В Сайрааге нет места для монстров

Сильфиль никогда не видела войны. Мирный, светлый Сайрааг, любящий отец и магия, что сама ложится в руки. Белая магия — божественная, исцеляющая, спасительная. Самая подходящая для такой девушки, как она — мягкой и доброй, растущей в любви и не знавшей жестокости. Сильфиль — очень хорошая жрица. Зло не касается ее, не имеет на нее влияния, она не позволяет ничему смутить свою душу и всегда смотрит вверх — туда, где сияет над миром божественный свет. Сильфиль упускает тот момент, когда все меняется. Когда вчерашняя хорошая жрица становится перед возрожденным Занафаром, в страхе — но готовая сражаться. Когда почтительная дочь, девочка, не знавшая никакого зла, собирает среди пепла кости своего отца. Она не уверена даже, что эти кости принадлежали ему: на некоторых остались обрывки плоти и ткани, но узнать по ним кого-либо уже невозможно. И все равно она собирает: поднимает кость за костью, стараясь не дышать, не чувствовать запах горелой человеческой плоти, не думать о том, что этот человек когда-то качал ее на руках. Сильфиль собирает кости — все, что осталось после взрыва, устроенного копией Резо; ее руки в жирной черной саже, и Сильфиль думает, что никогда не сможет отмыть ее. И никогда больше не сможет стереть из памяти этот день: пусть сто раз отстроится Сайрааг, но запах горелого мяса будет преследовать ее вечно, и больше никогда из ее глаз не посмотрит на мир добрая жрица, никогда не знавшая войны. Сильфиль хоронит ящик с костями на городском кладбище — разросшемся за последние дни. И еще долго, очень долго просыпается от мучительных кошмаров, полных обгоревших костей, пепла и трехглавых чудовищ. Вальгаав никогда не видел ничего, кроме войны. Он был еще яйцом, рос и набирался силы внутри прочной скорлупы, когда Золотые драконы начали свою битву. Когда скорлупа треснула и он впервые увидел солнечный свет, впервые ощутил ветер в крыльях — его небеса были уже окрашены кровью. Древние сражались отчаянно: самые сильные, самые умелые воины один за другим погибали в бессмысленной войне на уничтожение — и тогда в бой шли женщины, потом дети. Золотые не щадили никого. Под их оружием и магией погибали драконихи, и даже самые юные, полные надежд молодые драконы оказывались приговорены. Даже яйца были опасны для Золотых — и они уничтожали кладки… Ему до сих пор снится разбитая скорлупа. Пронзенный множеством клинков крошечный дракончик, не успевший даже осознать себя живым. Сломанные хрупкие крылышки, растоптанный в пыль череп. Такие же малыши, которым никогда не вылупиться, разорванные на части — и алая от их крови скорлупа. Насаженный на копье мальчишка-подросток, охранявший кладку, такой же подросток, каким и сам Валь был тогда, — наконечник выглядывает из глазницы, рот перекошен в беззвучном крике, глубокая рана на горле и вся выпущенная кровь — лужей на земле. После таких снов Вальгаав долго ощупывает собственные шрамы — на лице, на теле — в глубине души надеясь, что они исчезли, что ничего этого никогда не было, что это только дурной сон… Владыка Гаав не устает напоминать, что он больше не дракон. Вальгаав помнит. И новое имя помнит тоже, и то, что ему, ученику и слуге сильнейшего из Лордов-Монстров не пристало бояться призраков прошлого. Но сны не покидают его. У него больше нет крыльев — и никогда не будет. Он больше не владеет мудростью Древних, и ненависть теперь питает его — как питает любого монстра. Вальгаав все еще не знает ничего, кроме войны, но теперь сражения — его стихия, и ему не хочется ничего больше знать. Но где-то внутри него, внутри новой сущности монстра, словно детеныш в своей скорлупе, свернулся дракон, Вальгаав понимает это — и иногда хочет, чтобы его не было. Он не успевает ничего сделать: раненный и отброшенный этой сукой Инверс, он может только наблюдать, как Фибризо расправляется с владыкой Гаавом. Сразу вспоминается, с каким ужасом тот говорил о бывшем соратнике — конечно, владыка Гаав никого никогда не боялся, но для того, кто сопровождал его так долго, как Вальгаав, даже малейшая смена интонации