Гостья

      С первого взгляда она показалась ему почти девочкой - вряд ли старше пятнадцати-шестнадцати лет: несколько нитей жемчужных бус обвивали нежную шейку, густые пышные локоны цвета спелой пшеницы тяжелыми крупными волнами ложились на хрупкие плечи… И только глаза – большие, миндалевидные, аквамаринового цвета глаза - были мудрыми, грустными и усталыми. Глазами взрослой, много пережившей женщины на миловидном личике юной девушки.       Все это Коул автоматически отметил за то мгновение, что разглядывал незнакомку, посмевшую нарушить его покой. В его сумеречном лимбе не часто случались гости. Вернее даже, она была первой, кто пожаловал в его келью на окраине реальности. К удивлению примешивалось раздражение: у него нещадно болела голова – боль пульсировала в висках, отдавалась в затылок… Коул знал, что это симптомы начала…       - Начала конца, - проговорила девушка, - но ведь ты знал, на что шел, милый? Все мы знаем. И все равно идем. Ты слышал легенду о птице, которая поет один раз в жизни, милый? Только тогда, когда острый шип пронзает ее сердце? Иногда мне кажется, что среди наших с тобой предков, милый, затесалась эта самая птица. Иначе чем объяснить нашу патологическую тягу к самоубийствам во имя любви?       - Наших? Милый? – кажется, даже головная боль отступила, Коул во все глаза разглядывал незнакомку.       - Наших. И вполне обоснованно «милый»! А как еще пра-пра-пра-пра-бабке, - девушка тихо засмеялась, - называть своего пра-пра-пра—пра-внучка? Меня зовут Марина. Скорее всего, ты слышал обо мне – датский чудак-писатель Ханс Андерсен очень точно описал мою историю. Он, знаешь ли, милый, до глубокой старости сохранил веру в чудеса. Одна из моих сестер, та, что любила прохладные воды северных морей, подружилась с ним, одиноко бродящим по берегу, и как-то лунной ночью, в порыве откровенности, рассказала ему мою историю.       - Неужели среди Тернеров затесались русалки? Забавно, - хмыкнул Коул, - и потом, если я правильно помню сказку, русалочка погибла, о каких потомках может быть речь?       - Сказки пишут взрослые для детей, и много остается за страницами книги. Ханс рассказывал свои сказки детям и, разумеется, не мог рассказать им о том, что было на самом деле. Это были смутные времена, милый. Граф Руссильон не просто пригрел немую милашку, найденную на берегу моря. Плодом их союза стал мальчик. Твой предок. Мальчик, воспитанный графиней Руссильон, как родной сын. Но мы ушли в сторону от цели моего прихода. Ты же знаешь, что тебя ждет через пару дней, верно, милый? Аватары. Твоя сделка с аватарами. По условиям которой ты остаешься неуязвимым и практически бессмертным до того момента, пока та, ради которой ты готов был отдать все на свете, не выйдет замуж за другого. Не смотри на меня так, милый, в мое время они называли себя колдунами и колдуньями – морскими, лесными. Ты не первый, милый, говорю же: у моих потомков удивительная тяга к саморазрушительной любви, но именно к тебе пришла я. Остальные всегда сдавались, что, в общем-то, понятно. А ты… Ты рискнул своей живой душой за право быть с любимой. И как итог: через два дня тебя ждет забвение, Коул, пустота. Но я пришла помочь тебе, я уполномочена отдать тебе это, - Марина протянула Коулу бархатный футляр, - ты же знаешь, что в нем, верно? И знаешь, как должен поступить. Вечность бессмертного, или пустота. Ты должен знать, Коул, что я больше ничем не могу помочь тебе. Семь сотен лет, летая в небесных сферах Дочерью Воздуха, я заслуживала свою бессмертную душу. Сделай свой последний выбор, Коул. Раз в жизни сделай его правильно! Прощай, или до встречи, милый! – та, что была русалочкой, исчезает, оставляя Коула одного.       