***
«Что нового?» Именно этот незамысловатый вопрос высветился у Ньюта следующим вечером, когда парень, просидев за работой несколько часов подряд, вымолил разрешение уйти пораньше. Слова писались кривоватыми печатными буквами — к чему такая скрытность? Его соулмейт всегда был немногословен. Он обожал японские смайлики, цветные ручки и, видимо, любил рисовать, потому что иногда на коже Ньюта (замечал он это крайне редко) отпечатывались мазки краски или брызги окрашенной воды. Он записывал стихотворные строчки на ладонях и названия философских учений (Ньюту приходилось частенько делать запросы в Гугле, чтобы немного понимать, что все это значит), какие-то числа. С Ньютом напрямую он общался редко, до того редко, что Ньюту думалось, что соулмейт периодически о нем забывает или относится к нему как к ненужной вещи, которая была кем-то некогда подарена. И потому это самое «Что нового?» буквально выбило Ньюта из колеи. Он уселся на пол возле дивана, пялясь на руку. Надпись на ней постепенно исчезала, смазываясь: ее, видимо, стирали смоченным в слюне пальцем. Ньют потянулся за ручкой, совершенно не понимая, что делает. «Да ничего вроде», — написал он чуть ниже практически стертого вопроса. Замер в ожидании, боясь даже моргнуть лишний раз. «Ммм… Ясно» Эту фразу стерли так же быстро, как и предыдущую, словно соулмейту где-то на другом конце мира снова требовалось что-то срочно выписать на руку. От нее на коже осталось темно-синее широкое пятно, похожее на грозовое облако, которое, впрочем, вскоре стерлось тоже, на этот раз не без помощи мыла. Ньют смотрел на руку, оторопело выпучив глаза и стиснув губы. Серьезно? Его соулмейт, от которого обычно и слова не дождешься, появился лишь для того, чтобы оставить его наедине с совершенно непонятным «Ммм… Ясно»? Да что же это за человек такой? Ну, мы хотя бы знаем, что он умеет связывать слова в предложения и, возможно, все-таки не псих и не сидит сейчас в дурдоме. Это обнадеживает. Ньют попытался написать еще несколько фраз, которые, к его сожалению, остались без ответа: «И это все, что ты хотел мне сказать?» «Ау» «Земля вызывает моего безымянного соулмейта! Что это значит?» Над Ньютом наверняка смеялись там, на другой стороне. Может, находили его пышущие раздражительностью слова милыми или забавными. Хотел бы Ньют понять, что все это значило.***
— Снова ты? — Ньют удивленно вскинул брови. Томас, улыбавшийся от уха до уха, спрятал руки в карманы. — Ага, — он энергично кивнул. — Мне очень понравилась твоя ласточка, и поэтому я пришел за добавкой. — И снова на мое усмотрение? — Конечно! — в глазах Томаса горело столько энтузиазма, что Ньют заразился им сам. — О’кей. Я подумаю, что мне с тобой сделать. Пока Ньют листал папку с эскизами (честно признаться, лишь для вида, поскольку он, завидев Томаса и поняв, с какой целью тот появился в тату-салоне, сразу придумал, что набьет парню, если тот все же попросит), Томас успел обойти остальные немногочисленные места, где коллеги Ньюта творили иглами и чернилами настоящие чудеса. Кому-то он сделал до безумия лестный комплимент, сравнив с каким-то художником, имя которого не было никому известно, у Минхо поинтересовался, не занимался ли тот когда-нибудь стрит-артом или «классическим» рисованием. Минхо такой «фигней не страдал», если верить его невнятному ответу. Чуть позже, когда Ньют начал подготавливать место и снова оборачивать все полиэтиленом, на него стали бросать умоляющие взгляды, в открытую уговаривая забрать и заткнуть наконец Томаса. Томаса Ньют забрал. Бесцеремонно потянул за собой, ухватив пальцами за плечо, будто имел на это какое-то право. — Где будем бить? — буркнул он, вынимая из упаковки новую иглу. Томас смело ткнул пальцем в правую ключицу. Очертил совсем небольшой кружок, раза в два меньше, чем тот, который выделил для предыдущей татуировки. Ньют скривил губы. — Это достаточно больно будет, — со знанием дела заметил он, придвигая к сидению стул. Уселся на него, навалившись на согнутые в локтях руки, и посмотрел Томасу в глаза, словно бы взгляд этот мог заставить парня выбрать другое место для тату. В радужках Томаса плескался все тот же оттенок вкусного кофе или шоколада с примесью белых звездочек, что мигали в унисон с лампочками на противоположной стене. Томас беспечно вытянул губы. — Ты не Колумб, чтобы Америку открывать. Потерплю, — на этих словах Томас снова полез в рюкзак за плеером и наушниками. — Ради соулмейта стоит потерпеть, мне кажется. Ньют молча кивнул, вспоминая тот вечер. Ему ответили непонятным «Ммм… Ясно», и от этого Ньюту начинало казаться, будто он в чем-то провинился или обидел соулмейта, ничего при этом не сделав. К нему и так обращались настолько редко, что каждую фразу, не относившуюся к похожим на записи в блокноте, можно было выписывать в отдельный цитатник и обводить дату, когда та проявлялась на коже, красным фломастером в календаре, а тут еще и