, – целует, – я живу. Ты мой воздух. И Тэхен разрушается. Начинает плакать ещё сильнее, хватается за руки Чонгука, которые находятся на его лице, как за спасательный круг, сжимает сильно, как будто вот-вот захлебнется – и разрушается. Прижимается к губам напротив и выплескивает все то, что успело накопиться за эти годы. Он целует не медленно, не нежно, а так, что губы горят. Так, словно поцелуи Чонгука – жизненно необходимая штука. Так, словно сам Чонгук – жизненно необходимый. Тэхен целует, а из-за бесконечных слёз поцелуй становится солёным, разъедая раны от тэхеновых укусов. Тэхен целует, а Чонгук чувствует будто снова ожил. Они падают на пол, с высокой башни плюя на фотографии, которые мнут своим весом. Падают и продолжают целоваться ровно до тех пор, пока дышать не становится катастрофически трудно. – Хён, – шепчет Чонгук, тяжело дыша, – ты помнишь тот день? Тот день, когда мы целовались так долго, пока нам не стало тяжело дышать. А Тэхен улыбается. Он, чёрт возьми, действительно улыбается. И не от того, что нужно, а от того, что прямо сейчас он счастлив. Тэхен тянется за еще одним поцелуем, но Чонгук отстраняется, встаёт с пола и тянется за пакетом, с которым пришёл. – Я кое-что принёс. И только хочет его открыть, как в дверь стучат. Впервые за этот год в их квартиру кто-то стучит. Тэхен хмурится, а Чонгук думает, что это почтальон и поэтому как ни в чем не бывало поднимается и отворяет дверь. Вот только пришедший человек совсем не похож на почтальона. На нём было надето чёрное пальто с капюшоном, откуда проглядывали выкрашенные в мяту волосы. От него самого несло, кажется, вишневым винстоном. «Тэхен курит такие же», – подумал Чонгук, но отбросил все подозрения прочь. – Кого-то ищите? Молодой человек заглядывает за плечо Чонгука, словно его тут нет, а потом выдыхает и говорит: – Я ищу Ким Тэхена. Знаешь такого? Чонгук недоверчиво хмурится. – А вы, собственно говоря, кем ему приходитесь? – Я же не в больницу пришёл, чтобы вопросы такие слушать, – саркастичная улыбка, глаза-щелочки, в которых плясали чертики – и вот Чонгук уже настроен скептически. «Но в любой момент можешь там оказаться», – бурчит себе под нос Чон, но в лицо выдаёт лишь холодное «Отвечай нормально». – Да друг я ему, друг. Мордашку попроще сделай. Чонгук не припоминает, чтобы у Тэхена были такие друзья. Хотя вполне возможно, что эту часть своей истории он попросту утаил. Тем не менее, этот тип не внушал особого доверия, но отчего-то казался знакомым. – Здесь такие не живут, – на автомате выдаёт он и только хочет закрыть дверь, как вдруг чувствует чьи-то руки, упирающиеся в спину. – Ч-чонгук, это ко мне. Там, прямо позади Чонгука, стоял он – маленький, хрупкий и нежный цветочек, без которого ему не то что жить, дышать невозможно. И прямо сейчас этот цветочек тихо шмыгал, скрипел зубами, ломал бесконечно длинные пальцы. Чонгук знал, что это могло значить, но спросить или успокоить не мог – ситуация не позволяла. А внутри Тэхена разрасталась буря. Она не метала все на своём пути, не разрушала его внутренний мир, не пыталась сделать больно. Буря закончила свой путь в его лёгких – отчего теперь было невыносимо тяжело и больно дышать. И Тэхен, честное слово, не знал, что из этого хуже. – Прошу, оставь нас наедине. – Но... – Просто.иди.в.комнату. Слова, чеканющие вовсе не в мозг, а сердце; слезливый взгляд Тэхена и немая просьба о помощи в его взгляде. Секунда и Тэхен жмурится от громкого, оглушающего хлопка дверью. Вот и все. Вот и настал момент, которого Тэхен боялся больше всего на свете. Лицом к лицу с монстром. Один на один с катастрофой своего прошлого. Тэхен делает ставку на свою смерть, заранее выбирая цвет и модель гроба. Они молчат некоторое время, но парень, стоящий напротив, к слову, очень замёрз и устав переминаться с ноги на ногу, он выжидающе посмотрел на Тэхена. – Ну, не впустишь? А Тэхена будто сонным параличом передергивает. Он встряхивает головой, по-детски шмыгает и сломанным голосом