о многом говорит. И сейчас Вальгаав воочию наблюдает могущество Хеллмастера, и то, что он ничего не может сделать, доводит его до исступления. Он кое-как стягивает рану, вскакивает на ноги и несется вперед, еще не зная, как именно будет сражаться с Фибризо — и понимает, что опоздал. Тот опутывает мечника тьмой, утаскивает за собой, Инверс бежит за ним, как ошалелая, потом спотыкается, падает и так и остается лежать — но сквозь ее бессвязные вопли Вальгаав умудряется расслышать главное. «Сайрааг». Соратники Инверс обступают ее, они растеряны и испуганны. — Он забрал Гаури! — кричит эта глупая жричка, и Вальгааву хочется сплюнуть сквозь зубы. Да какое кому дело до вашего дуболома, если… — Так ты не умер, — голем щурится, окидывает его взглядом, уже готовый достать меч. Голем — не соперник, но драться с ним сейчас нет смысла, и Вальгаав принимает единственное решение, которое кажется ему правильным. Да, владыка Гаав подозревал Инверс. Да, он заварил эту кашу, чтобы встретиться лицом к лицу с ней. И пусть все это он сделал с подачи Фибризо, но он ведь искренне верил в это, верно? Да и Вальгаав помогал ему изо всех сил, загоняя упрямую девчонку в расставленные ловушки. Но ни один из них не предусмотрел появления Хеллмастера… и владыка Гаав уже заплатил за это. Так есть ли сейчас ему, Вальгааву, такое уж дело до Лины Инверс? С ней, в конце концов, можно закончить и позже. Поэтому Вальгаав поднимает одну руку — здоровую. — Слушайте, я вам не друг, но и делить нам сейчас нечего. Фибризо — куда более приоритетная цель. Все они — и жричка, и голем, и еще одна странная идиотка — пялятся на него недоверчиво. Голем качает головой. — Мы видели твою силу, Вальгаав, тебе одному с ним не справиться. — Посмотрим, — цедит он сквозь зубы и опять ощупывает рану. «В твоей двойственности — твои сила и слабость, — говорил ему раньше владыка Гаав. — Ты можешь применять магию монстров и драконов, но и недостатки обеих рас в тебе также переплелись. В бою ты никогда не должен забывать об этом». Но он забывает. И в такие минуты, как эта, его слабость — драконы регенерируют гораздо медленнее монстров! — подкрадывается сзади и кусает его за хвост. — Я не поняла, — доносится до него голос жрички, когда он уже готовится к телепортации. — Мы с ним что, теперь союзники? — Скорее, нам с ним просто по пути, — отвечает голем, и Вальгаав похвалил бы его за догадливость, но вместо этого он просто переносится — поближе к Фибризо. На полпути происходит как раз то, чего он боялся. Рана открывается, из плеча хлещет кровь, а остановиться и регенерировать, как нормальный монстр, нажравшись эмоций — нет времени. Он же не хочет, чтобы Инверс его опередила, верно? Вальгаав несется вперед, оставляя следы своей крови везде, где совершает передышку между прыжками. Кипящая кровь и ненависть гонят его вперед, но очень близко к Сайраагу, там, где он уже ощущает давящее присутствие Хеллмастера, в нем неожиданно просыпается кое-как воспитанное владыкой Гаавом благоразумие. Измотанный, истекающий кровью — ну точно прекрасный вояка, Фибризо от одного ужаса сбежит… Даже мысли о том, что Инверс со своей шайкой может его опередить, больше не вызывают такого гнева, как раньше. Ночью Вальгаав выходит в какую-то деревню неподалеку от Сайраага и забирается в заброшенный амбар. «Забиваюсь в щель, словно Древний дракон, последний, которому надо выжить, несмотря ни на что». В маленькой деревне оказывается неожиданно много эмоций. Вальгаав подпитывается страхом и болью, но этого мало. Регенерация слишком медленная, а люди, которые время от времени проходят мимо его амбара по своим делам, шепотом рассказывают друг другу, что какой-то сумасшедший колдун уничтожает все разбойничьи шайки в округе… Вальгаав скрипит зубами. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что все это значит. Но он все еще слишком слаб, а значит — Хеллмастер с легкостью уничтожит его. Так Вальгаав думает, пока не приходит жрица. Сильфиль останавливается возле старого амбара. Что-то ее настораживает, и она долго размышляет над этим, пока не понимает: кровь. На придорожной траве следы крови. И на косяке двери. В амбаре темно, и заглядывать внутрь страшновато: это может быть раненый дикий зверь, инстинктивно спрятавшийся в безопасном месте, но никогда нельзя быть уверенной наверняка. Сильфиль вздыхает, накладывает простенькое заклятие из беломагического арсенала, призванное успокоить того, кто там прятался, и делает шаг. В конце концов, это может быть кто-то, пострадавший от действий этого непонятного борца с бандитами в округе, а значит, ее долг, долг жрицы — помочь этому несчастному… Стоит ей войти в амбар, как ее хватают за руку и заламывают назад. Чужое предплечье упирается в горло: Сильфиль не успевает ничего сказать, оказавшись в надежном захвате. — Ты боишься, — произносит хрипловатый мужской голос. — Это хорошо. Сильфиль не пытается вырваться, хотя думает о том, что перспективы у нее нерадужные. Ее заклятие действует только на неразумных существ, зверей, но тот, кто держит ее — определенно человек. Один из недобитых разбойников? Или их жертва? И что он собирается с ней делать? Убить? Изнасиловать? Ограбить? Или он боится ее больше, чем она его, и действует на упреждение? — Отпустите меня, пожалуйста, — просит она, пытаясь говорить спокойно. — Я белая жрица из Сайраага. Я здесь, чтобы помогать людям. Если вам нужна помощь… — Из Сайраага? — переспрашивает он со странной интонацией. — Да. Захват немного слабеет: похоже, мужчина колеблется. А затем вдруг отпускает ее, толкает вперед, от себя. — Проводишь меня в Сайрааг, жрица, — произносит он, и Сильфиль понимает — это не просьба. А обернувшись, с замиранием сердца понимает и кое-что еще. Он похож на человека, мужчину: не очень высокого — ниже милого Гаури — и сильного, тренированного воина. На нем только полотняные штаны, а обнаженные плечи и грудь измазаны кровью, и даже в полумраке амбара Сильфиль видит, что все его тело (и даже довольно-таки красивое, хоть и жесткое, с резкими чертами, лицо) покрыто шрамами. Он похож на человека, но ни у одного человека не может быть ни горящих пронзительным огнем желтых глаз, ни серого костяного рога на лбу. — Монстр! — выдыхает Сильфиль, готовясь сражаться. Желтые глаза незнакомца вспыхивают ярче. — Бойся, это хорошо. Твой страх дает мне силу для регенерации. Только сейчас Сильфиль замечает, что кровь, размазанная по его коже — по всей видимости, его собственная, из глубокой полузажившей раны на плече. — Что тебе надо в Сайрааге, монстр? — в ярости спрашивает она, вспомнив тот день, когда собирала кости отца. О, лучше пусть ее собственные кости лягут здесь, чем она допустит в свой город еще одно чудовище! — Месть, — коротко отвечает он, глядя на нее и, похоже, упиваясь ее гневом. — У вас в городе — Хеллмастер Фибризо, сильнейший из лордов-монстров, а у меня к нему личные счеты. Сильфиль отступает на шаг и упирается спиной в столб, подпирающий балку. Такого не может быть. Только-только они отстроились, только она перестала просыпаться от ночных кошмаров — и снова… Хеллмастер Фибризо. Почему всегда именно Сайрааг?! — Помоги мне, — просит монстр, и на сей раз это именно просьба. — Я понимаю, тебе дела нет до моих личных с Фибризо конфликтов, но если бы ты видела, что он творит, что он может сделать с твоим городом — ты бы не колебалась. — В Сайрааге нет места для монстров! Откуда я знаю, что ты не сделаешь с ним чего-то несоизмеримо худшего? Он улыбается уголком губ. — Я не отношусь к высшему эшелону. Даже в войне с Фибризо я уповаю не на силу, а на ярость, внезапность нападения и некоторые трюки, которым меня обучил владыка Гаав. Да и если бы мне зачем-то сдался ваш городишко, разве нужен монстру повод? Странно, но последние его слова убеждают Сильфиль. По Резо-Занафару она прекрасно помнит: чудовищам действительно не нужен повод. Если бы этот монстр хотел причинить ей или Сайраагу зло — он бы не стал рассказывать о Хеллмастере и просить ее проводить его. Он просто пришел бы и сделал все, что захочет — и даже если бы его смогли остановить, наверняка было бы уже слишком поздно. Она с трудом — ноги дрожат — отходит от столба. Подходит к монстру, касается его раненого плеча. Он отшатывается. — Белая магия действует разрушительно только на низших монстров, — говорит Сильфиль. — Ты, может, и не высший, но и к ним точно не относишься. — Не в этом дело, — бормочет он и отворачивается. Сильфиль колдует: магия разливается в воздухе, проникает в его тело, стягивает порванные мышцы, сосуды, нервы: ей кажется, или по мере исцеления жесткое лицо монстра действительно становится мягче и миловиднее? Сильфиль не уверена, что делает правильный выбор, но точно знает — меньше всего на свете она хочет, чтобы в Сайрааге повторилось возвращение Занафара. По мере приближения к Сайраагу ощущение от присутствия Фибризо становится все более сильным, Вальгаав чувствует его всей шкурой. Если бы он был кошкой, он бы выгнул спину и зашипел; но он недомонстр-полукровка, поэтому он всего лишь рвется вперед. Хеллмастер не скрывается, он хочет, чтобы его нашли — и Вальгааву сейчас это только на руку. Жрица ведет его какими-то обходными тропами; она молчит, не расспрашивая ни о чем, и мало-помалу Вальгаав проникается к ней неким уважением. Поначалу он думал, что с ней ничего не получится: слишком уж наивной и даже глуповатой показалась она ему. Но когда она сначала согласилась помочь, потом исцелила рану, а потом еще и не стала задавать глупых вопросов, падать в обморок или бояться идти в логово к Хеллмастеру — он убедился, что эта жрица не так уж проста. «На самом деле, может, стоило выбрать кого-то попроще?» Он не думает об этом: возвращаться на развилку, где он принял это решение, уже поздно — и не в его правилах. Инверс наступает ему на пятки, это он тоже чувствует. Инверс одержима идеей спасти своего мечника так же, как он одержим идеей отомстить за владыку Гаава, и он не намерен уступать. Инстинктивно он чувствует, что при жрице не стоит произносить этой фамилии, и не произносит — просто гонит ее вперед, пока остаются силы. Они подходят к городским воротам на закате. Одного взгляда достаточно, чтобы понять — Фибризо уже успел наводнить город своими монстрами, и незамеченными проскользнуть не удастся. Вальгаав скверно ругается; жрица так густо краснеет, будто никогда раньше не слышала подобных слов. — Я мог бы телепортировать нас внутрь, — говорит он. — Но меня сразу засекут. — Ray Wing? — предлагает жрица. Румянец все еще не сошел с ее щек, но она не читает нотаций — и на том спасибо. Вальгаав медлит. Потом качает головой. — Я не умею. Брови жрицы взлетают вверх. — Я читала, монстрам легко даются шаманские заклинания… «Но не драконам, — думает он. — У драконов есть крылья — им без надобности магия полета. У меня тоже раньше были крылья, а позже появилось мгновенное перемещение… Я и подумать не мог, что когда-то мне придется преодолевать городскую стену с помощью элементарного Ray Wing!» Из всего этого он произносит вслух лишь последнее предложение. Жрица явно удивляется, но кивает, крепко берет его за локоть. — Я перенесу нас. Я же обещала тебя проводить. Вальгаав вспоминает, что попросил проводить себя только до Сайраага, о самом городе речи не было — но ему не хочется удивляться. Монстр кажется настороженным, но не испуганным: оказавшись внутри городских стен, он то и дело оглядывается, но идет туда, куда она ведет. Сильфиль почему-то вспоминает госпожу Лину и как точно так же вела ее к себе домой; этот монстр не похож на нее, но в этих ситуациях есть что-то неуловимо общее. Может, дурное предчувствие? На пороге дома кто-то ее ждет — темная на фоне освещенного дверного проема фигура. Сильфиль спотыкается. Вот уже год как она живет одна. Она хочет сказать что-то монстру, как-то предупредить его — когда человек на пороге протягивает руки. — Доченька! Сильфиль снова спотыкается и останавливается окончательно. Отец стоит на пороге дома и улыбается. Он совсем такой, каким был в тот, последний вечер, когда она его видела: жреческое одеяние, борода, теплая, полная любви улыбка. Сильфиль не успевает ни о чем подумать — ни о том, что происходящее может оказаться ловушкой, ни о том, что вообще