нечто совершенно запутанное. А здесь Томас разглагольствует о том, что не против набить татуировку на ключице, совершенно не беспокоясь, что соулмейт может не успеть ее увидеть, да еще и выглядит при этом настолько восторженно и счастливо, что само Солнце по сравнению с ним показалось бы перегоревшей лампочкой накаливания. Видимо, размышления отразились у Ньюта на лице, потому что Томас вмиг перестал улыбаться, а глаза померкли. Ни шоколад, ни звезды в них не плескались. — Что-то не так? — спросил он. — Не, — Ньют размазал вазелин Томасу по ключице. Пальцы дрожали от прикосновения к нежной, усыпанной родинками коже, не слушались. Если так пойдет дальше, татуировку он испортит или, что еще хуже, Томасу навредит, — я в порядке. — Я в этом не уверен, — Томас поерзал. Ньют макнул иглу в краску. При первом прикосновении машинки к коже Томас стиснул зубы, но не издал ни звука. Сначала боязливо поежился, но остановиться не согласился. — Давай поговорим о чем-нибудь. Ньют встречал немало болтливых клиентов, которых даже вполне внятное «Я работаю, не мешайте» не останавливало. Они трещали словно бы сами с собой, даже не требуя реакции на свои реплики. Затыкаться берушами было бы не совсем тактично, и поэтому Ньют терпел. Терпел, стараясь ненароком не вывести вместо выбранного рисунка одну из многочисленных фраз, как произошло дважды или трижды в первые месяцы работы. Для Томаса он исключение не сделал. — Я занят. Лучше не мешай, если не хочешь, чтобы я набил что-нибудь не то, — пробурчал он, обводя нанесенный контур. Томас хмыкнул. — Да и не страшно, если что-то не то набьешь. Сведу. Ну, если уж совсем что-нибудь забавное будет, то не стану, — он снова расплылся в улыбке. — Ну, так что? Поговорим? Ньют промолчал. — Как у тебя дела с соулмейтом? Ньют напрягся, но снова промолчал, боясь из-за разговоров пропустить изгиб рисунка. Томас не унимался: — Неужели все так плохо? Да быть не может! Ньют глянул на него исподлобья, сдвинув к переносице брови. Из угла слышалась музыка, любимый жанр Минхо, который в этом плане был своего рода собственником. В дни, когда он работал, в салоне не играло ничего, кроме треков с его ядовито-зеленой флешки, треков однотипных и оттого надоедливых, но противиться этому никто бы не отважился: Минхо не скупился на слова и, если надо, на кулаки. Песню эту Ньют слышал десятки раз, но никак не мог запомнить, потому что слова ее представляли собой набор несочетаемых фраз, гордо именуемый символизмом из-за скрытого смысла, понимался который лишь единицами, пребывающими в состоянии либо алкогольного, либо наркотического опьянения. — Мой соулмейт… — пробормотал Ньют, выводя стрелку, — не особо разговорчивый. Порой мне кажется, что ему просто все равно, что я у него есть. Он никогда не называл мне свое имя, очень редко выходил на контакт да и вообще, похоже, мало заинтересован в знакомстве. Томас его внимательно слушал, морщась от боли. — А вдруг он просто ждет особого момента, м? Вдруг не хочет, чтобы вы тешили друг друга записками, как чертовы первоклассники, и поэтому ищет тебя? — Тогда стоило хотя бы сказать, что он меня ищет, чтобы я не думал, что родственной душе на меня плевать, — раздраженно процедил Ньют. В глазах начало предательски резать, тему хотелось закрыть побыстрее, но и обижать Томаса ему тоже не улыбалось. — Эу, — Томас насупился, словно бы приняв сказанное на свой счет, — ему никогда не будет на тебя плевать, — голос нежный, практически молящий. — Может, он на самом деле шляется где-то рядом и просто ждет, когда ты откроешь глаза пошире, м? Ньют отстранил машинку от кожи и пожал плечами. — Я слишком невнимательный для такого. — Что есть, то есть… — протянул Томас, наконец замолкая и вставляя в уши наушники. Ньют набивал ему на правой ключице компас. Маленький, аккуратный, с орнаментом на толстой стрелке, указывающей на витиеватую «N». Ласточка с правой стороны груди смотрела на него, раскинув острые черные крылья. Ньют стирал излишки краски — они оставались на ватном диске туманными черными пятнами. Примерно нечто подобное, черное, смутное, творилось в голове. Соулмейту на него не плевать? Откуда бы Томасу, с чьего лица улыбка не сползает ни на секунду, знать об этом? Он же наверняка счастлив со своей родственной душой. Изнывай он, как Ньют, от одиночества, он наверняка не осмелился бы говорить что-то столь смелое. Томас смотрел на него пристально какое-то время — от взгляда этого, немного укорительного, но вместе с тем заботливого и в какой-то мере понимающего, Ньюту захотелось сползти под стул и никогда не вылезать — и вскоре повернул голову в сторону, изучая что-то на противоположной стене.***