отвечает. – Не здесь, Юнги. И Юнги неохотно кивает. ~ – Чтоб тебя, дерьма кусок! – Чонгук с силой скидывает со стола все принадлежности, шипит, словно змея, а на душе так дерьмово, и хотелось бы сейчас врезать этому Юнги, вытрясти органы, перемолоть в мясорубке и отдать на съедение собакам. Потому что Чонгук вспомнил. Вспомнил ту самую историю, которую рассказал ему Тэхен в пьяном бреду. И только однажды, между третьей и четвёртой разбитой о стену бутылкой соджу, Чонгук понял, что тот говорил. И прямо сейчас эти самые воспоминания разъедали мозг, самой качественной краской зататуировывались на коре мозга, не давали спокойно вдохнуть. Не то чтобы Чонгук видел в нем конкурента – хотя что-то в этом парне все-таки было – просто осознание того, что Тэхен так просто выгнал его ради этого засранца заставляло его кровь кипеть чаще. – Пиздец, – сплевывает Чон, приближается к стеклу с намерением разбить его к чертям собачьим, но не успевает сделать это, потому что дверь в комнату внезапно отворяется. И показывается он. Тот, ради которого это дешевое шоу было разыграно. Тот, ради которого Чонгук подставился под нож, пусть и не настоящий – неважно. Тот, при присутствии которого вся злость Чонгука испарялась, словно ртуть, а желание убивать сокращалось с отметки 100 до отметки 0. И не потому что он вдруг передумывал мстить. Просто было в этом Тэхене что-то от насущного ангела – если и приходил, то с миром, если стрелял, то метко, если любил – то до гроба. В возможности последнего он временами сомневался. Тэхен лёгкой походкой подплывает к Чону, какой-то магнетической силой тянет его вниз за собой и сплетает их пальцы. А потом приближается к нему, шепчет на ухо что-то своим глубоким голосом, от которого у Чонгука мурашки по всему телу. Шепчет и ровно через секунду Чонгук понимает, что то, что сказал Тэ – это неизбежный апокалипсис. И Чонгуку будто виски простреляли. И только Чонгук смог бы понять смысл сказанных Тэхеном слов. И Чонгуку кажется, что это полный провал. – Сакура завяла, не успев расцвести.* Определённо апокалипсис. ~ a few hours ago Обстановка в ближайшем кафе была неплохой, вполне атмосферной, с хорошо подобранными атрибутами и качественной музыкой. Но тем не менее, Тэхен чувствовал себя как зверь в клетке. Его пустой взгляд смотрел сквозь Юнги, а ладони, тонущие в наспех натянутом пальто, не смотря на плюсовую температуру в помещении, были ледяными. – А здесь миленько, правда? – вкрадчиво замечает Юнги, делает глоток карамельного лотте и неестественно улыбается. – Кстати этот малой – твой парень, да? – Ты зачем пришёл? Голос Тэхена уставший, сломанный, а еще ожидаемо прокуренный. И ему очень сильно хочется закончить этот разговор побыстрее, вернуться домой, лечь к Чонгуку в постель и сказать, какой же неблагодарной сволочью он был. Хочется, но от Юнги веет горьковато-сладким прошлым, улицей и таким знакомым запахом вишневых сигарет. И сказать, что Тэхену не больно и что он не скучал – значит нагло соврать. И Тэхен чувствует, будто привязан к стулу. И ему кажется, что это определённо полный провал. А Юнги тяжело вздыхает, перебирает мятные волосы на затылке и бормочет что-то не особо понятное. Образ загулявшего бэдбоя и владельца притона бесследно исчезает – на его место приходит что-то иное, человечное и отнюдь не знакомое для них обоих. – Тэхен, понимаешь .. – Ближе к делу, – отрезает Тэхен, ясно понимая, что сейчас последует глупая тирада о невиновности Юнги. – Ты ведь ушёл, потому что всё узнал, так? – Риторический вопрос сопровождается абсолютно ненужным кивком, и Юнги продолжает нервно стучать пальцами по пластмассовой крышке лотте, – Мои люди слишком поздно сказали мне, что видели тебя в тот день. Знаешь, было глупо оставлять такую записку, мог бы написать, что все узнал – так я хотя бы не стал весь город на ноги поднимать и искать тебя в каждом чёртовом переулке. А у Тэхена в сердце щемит. Старые раны рвутся, и оттуда новым потоком хлещет алая кровь. Потому что: «Он правда искал меня? Я был нужен ему? » Но на лице всё та же застывшая гримаса обиды и безразличия. Все-таки, мысль о том, чтобы стать актёром – не такая уж и бесплодная. – А не было ли глупо использовать меня? – Тэхен, я - – Словно я вещь, словно у меня нет чувств... Думал ли ты в тот момент о моих чувствах вообще? – Тэхена не по-детски трясет, ведь кому, как не ему понимать – каково это, когда твои раны новой болью отдаются в душе. Тэхена трясет, но все что он может – это бесшумно плакать и проклинать мир за его несправедливость и неспособность никогда больше не создавать людей, владеющих искусством причинять боль. – Да выслушай ты меня! И Тэхен покорно выслушивает. – Я не хотел причинять тебе боль и блядью своей делать тоже не собирался! То, что ты слышал – правда. Но это не значило, что я не любил тебя, Тэхен. Это не значит, что я не люблю тебя сейчас. А Тэхену смешно, блять, до слез. Это что за парадокс такой, а? Что значат его слова? Так открыто признаться в том, что действительно хотел сотворить из Тэхена шлюху, а потом вдруг сделать тоже самое и с насущной любовью. Бред. И не более. – Меня убить могли, если бы я не сказал им, что отдаю тебя. И я сказал. Но ты бы просто мог находиться рядом, слышишь? Я бы не дал тебя в обиду, не позволил им касаться тебя, Тэ. Тэхен ногтями впивается в свою кожу, сжимает челюсть, а в голове крутится только одно – «это слишком». Так много слов и не одного искреннего «Прости». – Тэхен, поехали со мной в Сеул. Бросай этого парня, он ведь для тебя просто повод забыть меня, да? Я завяжу со всем этим ради тебя, куплю нам квартиру и никто, никогда больше не сможет нам помешать, слышишь? А в голове у Тэхена крутится только одно– «это слишком». Он встаёт со стула, подходит к удивленному Юнги, садится на его колени, глубоко насрав на окружающих их людей, и, положив ледяные руки на горячую и бледную шею, мокро целует. А Юнги отчего-то принимает этот ответ как "да", улыбается в поцелуй, тянется руками к мягким пшеничным волосам; думает, что вот он – старый добрый Тэхен, которого ему так сильно не хватало. И даже Тэхену, в свою очередь, кажется, что неплохо было бы свалить с угнетающего Пусана, зажить новой жизнью. Вот только есть одно но. Есть Чонгук, которого Тэхен всем своим ничтожным существом любит. Есть Чонгук, который никогда-никогда не причинял боль Тэхену нарочно. Есть Чонгук, благодаря которому жизнь на земле не казалась такой уж ужасной и бессмысленной. Есть Чонгук, который курит отвратительные, крепкие сигареты и менять их ради Тэхена – не собирается. Вот он – идеал Тэхена. И если он и свалит в Сеул, то только с ним. И этот поцелуй приходится ему с трудом, потому что отвратительный в принципе, и губы эти – не губы Чонгука. Он отстраняется, смотрит на Юнги сверху вниз и говорит, что ему жаль. А Юнги не понимает, поднимает бровь в немом вопросе, подозревает, что его облапошили. – Мне не хотелось оставлять тебя, как плохое воспоминание. Поэтому я и сделал это. Не обессудь, – эта дьявольская, кривая улыбка, сопровождаемая подмигиванием и спизженной сигаретой с переднего кармана дорогого пальто. – Поцелуй, кстати, был не очень. Удачной поездки, Юнги! – последнее, что слышит пораженный парень, прежде чем дверь в кафе захлопывается. В витрину внезапно стучат, и Юнги поворачивается, видя за стеклом улыбающегося Тэхена, который дунув горячим воздухом на холодное стекло, пальцем начиркал очень многозначное «Пошел в жопу!» с сердечком (или не совсем сердечком) рядом. После чего ушёл. «Как всегда в своём репертуаре» – качает головой немного разбитый, но улыбающийся Шуга, оставляет деньги на столе и выходит на улицу, проклиная Тэхена за последнюю украденную сигарету. – Ничего, – думает он, запивая свою грусть бутылкой соджу, – Придет весна, и боль исчезнет. ~ now – Сакура завяла, не успев расцвести. И Чонгуку будто виски простреляли. Он знал, что значат эти слова и не верил, что это происходит именно с ним. – Вот так просто? Ты уйдешь вот так