Он знал, что лежит в бархатном футляре. Он ждал этого последнего дара, которым никогда не воспользуется. Снова начала болеть голова. Через два дня. В Актовом Зале Школы Магии уже закончены последние приготовления, он видел легкое шифоновое платье, выбранное ею для свадьбы. Он был самоубийцей, но не мазохистом – в прошедшие со дня их разрыва годы он крайне редко позволяя себе подглядывать за ней, а в последние дни, уподобляясь транжире, которому нечего терять, он по нескольку раз в день невидимый, приходил к ней.       Ему осталось два дня. Но, оглядываясь назад, Коул ловил себя на том, что не поступил бы иначе, даже если бы у него была возможность начать все сначала.       Нещадно болела голова. И с каждой минутой, приближавшей к ее свадьбе, будет болеть еще сильнее. А потом – забвение. Странно, почему эта вечно-юная пра...-бабка пугала его забвением? Для него оно виделось спасением, избавлением от боли сердца. А душа? На кой ему душа, если ее порывы не оценила та, что оказалась ему дороже вечности? Внезапно захотелось увидеть ее. Почти не думая, Коул переместился.       Она спала в своей постели, улыбалась чему-то (кому-то, не ему) во сне. Боль, пронзившая сердце на мгновение затмила головную боль. Коул не сразу понял, что все еще судорожно сжимает в руке бархатный футляр, переданный ему Мариной. Все было просто – до смешного. Один укол. В сердце. Кажется, однажды он уже стоял перед подобным выбором. И тогда уже, хотя на кону стояло много меньше, он сделал свой. Раз и, как оказалось, навсегда. Заключая сделку с аватарами, где-то в глубине души он знал, что подписывает себе смертный приговор. Но ведь, когда в мире есть жизнь, которая дороже собственной, не боишься пустоты. Почти сознательно приближая эту самую пустоту, затылком ощущая ее жадное дыхание, он помогал Фиби Холливелл вернуть веру в любовь, ее счастливая улыбка стоила целого мира, а пустота – не такая уж и высокая плата за любовь.       Сам того не ведая, жест за жестом повторяя свою пра…-бабку, невидимый, Коул оставил легкий, как дуновение ветра, поцелуй на челе любимой женщины и покинул ее спальню.       Бархатный футляр старательно обернут в подарочную бумагу с сердечками, к большому банту прикреплена записка «истинна только та любовь, за которую не жалко жизни». Нет, он не подложил свой последний дар на уставленный свадебными подарками столик в гостиной Холливелл-Мэнора, он положил это на подушку в комнате Пайпер. Кажется, он не может просто так покинуть этот мир. Кажется, обреченным на пустоту, простительны подобные капризы. Кажется, эти двое – ведьма и ее хранитель, заслужили его последний подарок – признание их любви, знак уважение их любви, истиной, созидательной, в отличии от разрушающей страсти, соединявшей их с Фиби. Пусть будут счастливы. Все.       Он не долго думал над тем, где все закончится. Здесь, на этом самом дальнем утесе, несколько десятков, или всего пять лет назад, она в облике русалки (снова русалки!), в последний раз признавшись ему в любви, своим «не судьба» подписала его смертный приговор. Через час. На закате. С последними словами брачного обета, произнесенными Фиби, он превратится… Да ни во что он не превратится – это его наивной прародительнице, юной русалке с глазами аквамаринового цвета, был дарован шанс заслужить бессмертную душу. Демонам-убийцам, даже бывшим, даже демонам с душой, шансов не полагается. Как только Фиби Холливелл произнесет свои брачные обеты, он, Коул Тернер, исчезнет без следа, так, будто и не было его никогда.       Коул садится на камни. В голове, подобно кадрам кинопленки стремительно проносятся картины прошлого. Она. Везде она. Она так четко, что ему чудится тонкий запах ее любимых духов.       - Коул! – голос за его спиной слишком похож на… Оборачиваться нельзя, Солнце уже почти село, а это значит, Фиби Холливелл уже произносит брачные обеты, а запах духов и нежный голос – морок, обман, предсмертная иллюзия, дарованная ему кем-то из неведомых, добрых Богов.       Разумеется, он оборачивается.       - Мне снились странные сны. Весь последний месяц, - глядя ему прямо в глаза, еле слышно говорит она, - русалка, но не я… и кровь, и тонкий кинжал, усыпанный рубинами. И ты. Всегда ты. Знаешь, Коул, - Фиби нервно смеется, - ты мерещился мне повсюду – когда мы украшали Актовый Зал, и при примерке платья, и, - девушка краснеет, - ночью. И еще, у меня уже два дня болит голова, а когда я вспоминаю тебя, боль отступает. Кажется, я люблю тебя, Коул. Кажется, я всегда любила только тебя. Но это страшно и больно любить того, кого ты собственноручно убила. Пайпер была у меня утром, - не давая ему вставить и слово, продолжает она, - ты определенно растешь: после «Прости, что пытался убить тебя», эта записка - вершина эпистолярного жанра. Это ведь кинжал из моего сна, верно? Взяв его в руки, я увидела тебя. На этом самом месте, - Фиби, наконец, умолкает.       - Наверное. Не знаю, - Коул пожимает плечами. – Я не открывал футляр.       - У Андерсена есть сказка, про русалочку, полюбившую принца, - внезапно произносит Фиби, - долгая история… но смысл ее сводится к тому, что после того, как принц женился на другой, русалочка должна была убить его, или исчезнуть сама. Знаешь, Коул, в последние пару дней я сама себе кажусь персонажем этой сказки – нет, не самоотверженной русалкой, а принцем, не распознавшим истиной любви. Препаршивое, скажу я тебе, ощущение.       Коул слушает любимую как бы издалека. Кажется, все, что происходит, происходит не с ним. Вот она – пустота, раскрывшая свои, пахнущие тленом объятия, а вот любимая женщина, говорящая ему слова, которые он и не надеялся уже услышать от нее. Кажется, Фиби, расценивает его молчание по-другому. И что здесь реальность, а что морок?       - Я должна была сказать, - Фиби воинственно вскидывает подбородок, - мне казалось, что для счастья мне нужно так мало – любящий муж и дети. Только вот оказалось, что у мужа должны быть твои глаза, и губы… и вообще им должен быть ты. Как бы там не заканчивались сказки! Но…       Он не дает ей договорить - наконец, выйдя из своего ступора, сгребает ее в охапку, целует щеки, волосы, губы… шепчет что-то невнятное, понятное только двоим.

***

      Невидимая девушка с миндалевидными глазами цвета аквамарина смотрит на них. Мгновение - и рядом с ней материализуется высокий широкоплечий мужчина чем-то неуловимо похожий на Коула:       - Ты специально не рассказала мальчику все, Марина?       - О том, что после моего исчезновения, всю твою жизнь, до самой смерти я снилась тебе, Якоб?       - И о том, что после моей смерти нам была дарована возможность найти друг друга! – мужчина обнимает девушку.       - Потому, что истинно любящие души в конце концов соединяются, любимый!       - А ножик-то мальчику зачем подсунула? Знала же, что не воспользуется! – спрашивает Якоб.       - Знала, разумеется, знала – мальчик-то весь в меня! Нужен был ножичек. Как элемент очередной сказки, в которую мы, Якоб, опять умудрились попасть. Смотри, Якоб, они уходят! Крепко обнявшись, как и положено любящим! – Марина восторженно хлопает в ладоши.       - Но мы же расскажем им все? – спрашивает Якоб любимую.       - Конечно, и в гости не раз придем! – смеется Марина, - но позже – сейчас им не до нас: мальчика надо человеком сделать, да и… дело молодое, сам понимаешь.       - И они будут счастливы? Всегда-всегда?       - А как еще возможно в сказке? – русалочка Марина и ее принц смотрят в след удаляющейся паре.       Сказочник умолкает. В Мире становится на одну сказку больше.       Конец.        март, 2017