— Тебя что-то понесло, — Ньют хмыкнул, снова открывая папку с эскизами. Томас присел справа от него и заглядывал через плечо. Он по-прежнему отказывался выбирать сам, однако на этот раз решил все-таки посмотреть, что Ньют выберет. — И это говоришь мне ты? — Томас оглядел покрытые татуировками руки Ньюта. — После двух небольших тату? Так что ты выбрал? — Ньют, не отвечая, вынул из файла с забрызганным краской уголком эскиз ключа, по виду напоминавшем те, что в фильмах открывали замки в царские покои. — А почему ключ? — Ассоциация, — Ньют загадочно улыбнулся. — А теперь дай мне все в порядок привести. Докопайся пока до Уинстона или еще кого-нибудь. Томас подскочил и с уверенностью направился в противоположный конец помещения, откуда взгляд приковывала своеобразная выставка самых выдающихся работ мастеров салона. Каждая фотография татуировки — крупным планом, в тонкой черно-белой рамке; в левом нижнем углу — имя и фамилия татуировщика и дата нанесения. Имя Ньюта встретилось Томасу раза три или четыре, и тату его брызгали в лицо красками, сложнейшими орнаментами и рисунками, которые, если отойти на несколько шагов назад, превращались в нечто живое, объемное и словно бы готовое вывалиться из-под стеклянного прямоугольника. Разглядывая каждую фотографию как можно внимательнее, Томас щурил глаза и оттягивал уголок губ в полуулыбке. Он все больше и больше уверялся, что тату — тоже искусство, причем нередко недооцененное. В таких же скромных, небогатых салонах, как этот, ежедневно творят настоящие чудеса, используя кожу вместо холста, а кому-то хватает смелости назвать это уродливым. Томас этого не понимал. Минхо сегодня не работал, и поэтому из магнитофона вместо десятков песен с одинаковым мотивом и нередко переползающими из трека в трек клишированными изречениями лилось нечто, только-только вскарабкавшееся на Эверест музыкальных чартов. Лилось лишь в качестве фона, не привлекая внимания и не перебивая звуков, привычных для тату-салона: разговоров вполголоса, жужжания машинок, шороха открываемых упаковок. Томас оглянулся через плечо, наблюдая за Ньютом — тот по обыкновению прибирал и дезинфицировал рабочее место. Делал все быстро, четко, слаженно, наверняка даже не задумываясь. Не замечая ничего, что происходило вокруг. Ньют же на самом деле думал. Руки работали сами по себе, самостоятельно хватали нужные предметы и перекладывали с места на место, двигали низкую тумбочку на скрипучих колесиках, доставали необходимые инструменты, а голова тем временем ворошила еще не истлевшие воспоминания недавних событий. Пару дней назад соулмейт написал строчки из песни. Ньют тогда распластался в ванной и просматривал Фейсбук — чуть было не выронил телефон от удивления, надеясь на очередной разговор, даже короткий. Буквы внезапно поползли от запястья по предплечью, образуя змееподобные строчки. Их явно писали в спешке, снова кособокими печатными. «If***
Когда Томас сказал отцу, что срочно вылетает во Флориду, его отпустили не сразу: отец запланировал слишком много на ближайшие недели две, и Томас должен был присутствовать на всех многочисленных встречах и конференциях, будто родитель не мог справиться с этим сам. — Ты черт возьми, наследник компании, Томас, если ты в своем возрасте не хочешь ничему учиться, то что делать будешь, когда станешь директором? — Уверен на все сто процентов, — Томас хитро улыбнулся, — что проживешь ты настолько долго, что директорское кресло мне придется занять лет этак в пятьдесят. К тому времени я обязательно всему научусь. А пока мне срочно нужно слетать во Флориду. К одному очень важному человеку. С самого начала, когда поиск соулмейта его заинтересовал, Томас знал, что переписками на руках и прочим, что так захватывало его друзей и знакомых, он не насытится. Казалось бы, все просто — напиши адрес на руке и жди, пока на пороге появится предначертанный судьбой человек, но Томасу с его тягой к романтике похлеще Ромео и Джульетты этого бы не хватило. Ему хотелось искать, по мельчайшим намекам догадываться, откуда родом его соулмейт, даже если это заняло бы несколько лет и стоило бы ему большую часть той баснословной суммы, что отец перечислил ему на карту для личного пользования. Все, кому он рассказывал о своих намерениях, крутили пальцами у виска и считали его съехавшим с катушек сынком богатых родителей, у которого есть все, включая глупую, свойственную лишь молодым, тягу к бессмысленным авантюрам. Но Томаса это волновало не больше, чем экологические проблемы или лекарство от рака могли волновать мертвого. Имя соулмейта — Ньют — Томас узнал с самого начала. Он вернулся домой из школы, снял заляпанный кетчупом во время ланча бомбер и с ужасом заметил, что предплечье его целиком покрыто словом из четырех букв, в котором он запоздало распознал имя, что появлялось на коже и раньше, но гораздо реже. Свое Томас упорно утаивал, превозмогая желание выписать все возможные данные о себе, потому что желал, чтобы их знакомство произошло именно лицом к лицу, а не с помощью способности, проявлявшейся с шестнадцати лет. Он ждал зацепок, намеков. Первыми зацепками Томас считал постоянные вопросы, которыми соулмейт его