просто? Даже не объяснишь ничего? – Чонгук, я – Ты что, больше не любишь меня? Совсем-совсем? – Чонгук... А Чонгук начинает плакать. Отдергивает свои руки, отодвигается в угол комнаты и плачет. – Неужели все зря? Все, что мы с тобой строили за эти годы – разрушится за одно мгновение? Ты променял меня на какого-то Юнги? – А потом вдруг резко поднимается с пола и начинает делать круги, руками хватаясь за чёрные волосы. – И сколько это длится? Год? Два года? С того самого момента, как мы с тобой познакомились? Неужели не любил? Ни капли? А потом вдруг чувствует, как тянут вниз, насильно сцепляют ладони и говорят. – Чонгук, я люблю тебя. – Ч-что? – Я люблю тебя, – повторяет Тэхен, глупо улыбаясь. – Если в японском поменять иероглифы в выражении «Сакура завяла, не успев расцвести», то получится «Я люблю тебя». Слышишь, дурак? Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя! Чонгук его энтузиазма не разделяет. Не успевает Тэхен добить скороговорку-признание, как его резко ударяют в лицо. Он приподнимается с пола, шатаясь, подносит руку к носу и замечает, что ему нехило так врезали – аж до крови. – Ничего, – улыбается Тэ, – заслужил. А потом ещё и наваливаются сверху и трясут за ворот, крича всевозможные оскорбления. – Ты что, блять, совсем ебнулся? Тебе на нервах моих поиграть хотелось, да? Поздравляю, у тебя получилось! – а потом смотрит на кровь, стекающую вниз по губе, смотрит на Тэхена и на его виноватый взгляд. Смотрит и успокаивается. – Ты больше не шути так, пожалуйста. Я ведь испугался ужасно. – Я знаю. Чонгук подносит рукав своего длинного свитера к лицу Тэхена, вытирает кровь и нежно целует в кончик холодного носа. – Прости меня, Тэхен. Я не хотел причинить тебе боль. – Я знаю, – снова говорит он, – А вот за слова обидно. Неужели ты действительно подумал, что я бросаю тебя ради Юнги? – Ну как подумал...Просто предположил. – Ты такой дурак, Чонгук, – он тихо смеётся, но тут же хмурится от внезапно подступившей боли. – Он мне, кстати, предложил с ним в Сеул уехать. – А ты что? – А что я? Очевидно, что отказал. Сперва поцеловал его, а потом спиздил сигарету и послал нахуй, – Тэхен говорит, как ни в чем не бывало, будто он только что признался не в поцелуе с другим парнем, а в покупке какого-либо продукта. А затем достает эту самую сигарету, вымаливает у Чона зажигалку и закуривает, наслаждаясь знакомым вишнёвым вкусом. «А в сигаретах толк знает, засранец»– думает Тэ, стряхивая пепел. – Яс...Стоп, ты его что?! – Поцеловал, говорю. А Чонгук делает вид, что не ревнует, отбирает у Тэхена сигарету и делает затяжку, кривясь от нелюбимого вкуса вишни. – И как оно? – Неплохо. – И что, прямо-таки лучше, чем со мной? – Лучше. – Лукавишь ведь, засранец. – Чонгук ухмыляется и нарочно сексуально облизнув свои губы, говорит, – Ему до меня, как до Парижа. – Да ладно? – Честное слово, – он салютирует жестом двух пальцев на уровне лба и с вызовом смотрит на Тэхена. – Вот давай и проверим. – Провокатор. Чонгук по-детски дует губы, но уже в следующую секунду входит в образ бэдбоя, медленно подползает к Тэ, подхватывает того за лодыжки, тянет, тем самым посадив на себя, и долгожданно целует. Ударяется зубами о чужие, вылизывает рот, проходясь по кромке зубов, рычит. Отстраняется, тяжело дыша, улыбается прямо в губы, а потом снова целует. Тянет их на пол, нависает сверху и смотрит. – Чего уставился? – совсем не смущаясь, спрашивает Тэ. – Ты красивый. – Тоже мне новость. И Чонгук смеётся. И они снова целуются, переплетаются телами в постели, говорят слова любви. И Тэхен чувствует, что наконец-то счастлив. И ему кажется, что сакура совсем скоро расцветет. Вместе с ней расцветет и сам Тэхен. ~ Весна приходит нескоро. Тэхен ждал её целую вечность, подмечая малейшие изменения в хмуром, иссиня-чёрном небе, которое уже долгое время "радовало" всех своей стабильностью и изменять цвет не планировало. Весна приходит не скоро, но удивляет своей внезапностью, врезается в нос запахом свежей травы и