это значит — она просто кидается в его объятия. Ей все равно, обман это, жестокая иллюзия или игра, которую затеял с ней неизвестно кто — она долгий год мечтала о том, чтобы тот день, когда она выбирала в пепле отцовские кости, оказался всего лишь самым страшным на свете сном. Сильфиль обнимает отца, вдыхает его запах — запах трав и мыла, которым она стирает его одежду — и чувствует, как на ее макушку падают его слезы. — Доченька… — шепчет он. — Не верь тому, что видишь. Сильфиль тоже начинает плакать. То, что рассказывает отец о Хеллмастере Фибризо, поднявшем из могил погибших жителей Сайраага, изумляет и ужасает ее — а вот монстр удивленным не кажется. Он только сжимает еще сильнее и так тонкие губы, да кожа его становится совсем бледной — как побелка на стене дома. Сильфиль задумывается об этом, но ненадолго: очень скоро она начинает ощущать, как каждое слово отца будит в ней неведомые прежде чувства. И это не страх, который она ощущала год назад. О нет, Фибризо, использующий такие гнусные приемы, недостоин ее страха. Это ярость, подпитанная решимостью. Готовность действовать — даже если сражаться она будет одна. — У вас есть оружие? — спрашивает монстр. Сильфиль кивает и приносит ему меч: один из тех мечей, что когда-то оставил в этом доме милый Гаури. Тот, конечно, предпочитает свой Меч Света, но и трофейное оружие раньше собирал: часть его осела в доме Сильфиль. Монстр кривится, сам идет в угол и выбирает из оружия короткий клинок на неожиданно длинной рукояти. Пробует пальцем лезвие. — Сойдет. Спасибо за помощь, теперь я пошел. Сильфиль не уверена, что хочет идти с ним, и вообще не уверена, что не хочет остаться здесь, с отцом, но ее недавно пробудившаяся готовность сражаться толкает ее в спину. — Подожди, я с тобой! Монстр молчит. — Тебе пригодится белая жрица! Отец одобрительно кивает. Они не успевают отойти и на квартал, когда на них нападают. Толпа горожан, все — с бездумными лицами и остекленевшими глазами. Жрица бессильно оседает на мостовую, и у Вальгаава, как бы он ни хотел, не получается ее винить. — Они все мертвецы! — кричит он в надежде достучаться до нее, а затем становится не до того. Первого напавшего он одним изящным движением разрубает от плеча до паха — владыка Гаав был бы доволен его техникой. Один взгляд на труп говорит, что он не ошибся: крови почти нет, а та, что есть — темно-бурая, вывалившиеся на землю внутренности сизые и тронуты гниением, и кое-где по ним ползают жирные белые черви. Вальгаав ступает на шаг правее, закрывая это малоаппетитное зрелище от жрицы: еще не хватало девчонку в чувство приводить… Впрочем, он очень быстро понимает, что уберечь ее не удастся: мертвецы прут валом. Он рубит головы, протыкает сердца, вспарывает животы и горла — и с каждым новым трупом все более убеждается, что Фибризо не воскрешает по-настоящему. Внешне эти люди похожи на живых, у них гладкая кожа, под которой бьется пульс, но стоит эту кожу рассечь, и все становится ясно: гнилое мясо, повисшее на костях, отпадает, стоит к нему прикоснуться. Превратившиеся в кисель вместе с содержимым кишки и черная, сгнившая кровь, буквально распадающиеся в труху при прикосновении клинка внутренности — все это никак не похоже на живое. Но хуже всего черви. Клубки жирных, белых трупных червей, выпадающие из каждого отверстия на теле, вызывают тошноту и желание выжечь все эти трупы пламенем Гаава. И, конечно, запах. Этот мерзкий, сладкий и в то же время омерзительный до тошноты запах, такой ужасный, что перед глазами Вальгаава встают картины, которые ему не стоило бы помнить, а уж о чем думает жрица… В какой-то момент он не выдерживает и все-таки сжигает остатки мертвецов — вместе с теми, которых уже успел порубить — магией. И в ту же секунду слышит голос у себя в ушах: тихий и насмешливый. Судя по враз остекленевшему взгляду жрицы, она тоже слышит: — Вальгаав, не жрец и не генерал, просто слуга Гаава. Не переставший быть до конца драконом и не ставший до конца монстром; неужели ты думаешь, что у полукровки хватит сил победить меня? Ты не Лина Инверс, тебе не