заваливал. Все они были на английском, нередко включали характерные для Америки сленговые выражения, что значительно снижало радиус поисков. Дальше последовали татуировки. Соулмейт начал набивать их на руках, когда Томасу было двадцать. В какой-то момент в голову закралось предположение, что они так и останутся на коже, а не исчезнут спустя несколько часов, и Томас станет похожим на папуаса. Поэтому парень закупился многочисленными кофтами с длинным рукавом, которые не снимал даже в самую жаркую погоду, когда на бицепсах, начиная от плеча, появлялись все новые и новые рисунки. Люди вокруг начали поговаривать, что он режет вены. Мама следила за ним с внимательностью ищейки, заставляла задирать рукава и вздохнула с облегчением, когда выяснилось, что Томас лишь прятал проделки соулмейта, а не полосовал лезвием запястья. Позже все стало сложнее. Соулмейт, наверняка обидевшись, больше не задавал вопросов, не писал на руках ничего, кроме крестиков-напоминалок, но зато татуировки продолжали появляться время от времени. Томас фотографировал их все, распечатывал, развешивал на стенах и подолгу думал, можно ли угадать местоположение салона по эскизу тату. Он даже спрашивал об этом на форумах, где знатоки объясняли, что стиль у каждого мастера свой, но узнать, в каком именно конце страны рисунок набили, возможно лишь в том случае, если кто-то из анонимов узнает на фотографиях руку знакомого татуировщика и поделится координатами. Настолько широко удача Томасу не могла улыбнуться. Открыто спрашивать у соулмейта, где тот живет, Томасу не хотелось. Для него это было бы слишком просто, а легких путей он не искал. И к тому же, стоило ему только представить, насколько удивится соулмейт, когда они вдруг встретятся, как грудь начинало стискивать неуемной радостью, ни с чем не сравнимой, а готовность ждать дольше, теряясь в доводящих до дрожи догадках, прорастала глубоко-глубоко внутри. Испортило все намерения Томаса действовать благодаря мельчайшим деталям и намекам написанное явно не почерком Ньюта «Gods & Monsters, с 11.00» на ладони. Поначалу он долго себя спрашивал, какое отношение имеют одиннадцать часов утра к синглу Ланы Дель Рей, но затем все же решил снова зарыться в интернет. Искомое нашлось практически сразу — выявилось среди предлагаемых поисковиком вариантов запроса. Чертов магазин комиксов в Орландо, Флорида. Его соулмейт явно не был ярым фанатом супергероев — по крайней мере, если подобное и имело место быть, то тщательно скрывалось или просто не выражалось так, чтобы Томас об этом знал тоже, — и не стал бы ездить из города в город или даже из штата в штат ради нового выпуска тонкой книжки с картинками. Поэтому Томас в тот же день выбрал ближайший свободный рейс и известил родню об отъезде буквально перед отправлением в аэропорт. Дело оставалось за малым: обойти все расположенные в Орландо тату-салоны, разбросанные по всему городу, если верить картам, показать мастерам фотографии и таким образом выйти на своего соулмейта. Томас так и сделал — заходил в помещения, увешанные эскизами, выставками самых лучших работ, заставленных низкими столиками с инструментами и обитыми кожей креслами, показывал всем, даже занятым, мастерам, ворчавшим, если их отвлекали, фотографии татуировок. Большинство из них только мотали головами или отрицательно мычали без интонации, некоторые позволяли себе ляпнуть нечто грубое и достаточно обидное. Единицы если не старались искренне помочь, то хотя бы изображали глубокую задумчивость, вглядываясь в чернильные рисунки на фото и даже пытались что-то вспомнить, угадать. Один крепкий парень едва ли старше Томаса, мельком глянув на приближенный к его носу телефон, выкрикнул, словно Архимед свою коронную «Эврику»: — Так это ж Алби! Только он, черт его подери, такими тату занимается. Пойдем. Он вывел Томаса из салона, чтобы не отвлекать разговорами работающих. Прислонился спиной к кирпичной стене, испещренной неумелыми граффити, заключавшимися лишь в заурядных ругательствах и косых подобиях женских тел с большой грудью. До сих пор оставшийся незнакомым парень, коротко, явно за считанные минуты бритый, выудил из-за уха сигарету, а откуда-то из рукава — зажигалку, и расслабленно закурил. С его лицом можно было легко сниматься в рекламных роликах: такому поверишь сразу же и захочешь купить даже то, что совершенно не нужно. Томас топтался с ним рядом, как потерявшийся ребенок посреди магазина, и все поглядывал на часы. Время шло ощутимо, каждая минута — щелканьем метронома в ушах. Томас чувствовал себя неуютно, но и напомнить о себе явно забывшему обо всем на свете парню не хотелось: больно обрадованно выглядел он в эту минуту, погруженный в некое подобие непонятной эйфории, которая Томаса совершенно не волновала. Бритый выдул дым, вытянув губы длинной трубочкой. Глянул на Томаса, неестественно скосив глаза, и, видимо, опомнившись, скороговоркой назвал адрес. Томас