цветением спелой вишни, радует людей тёплым воздухом, различными фестивалями и ярким солнцем. Весна, ко всему удивлению Тэхена, приходит только в конце марта, дарит ему чувство обновлённости и какой-то беспричинной радости. Тэхен поднимается с кровати, смотрит назад и улыбается виду мирно спящего Чонгука. Сегодня им нужно успеть кое-куда. И поэтому Тэхен прыгает на Чонгука, стаскивает с того одеяло и начинает назойливо напевать какую-то песню. – Утро вновь наступиииит. Ни темнота, ни времена год не могут длиться вечнооость. Быть может, настанет цветение вишниии, И зиме придет конеец, – А потом приближается к закрывающему лицо подушкой Чонгуку и громко кричит, – Конееееееец! – Блять, да завали ты уже, спать хочу! – Хватит тебе спать. Вставай, солнышко, весна не ждёт. – Я ненавижу тебя, знаешь? – Знаю. И Чонгуку приходится встать, потому что терпеть чем-то одушевленного Тэ – невозможно. ~ В это время все люди собираются в парках большими компаниями друзей или коллег по работе, членами семьи, захватив с собой еды и бутылочки соджу. Здесь было много влюблённых парочек, уютно расположившихся на пледе под цветущей вишней. Были и те, кто наблюдал этот волшебный процесс в одиночестве, погрузившись в свои мысли или просто наслаждавшихся моментом как бело-розовые лепестки сакуры отрываются лёгким дуновением ветра, парят в воздухе и нежно касаются земли. Чонгук и Тэхен решили не отличаться ото всех и, постелив плед в тенечке под огромным деревом, стали лицезреть это чудесное явление. – Красиво, но банально, – сделал вывод Чонгук. – И стоило тащить меня сюда ради этого? – Конечно стоило! Ты только посмотри – такое редко увидишь. – Каждый год, Тэхен. Каждый год. – Но мы тут с тобой впервые вместе, так что будь так добр – заткнись и просто смотри. Чонгук закатил глаза и поднял лицо навстречу яркому, но пока ещё не греющему солнцу. – Кстати, – неожиданно сказал Чонгук, а затем полез в карман за какой-то коробочкой и, достав из нее что-то блестящее, поднес Тэхену, – это тебе. Я хотел подарить его ещё месяц назад, но специально ждал этого момента. Тебе нравится? Тэхен подносит руки к лицу и восхищенно вздыхает. Перед его глазами лежал невероятной красоты кулон с чёрной подвеской в виде порхающей бабочки. – Очень. – Повернись, я надену, – Чонгук расстегивает золотую застёжку, плавно кладёт цепочку на смуглую кожу, и прежде чем застегнуть, нежно целует. – Тэхен, в тот день я не забыл приклеить чёрную бабочку на нашу стену, я решил приобрести другую. Так нам с тобой вовсе не обязательно делать это каждый раз. Теперь у нас есть своя. – Хочешь сказать, что у нас парные кулоны? – Да, идиот. А ещё хочу сказать: выходи за меня. – Ч-что? – Лет через десять, – смеётся Чонгук. Тэхен обиженно хмурится и ударяет Чона в плечо. – Ты идиот. – Ну чего, согласен? – А у меня есть выбор? – Его у тебя в любом случае нет, – Чонгук ухмыляется и притягивает Тэ для быстрого поцелуя, – Я уже говорил, что люблю тебя? А Тэхен улыбается ярче солнца, и в его душе теперь бесконечная весна и жить, не смотря на никуда не девшееся расстройство, намного легче. – Каждый день. – И всё-таки, Тэхен. Я люблю тебя. Разумеется, насущные проблемы никуда не делись, и их жизнь не превратилась в сказку за пару минут. Но тем не менее – сакура расцвела. Вместе с ней расцвел и сам Тэхен.

***

«я пытаюсь вдохнуть твою боль, словно дым, словно белый дым. я сказал, что забуду тебя, но, на самом деле, я все еще не могу отпустить тебя.» - yoongi Когда речь шла людях, лицезревших этот волшебный процесс в одиночестве, Юнги отозвался на обращение. В его руках – бутылка недопитого соджу, а в голове – мысли о Тэхене. И все-таки тяжко и больно винить себя за ошибки прошлого, зная, что ничего уже изменить нельзя. В его руках – бутылка недопитого соджу. В его сердце – один лишь Тэхен. И Юнги называет себя идиотом, ведь он действительно поверил, что с приходом весны вся его боль растворится, а дышать станет намного легче. Но весна пришла, а легче