удастся даже добраться до меня, а значит — не мешай. Голос смолкает. Мертвецов больше нет, только кое-где догорает то, что от них осталось, и запах горящего гнилого мяса еще омерзительнее, чем просто запах гнилого мяса. Просидевшая весь бой на мостовой жрица смотрит на огонь со странной болью в глазах, потом переводит взгляд на Вальгаава. — Ты дракон. — Нет, — отвечает он, подходит и вздергивает ее на ноги. — Ты дракон! — упрямо произносит жрица, смотрит ему в глаза, и Вальгаав впервые замечает, что ее глаза — синие. Он вздыхает, берет ее под локоть, тащит в сторону — туда, где видел подозрительное отверстие в мостовой, похожее на вход в подземный водосток. — Пойдем, вряд ли под городом нас будет ждать столько же мертвецов, сколько и сверху… Кувшин не может опять стать глиной, точно так же и я не дракон больше. Я знаю, о чем ты подумала, жрица, но я не могу просто превратиться в огромного огнедышащего ящера и сжечь Фибризо. Я был драконом когда-то, но слишком давно. Жрица молча идет за ним, и тогда Вальгаав спрашивает: — Ты знала кого-то из них? — Всех, — признается она, и это короткое слово бьет его наотмашь — как никогда не ударить ни Фибризо, ни Инверс. Он выдыхает и неожиданно для себя самого произносит: — Древние драконы… Весь мой вид… Все погибли. Я видел смерть их всех, наши враги никого не пощадили — даже детенышей в яйцах. Выжил только я — потому что стал монстром. Целый вечер сегодня я не могу выкинуть из головы… Что я делал бы, если бы Фибризо обосновался в моем родном городе? Жрица молчит. Когда Вальгаав решает, что ответа не будет, она тихо произносит: — Год назад Сайрааг был разрушен. Мой отец погиб; я собирала его кости, чтобы похоронить на нашем кладбище. Многие погибли, и я думала, что больше никогда… Она всхлипывает. Вырывает руку из его ладони, и обернувшись, Вальгаав видит, что она ожесточенно вытирает слезы. Эту самую, мокрую от слез ладонь она протягивает ему. — Сильфиль. — Вальгаав, — отвечает он. Они пожимают друг другу руки — в водостоке под наводненным мертвецами городом, в поисках самого страшного врага, которого только можно себе вообразить. И впервые после смерти владыки Гаава Вальгааву кажется, что для него, может быть, еще возможно какое-то будущее вне мести Фибризо. Конечно, они опаздывают. Конечно, Лина Инверс и ее сумасшедшие союзнички — оказавшиеся неожиданно старыми знакомыми Сильфиль — опережают их и добираются до Хеллмастера первыми. Конечно, когда все заканчивается, Вальгааву остается только обменяться с Инверс угрожающими взглядами и пообещать отомстить теперь уже ей: за то, что украла его победу. Инверс выразительно крутит пальцем у виска; Вальгааву немедленно хочется угостить ее чем-нибудь из арсенала магии Гаава уже сейчас, но каким-то чудом он умудряется сдержаться. Ему вообще кажется, что теперь он чаще будет сдерживаться. Вся эта история, так странно перекликающаяся с его собственной, будто проделывает в его скорлупе трещину, и дракон робко выглядывает из нее — как выглядывал когда-то из трещины в яйце еще не родившийся крошечный Валь. Сильфиль при нем относит цветы на могилу отца: туда, куда закопала год назад его кости, и, глядя на это, Вальгаав обещает себе непременно вернуться на кладбище Древних. Он ничего не забыл и не простил, но после всего пережитого здесь, после знакомства с этой жрицей ему кажется, что самая темная часть его прошлого наконец-то обрела свой покой. Когда он собирается в дорогу, Сильфиль болтает со своими друзьями, делится с ними подробностями пережитого, и Вальгаав думает, что так даже лучше. Все-таки монстр — не самая лучшая компания для белой жрицы. Но она нагоняет его: уже возле городских ворот, запыхавшаяся и раскрасневшаяся. — Когда мы встретились, я сказала, что в Сайрааге нет места для монстров, — без предисловий произносит она и осекается. Долго молчит, Вальгаав смотрит на нее, наблюдая, как она мучительно подыскивает слова. Наконец, Сильфиль краснеет и заканчивает: — Но для дракона, я думаю, место найдется. Вальгаав усмехается, поворачивается — и, не оглядываясь, уходит прочь.