едва-едва успел напечатать в картах названную улицу и номер здания, а парень уже скрылся за дверьми салона, не проронив ни слова на прощание и не потребовав никакой благодарности. Синяя ломаная показала на экране наиболее короткую дорогу. Поиски продолжались. Алби оказался человеком крайне несговорчивым и довольно грубым. Он долго отнекивался, не желая выдавать ничего из того, что знал о Ньюте, пока Томас в лицо не заявил ему, что Ньют — его соулмейт, и это, впрочем, единственная причина, почему он с таким рвением обошел не один салон. Алби, судя по бровям, сползшим к переносице, ему не поверил, однако показанные фотографии татуировок, набитых явно им, но не на руках Ньюта, его несколько смущали. Он угрюмо молчал, глядя на снимки и словно бы сомневаясь в их подлинности. Томас тем временем разглядывал его исподтишка, невинно убрав руки за спину. Крепкий, мускулистый, пестревший цветными татуировками, что струились по груди, рукам, шее, переползая на челюсть, Алби при случайной встрече в темном переулке без труда довел бы до инфаркта любого. Даже сейчас, при дневном свете и свидетелях, Томаса пробирала дрожь при одном взгляде на этого парня, который, несмотря на довольно угрожающий вид, способен был, как оказалось, набивать на коже настоящие шедевры. Алби не назвал ни домашнего адреса, ни фамилии, ни номера телефона (по правде говоря, Томас постарался бы забыть эти данные сразу же: не в его интересах было искать и потом получать от случайно повстречавшегося парня сведения, которые он мог бы выведать, просто написав несколько соответствующих вопросов на руках или пузе). Озвучил только название тату-салона, где Ньют работал (то, что его соулмейт сам оказался тату-мастером, Томаса несколько удивило) и сразу же попрощался, будто за прошедшие несколько минут Томас ему порядком надоел. Указанное место открывалось позже большинства салонов, которые Томас успел посетить за день. Парень порядком вымотался, бегая по чахнущим под палящим солнцем улицам, не единожды умудрился заплутать в переплетениях незнакомых кварталов. Хотелось заглянуть в какое-нибудь кафе и выпить стакан или два безалкогольного холодного коктейля, но что-то внутри, звеня и громыхая, повторяло надоедливое «нетнетнетнетнет». Позднее Томас осознал, что, оставив заполненный на четверть небольшой чемодан в камере хранения, он бросился на поиски сразу же по прибытии, а о жилье даже не подумал. Искать отель поздно вечером, по-кротовьи слепо пялясь в интернет-карты? Перспектива не совсем радужная, но выбирать не приходилось. Томас заметил его сразу же: парень в пастельно-оранжевого цвета футболке, сливавшейся каким-то образом со светлыми волосами, небрежно толкнув стеклянную дверь вытянутой рукой, вошел в салон, не глядя выбросив смятую банку из-под газировки в близстоящую урну. Томас заметил уже виденные ранее на своих же руках тату, которыми покрыты были руки Ньюта. Осознание пришло спустя полминуты или больше, когда у входа в салон никого не осталось, а нежных тонов футболка ярким пятном сохранилась лишь в памяти. Это его соулмейт. Его соулмейт, который, наверное, давным-давно отчаялся с ним, Томасом, чересчур заигравшимся в Шерлока Холмса, встретиться. Лихорадочно соображая, каким образом заговорить или вообще подойти к человеку, для кого Томас на данный момент лишь незнакомец, Томас перебежал дорогу, чудом не попав под машину, которая тут же залилась истеричной чередой сигнальных гудков. Выдохнув, он вошел в помещение и смело направился к парню со знакомыми татуировками. — Здравствуйте, — вышло гораздо увереннее, чем ожидалось. Томас присел на кресло, пытливо глядя на порядком опешившего светловолосого парня, чье лицо тем временем постепенно накладывалось на образ, сформировавшийся у Томаса в голове, далекий от действительности. — Набьете мне что-нибудь на свое усмотрение? За прошедшие несколько дней, вот-вот собиравшихся перетечь во вторую неделю, Томас успел освоиться в Орландо. В то время, когда он не просиживал в клиентском кресле тату-салона, всеми силами стараясь не корчиться от ноющей боли, и не мерил шагами ближайшие кварталы, где Ньют предположительно мог появиться, парень, не убирая в карман телефон с открытыми картами, знакомился с невиданным ранее городом, выискивал кафе и увеселительные заведения получше, улыбался прохожим, не всегда оценивавшим его улыбчивость адекватно. Он слышал об Орландо из новостей и видел его лишь на экране телевизора и ноутбука. Отец ездил сюда по каким-то ведомым ему лишь одному делам, но обыкновенно ему и его компании нечего было делать в этом городе. Шея до сих пор побаливала, обмотанная полиэтиленом; кожа на ней покраснела практически как при аллергии, но зато на ней красовался теперь небольшой, аккуратный, в воображении Томаса связанный с готикой или Средними веками ключ, вытатуированный рукой мастера. Томас дышал свежим воздухом, как он любил называть свои долгие