не становилось совсем. Он бросил все свои дела и уехал в Осаку, оставив ненавистное прошлое позади. Юнги не знает языка, но считает, что так даже лучше, ведь теперь разговаривать с людьми ему не придётся. В его кошельке пару тысяч вон, а за плечами одна маленькая квартирка и любимый кот. Ведь с отказом от этого дела ему в придачу пришлось лишиться всего своего имущества. И теперь он тут – с грошами в кармане сидит в парке и смотрит на блядское цветение вишни. Прекрасно. Юнги подносит бутылку ко рту, делает ленивый глоток и смотрит вперёд себя. И думает, что уже чутка перепил. Потому что на горизонте появляется чья-то фигура – розововолосая бестия с глазами-радужками и яркой улыбкой. А потом чувствует, что совсем не пьян, голова в порядке, а значит – нет, не показалось. Он подходит, говорит что-то на японском, а Юнги ни слова не понимает, но думает: «Красиво.» – Sorry, man, – говорит Юнги на паршивом английском, – I don't speak japanese. А тот в ответ смотрит ничего непонимающим взглядом, снова говорит что-то на японском и смеётся. «Видимо, – думает Юнги, – не знает английского.» И тогда он вспоминает, что в средней школе неплохо знал японский, перебирает в голове пару попавшихся фраз и на автомате выдаёт: – Айситэру ё! – выходит ужасно, точно также, как и с английским, но менее ущербно. А над ним смеются. Да так громко, словно то, что сказал Юнги – это самая что ни на есть смешная шутка, хотя стоп. Он только что признался в любви незнакомцу. – Нет-нет, это не то, что я хотел сказать, просто понимаешь...– уже на корейском говорит Юнги и даёт себе мысленный подзатыльник. – Омо, ты что из Кореи?! – Ну ахуеть. И зачем я тогда тут перед тобой на двух языках распинался? Этот парень снова смеётся. И смех его кажется для Юнги слишком громким. Он заполняет одиночество Юнги до краев, а он думает, что лучше бы это сделали с его бутылкой. – Уж извини. Редко тут наших встретишь. Здесь свободно? Юнги кивает. – Я, кстати, Чимин. – Юнги. – Очень приятно, Юнги. – улыбается этот самый Чимин и весело щурится. – И все-таки, так здорово, что я тебя встретил. Никогда бы не подумал, что в моей жизни случится что-то подобное. Ты с какого города? – Пусан. – Я родился там! Вот это совпадение! Сколько времени прошло, боже! И как там, в этом Пусане? Наверное, он очень изменился. Я оттуда аж в двенадцать уехал. Иногда так хочется вернутся, посмотреть на старый дом, побывать в старой школе. Осака очень отличатся от Пусана, но мне тут нравится, и ты, думаю, приживешься. – Ты всегда так много разговариваешь? – совсем не в обиду спрашивает Юнги и забавно жмурится. А Чимин снова смеётся, опрокидывает голову назад и Юнги думает, что что-то в этом мальчишке все-таки есть. – Только рядом с симпатичными парнями, – этот засранец подмигивает, не подозревая, что сидит рядом с бывшим сутенером, который столько блядей на веку поведал, что любой завод по произведению ведер – позавидовал бы. Этот засранец подмигивает, а Юнги думает, что этот ребёнок очень даже неплох. – Жаль, что природа не обделила меня красотой, – издевается Юнги, по-девчачьи откидывая невидимые волосы назад, за что получает лёгкий шлепок по руке и новую порцию радужного смеха. Чимин приглашает Юнги к себе домой по случаю празднования прихода весны и тот охотно соглашается. Они идут по осыпанной лепестками дороге, разговаривают обо всем на свете – точнее Чимин разговаривает, в Юнги просто слушает – и оба думают, что все случившееся ничто иное как судьба. Чимин сравнивает цвет волос Юнги с мятой, а Юнги делает тоже самое, но в качестве сравнения беря сладкую вату. Они шутят и думают, что, вероятно, жизнь не настолько ужасна, раз преподносит такие сюрпризы. Они шутят и все вокруг кажется им таким прекрасным и живым, что Юнги наконец-то искренне улыбается, слушая этот высокий и яркий смех Чимина. Мысли о Тэхене и все воспоминания о прошлом не растворились в небытие за пару минут, но тем не менее – пришла весна, и боль Юнги постепенно начала исчезать.