пешие прогулки от тату-салона до отеля, где он обосновался в номере, обошедшемся, по меркам его семьи, буквально в копейки. Отец, увидев бы это, долго бы ругался и с напускной аристократичностью морщил нос. Представив это, Томас тихо отсмеялся в кулак. Ньют как бы невзначай упомянул, что закончит пораньше, и это вселило своего рода надежду в Томаса. В глазах парня, когда Томас с ним прощался, заявив, что ключ был последней татуировкой, горело нечто тоскливое, скрываемое с ювелирной тщательностью, но все же недостаточно хорошо. Томасу эта тоска, даже если она отдавалась болезненными спазмами в груди, льстила. Она означала, что Ньют действительно обрадуется, когда все поймет, а не врежет Томасу по лицу кулаком от досады. Томас возвращался к себе, полный уверенности, что Ньют заметит отразившуюся на том же месте, что и у Томаса, татуировку, все осознает и если не в тот же день, то на следующий точно попробует с ним связаться. Однако невнимательность татуировщика доходила порой до абсурда, смехотворного абсурда. Не походи Ньют на слепого со своим не то безразличием, не то врожденным неумением замечать детали, встреча произошла бы быстрее, но игры в угадайку и надежды, что Ньют по татуировкам догадается об их связи, Томаса веселили. Он хотел, чтобы именно так, с помощью загадок и намеков, все и дошло до конца. Подходя к дому, Томас достал из кармана никогда не покидавшую рюкзак ручку и написал на левой руке, как раз на той, где у Ньюта — наверняка намеренно — не было пока татуировок, сохраняя при этом нарочитую корявость фальшивого печатного почерка: «Что нового?» Это походило на самоиронию или явное издевательство над Ньютом, который в прошлый раз долго писал одинаковые вопросы, ожидая от Томаса ответа или объяснений этого престранного «Что нового?». Тогда он не заметил ласточку на груди — видимо, вернулся домой поздно, когда та уже исчезла, — и потому не понял, чем ознаменовано любопытство соулмейта, до того большей частью молчавшего. Сегодня он обязательно должен заметить. Обязательно. Но сколько Томас ни ходил из угла в угол, стуча голыми пятками по полу в такт размеренному стуку маленьких настенных часов и поглядывая на руку, где собственный вопрос все еще оставался волнистой вереницей корявых букв, ничего нового на коже не проявлялось. Нервничая и кусая ногти, он дорисовывал крупные пузатые знаки вопроса — по одному на каждые полчаса, — пока последний не пересек запястье. Вечер перешел в ночь, число на календаре в мобильном сменилось последующим. Томас полулежал на кровати, освещаемый лампой с круглым плафоном на прикроватной тумбочке, и грыз колпачок, смятый уже настолько, что водрузить его обратно на ручку было невозможно. Только тогда он, сонный, со слипающимися глазами, но уверенно пытающийся сохранить бодрость духа и трезвость ума, заметил, что над цепочкой вопросительных знаков начали вырисовываться буквы. Знакомый почерк. Томас напрягся. «Да вроде ничего… Я только из бара вернулся.» «Вот же зараза, а», — пробормотал Томас сквозь зубы, придумывая нечто вразумительное, что можно было написать, не боясь, что его воспримут как не к месту подшучивающего над всеми придурка. Если Ньют все это время торчал в баре, то двойник ключа наверняка исчез с его шеи незамеченным. Намекать не на что. Спрашивать, увидел ли он, — тоже. Поэтому Томас выдавил из себя нечто нейтральное, но и вместе с тем миролюбивое, способное показать, что соулмейт Томасу все-таки не безразличен: «Надеюсь, ты хорошо провел время.» «Не сказал бы, что плохо.» «Я рад.» Томас задумался. Почерк у обоих из них был слишком крупный, и оттого предплечье почти полностью заполнилось буквами. Чтобы не оставлять довольно сухое «я рад» висеть в воздухе, а Ньюта — теряться в догадках, Томас нацарапал простое, но совершенно сбивающее с толку: «Люблю тебя» Вполне ожидаемое удивление Ньюта, наверняка успевшее выразиться в нескольких «Чего?», «Что ты сейчас написал?», «Ты серьезно?» Томас не засек: порядком успокоившийся и уже придумавший план дальнейших действий, он заснул прямо в одежде на неразобранной кровати.***
— Я не думал, что ты так быстро вернешься, — Ньют не замечал радостной дрожи в собственном голосе. Он как раз отпускал клиента, которому вывел красивое восточное имя на пояснице. — Я же обещал, что мы обязательно увидимся, — беспечно прощебетал Томас. — Сегодня я правлю бал. Есть листок? — Ньют кивнул на нижнюю полку низкого столика на колесиках, попутно прося не трогать ничего из инструментов руками. Томас вынул ручку из кармана, листок из неаккуратной кучи, отошел в угол, к импровизированной галерее, и написал что-то короткое мелким почерком, опираясь на выкрашенную в черный с полосами красного стену. — Я хочу-у-у, — певуче протянул Томас, подлетая к Ньюту, который уже начал, как обычно, готовить все необходимое, — чтобы ты набил мне это. Мелко. Вот тут, — провел по предплечью вдоль кости, скользя взглядом по рукам Ньюта — тот сидел, сгорбившись, на своем крошечном вертящемся стуле, в наполовину расстегнутой спортивной кофте с капюшоном, надетой на голое тело. Ньют взял листок, быстро прочитал написанное и засмеялся. — «Ты слепой олененок»? Все настолько плачевно? Томас улыбнулся. — Печально признавать, конечно, но это вынужденная необходимость. Ты просто обязан мне это набить. — А не обидится? — с сомнением спросил Ньют, снова пробегая глазами по написанному. — Я его знаю. Не обидится. А если и обидится, то только на себя, — Томас закусил губу, заметив непонимающий взгляд Ньюта. — Ну, что? Попробуем? Тату Ньют набил очень быстро. Томас даже не успел толком почувствовать боль, столь осязаемую в предыдущие разы. Ньют с охотой разговаривал, проверил на всякий случай состояние предыдущих татуировок и похвалил Томаса за правильный уход за ними. Томас, как и всегда, слушал в одном наушнике музыку, а под конец предложил Ньюту послушать тоже, на что последний поначалу отвечал отказом, все еще боясь испортить тату, но затем вполне обрадованно согласился. В какой-то момент Томас спешно перелистнул композицию, позволив песне прозвучать лишь секунду или две. Ньют мог поклясться, что где-то слышал ее, но особого значения порывистому жесту Томаса не придал. — Я сегодня решил пораньше закончить. Может, вместе уйдем? — Ньют снял резиновые перчатки и взъерошил ладонью влажные от пота волосы. — Ты далеко отсюда живешь? Томас закатил глаза, рисуя в голове траекторию пути от тату-салона до отеля. Лицо обдало прохладным воздухом кондиционера. — Не знаю, если честно, но пешком — я как-то проверил — я дохожу часа за полтора. Живу в «Crowne Plaza». Ньют присвистнул. — Я обычно хожу другой дорогой, но мы можем разойтись на одном из перекрестков. Не возражаешь? Томас помотал головой и скрылся за входной дверью, заверив Ньюта, что будет ждать его снаружи. На самом деле он пытался справиться с дрожью. Что будет, если Ньют закатает рукава своей чертовой кофты, когда пойдет мыть руки, и увидит надпись? Как он к этому отнесется? Что он скажет? Перспектива встретить соулмейта казалась волнующей, радостной буквально несколько часов назад, но сейчас, когда до кульминации осталось совсем немного — если не считанные минуты, то от силы несколько часов, по сравнению с которыми прошедшие восемь лет граничат с вечностью, — руки предательски трясутся, голос дрожит, неспособный воспроизводить звуки, а в голове эхом гуляют глупые фразы, которыми можно не только испортить о себе впечатление, но и оттолкнуть от себя человека. Ньют, вскоре вышедший из салона, выглядел совершенно обычно. Не так, как тот, кто наконец-то распознал в клиенте соулмейта. Он махнул головой влево и с тихим «пойдем?» быстро (Томас, привыкший прогуливаться со скоростью улитки, едва за ним поспевал) зашагал по улице. Что-то его все же мучило — он опустил голову, разглядывая сменявшие друг друга носки мокасин и, подергивая плечами, молчал, беспрестанно облизывая губы. Томас почувствовал себя маленькой девочкой, которую оставили одну в переполненном незнакомыми людьми здании — настолько неловкой ощущалась ситуация. Когда они пересекли по меньшей мере три перекрестка, на каждом из которых сердце Томаса замирало, ожидая скорого прощания, Ньют нашел в себе силы откашляться и заговорить, все еще изучая ноги: — Ну, увенчались успехом твои татуировки? Их увидели? — Мне кажется, что нет, — Томас пожал плечами. Мускулы на лице его странно дергались, будто сдерживая смех. — Мой соулмейт, он, знаешь, очень талантливый, умеет делать замечательные вещи, меня это восхищает, но вместе с тем он жутко невнимательный. Не видит то, что у него прямо под носом. — Значит, вы с ним уже встретились, раз ты так его знаешь? — Томас снова спрятал предательскую ухмылку. Так странно идти сейчас рядом с Ньютом, который все еще уверен, что не встретил свою родственную душу, и оттого выглядит, как скорбящий у смертного одра близкого родственника. — Можно и так сказать, если тебе удобнее. — Томас даже музыку на паузу поставил. В рюкзаке, свесившемся с одного плеча, гремели монеты в одном из маленьких карманчиков. Они бились сквозь ткань о жестяной футляр с восковыми мелками, превращая Томаса в ходячую консервную банку. Там же ощутимо перекатывался с одного края рюкзака на другой герметичный пластиковый стакан с холодным чаем, без которого Томас никогда не выходил на улицу. Нос чесался под ослабевающим солнечным светом вечера. Ньют снова Томаса не понял и замолчал, зарываясь в свою печаль и не желая ни на что более реагировать. — А у тебя разве ничего не случилось? Ну, из ряда вон выходящего? — осторожно поинтересовался Томас. Ньют глянул на него, неопределенно покачивая головой. — Соулмейт писал мне пару раз. Но я так и не понял, что значит его «Что нового?» и строчки из песни. — А, может, просто не хотел понять? — Может быть. Дальше они шли молча, выстукивая секунды подошвами. Томасу хотелось подойти к Ньюту, топающему на полшага впереди, чуть ближе, податься на несколько сантиметров вправо и как бы невзначай врезаться в парня плечом. По возвращении в номер он собирался открыть интернет и прочитать статьи о значении татуировок, которые Ньют ему набивал по своему желанию, основываясь лишь на ассоциациях. В них, этих незамысловатых маленьких рисунках, отпечатавшихся на коже, Томас для Ньюта и заключался. — Так значит, — Ньют внезапно остановился на одной из развилок, по инерции собираясь повернуть в другую сторону. — Ты больше не придешь? — Эта тату будет последней, — Томас достал из рюкзака порядком надоевший своим плеском и тяжестью стакан и отхлебнул чай, — так что, да, больше в салон не приду. Больно было говорить это Ньюту, чьи глаза потускнели, а губы сжались в полоску, и одновременно не выдавать едкой иронии, так и норовившей промелькнуть в голосе. — Ну, тогда до встречи. Если она когда-нибудь состоится. С тобой интересно было познакомиться, — Ньют пожал Томасу руку, легко, напомнив при этом балерину, развернулся и скользнул в людской поток, тут же его поглотивший. Томас простоял некоторое время, загадочно улыбаясь, посмотрел на «слепого олененка» на предплечье и нарочно медленно, намного медленнее, чем обычно, направился к отелю.***
Ньют не ощущал времени. Обычно он доходил до автобусной остановки и доезжал до дома на первом подходящем транспорте, но из-за Томаса (вернее, из-за желания самого Ньюта прогуляться с клиентом хоть немного) пришлось сделать огромный крюк, и оттого обратный путь занял гораздо больше времени. Ньют закатал рукав на левой руке, где, плотно опоясывая запястье, находились изящные часы — подарок тетушки на двадцатилетие. Если верить циферблату с витыми стрелками, скоро обещало стемнеть. До дома — как минимум четыре мили. Ньют прижался спиной к столбу светофора, потянулся к карману за телефоном: намеревался вызвать такси. Глянув на экран, чуть было снова не выронил мобильный. На руке вдоль кости шли до рези в глазах знакомые буквы, собиравшиеся в показавшееся поначалу обидным «Ты слепой олененок». Именно это он вывел машинкой Томасу буквально сорок минут назад. Дыхание перехватило, осознание собственной глупости и смехотворной невнимательности звенело пожарной сиреной в голове. Лихорадочно вспоминая все переулки и тесные улочки, куда он успел свернуть после расставания с Томасом, Ньют побежал обратно. Потому что Томас точно не мог уйти далеко. Потому что Томас, засранец этакий, знал все с самого начала, с той самой минуты, когда пришел в тату-салон в первый раз и попросил набить что-нибудь по желанию Ньюта. Потому что он ковылял в свой отель со скоростью черепахи специально, зная, что Ньют увидит тату и рванет обратно. Потому что он специально издевался над Ньютом все эти годы, чтобы их встреча произошла именно так, а не как у других. Потому что его соулмейт — чертовски интересный человек, и Ньют, вопреки своей непроницательности, смог это заметить. Поворот за поворотом оставался позади. Ньют перебежал дорогу на перекрестке, где разошелся с Томасом, буквально в тот момент, когда идущий зеленый человечек сменился стоящим красным. Оставалось повернуть за угол и дальше бежать по прямой до самого отеля, до которого Томас наверняка еще не дошел. Ньют, запыхавшийся, взъерошенный, как подстреленная птица, увидел его, стоящего посреди улицы к нему лицом. На экране телефона, который Томас сжимал в руке, секундомер отсчитывал время. — Я думал, мне придется простоять здесь дольше! — выкрикнул Томас, останавливая отсчет и пряча телефон в карман. — А в целом тебе потребовалось почти две недели! Но могло быть и хуже! Ньют рванулся вперед, пересекая расстояние между ними за несколько великанских полушагов-полупрыжков. Он обхватил Томаса за шею, пряча раскрасневшееся от смущения и долгого бега лицо в собственные руки. — Ты все знал. — Ага, — в голосе сквозило такое неприкрытое самодовольство, что Ньюту захотелось попутно наградить Томаса звонким подзатыльником. Дышалось с трудом от всего сразу: от эйфории, от усталости, от волнения. Ньют мямлил что-то несвязное, беспрестанно шептал извинения, ругал себя на все лады, а Томас только поглаживал его по волосам и заверял, что ничего страшного, что ему на самом деле было жутко интересно, каким образом у них все получится. В руках Томаса тело буквально таяло, сердце трепетало, и внутри что-то разрывалось от желания кричать, срывая голос. Их обходили люди, провожая мечтательными взглядами, обдавали светом фар автомобили. Вечер дробился на осколки, постепенно темнеющие и загорающиеся далекими огоньками. — Теперь я не буду от тебя прятаться по восемь лет подряд, — отсмеялся Томас. Пальцы его скручивали в спиральки светлые локоны. — Только будь хотя бы чуть-чуть более прямолинейным, пожалуйста. Томас улыбнулся: — Как скажешь. Ньют, заметно успокоившись, прижал его к себе как можно крепче.