Одержимость

Вчера почти целый день лил дождь, сегодня подморозило, и солнечные лучи насмешливо отражались от сверкающего катка, который еще вчера был дорогой. Скорбная процессия, в хвосте которой я осторожно переставлял ноги, с трудом сохраняя равновесие, медленно приближалась к открытой могиле. Гроб везли на санях. Конец февраля. Суббота. Выходной… Его хорошо бы провести дома на диване в тепле и уюте, а не на открытом всем ветрам кладбище. Хоронили начальника, как написали в некрологе, «скоропостижно скончавшегося на рабочем месте», а на деле… Ничто, как говорится, не предвещало. Очередная запарка, каких всегда полно — рабочий момент. Нахлобучка от руководства, а когда их не бывало? Но вот что-то перемкнуло у него в голове. Встал и вышел. В окно. Никто и не заподозрил ничего. Секретарша замерзла, долго думала, откуда сквозняк. Зашла к нему — обе створки настежь и пустой кабинет, она даже сразу и не поняла. Могильщики суетились возле разверстой могилы, рядом ожидали своих постояльцев еще две. Народ молчал. Вдову поддерживали под руки родственники, сама она была почти невменяема, видать, накачали успокоительными. Распоряжалась всем Людмила Андреевна, наш негласный лидер и организатор всего и вся. Солнце подумало и спряталось за растрепанную серую тучу, и стало еще холоднее. Народ молчал. Наверное, стоило бы сказать о покойном несколько слов, но это был тот случай, когда нужные слова не находились. Да и что тут скажешь? Гроб поспешно опустили в могилу, и кто-то бросил первый ком земли на его крышку. Следом полетел еще один. Люди осторожно отходили, уступая место другим. Я не хотел пачкать руки, но потом решился — в кармане были влажные салфетки, а очень уж отдаляться от коллектива не хотелось. Пришлось пробираться вперед. Четверо узбеков в робах нетерпеливо переминались с ноги на ногу с обеих сторон могилы. Я их понимал — холодно, да и чуть поодаль уже стояла следующая процессия. Нужно поторапливаться. Я выбрал самый стылый кусок земли, чтобы меньше испачкаться, и отступил назад, давая место другим. — Цветы в могилу будете кидать? — негромко спросил кто-то. Я вздрогнул, помотал головой и обернулся на голос, на секунду встретился глазами с его обладателем, но молодой человек уже пробирался дальше вдоль наших, задавая тот же вопрос. А я не мог отвести глаз от его узкой спины, маленькой задницы и длинных худых ног. Он не был узбеком, я бы даже затруднился отнести его к какой-либо нации… Бледное узкое лицо, блеклые глаза, то ли серые, то ли голубые, и соломенные патлы, торчащие из-под вязаной шапочки. Скорее скандинав, да. Пока я думал, те трое, кто оставался возле могилы, принялись шустро засыпать ее землей. А он вернулся с охапкой разномастных цветов и стал раскладывать на земле, подрубал стебли. Он часто наклонялся, и я жадно смотрел на его задницу — ничего не мог поделать — и чувствовал себя законченным извращенцем. Нашел же время и место положить глаз. И главное, на кого! Могильщиков я в свою постель еще не укладывал… Я смотрел, как последним штрихом привязывают к кресту венки, раскладывают ровным слоем живые цветы, и понимал, что пора уходить — наши уже потянулись на выход. Бригада уже топталась возле второй могилы, готовясь к следующему раунду. Я последний раз оглянулся — он стоял, опираясь на лопату с отрешенным выражением лица, и был недосягаем, как луна. Дольше задерживаться было уже неловко, пришлось брести вверх по скользкой тропе. — Егор, ты на поминки идешь? — Серега-снабженец поднял воротник куртки и шмыгал носом. — Нет, — еще не хватало окончательно убить субботний день в заводской столовой, где все та же неутомимая Людмила Андреевна организовала банкет. Вдова пребывала в полной прострации, и ожидать от нее каких-то осмысленных действий не стоило. — А я пойду, наверное, — Серега с сомнением посмотрел на меня и вздохнул, — хоть пожрать и водочки хряпнуть. Холодрыга, не хватало еще заболеть. Бывай. Я пожал протянутую руку, и Серега полез вместе с другими в автобус, меня же ждала машина. Салон медленно прогревался, даря тепло промерзшему телу. Мимо еле-еле прополз казенный автобус. Стоянка обезлюдела — в такую погоду прийти на кладбище без острой нужды желающих не было. Надо бы ехать домой, но я все медлил. Уехать и никогда не возвращаться можно было легко, но что-то удерживало. Кто-то. Смысл врать себе, если я хотел этого парня так, как никого раньше? Он, зараза, как назло подпадал под тот типаж, от которого я тащился: худой, но не доходяга. Мускулы ощущались под всей этой его несуразной одеждой, которая не могла скрыть неплохо развитое тело. И чертова задница даже издали притягивала взгляд. Уехать и пить дома коньяк в одиночестве всегда успеется, а вот упускать шанс не стоило. Терять мне было нечего, хотя как завести разговор на столь щекотливую тему, я не представлял, но, положившись на русский авось, остался сидеть в машине. Ждать. Люди редкими группками и поодиночке покидали кладбище. Заводились и отъезжали машины. Я видел, как вернулась бригада, поставив сваренные из труб сани к домику администрации. Темнело. Я продолжал ждать, все меньше и меньше веря в успех затеянного мероприятия. Почти в тот самый момент, когда мое терпение было на исходе, в воротах кладбища показался он. В дурацкой дутой куртке я бы его и не признал, если бы не светлые патлы, вызывающе торчащие из-под шапки. Он шел по дороге довольно быстро, засунув руки в карманы, ссутулившись и втянув голову в плечи. Наверное, ветер так и не утих, в теплом нутре машины я совсем забыл о нем. Поспешно развернувшись на льду, я поехал следом. Он шагал по обочине, от ушей тянулись проводки наушников — видимо, слушал музыку или разговаривал с кем-то по телефону. Со спины было не понять. Я вздохнул — видать, не судьба, и добавил газу, стремясь поскорей разминуться с мечтой. Машину тряхнуло, колесо попало в затянутую тонким ледком яму, и холодная грязная вода мощно выплеснулась наружу, окатив предмет моих мечтаний с головы до ног. Если бы я планировал эту ситуацию, то и тогда не смог бы действовать лучше — теперь мне ничего другого не оставалось, как предложить свою помощь. — Прошу прощения, — я открыл дверцу с правой стороны. — Подо льдом не видел, что тут лужа, но готов компенсировать. — Не надо, — он снял шапку и пытался утереться ею. — Мне очень неловко, право слово. Давайте все же сдадим вашу одежду в химчистку. — Она того не стоит, — сказал он и, поскользнувшись, сел на грязный снег обочины. — Тогда предлагаю постирать куртку и джинсы у меня дома, — продолжал настаивать я. — Садитесь. Холодно же. Он долго колебался, но все-таки решился. Я не верил своему счастью, внутри все пело — удача на моей стороне! Мне было наплевать на салон, чехлы на сиденьях легко почистить, главное, что он рядом. Разговор у нас не клеился. Я был занят сложной дорогой, которая, благодаря лени коммунальщиков, превратилась в испытательный полигон, он — своими мыслями и даже не спросил куда едем. С другой стороны, возможно, ему и правда было без разницы. — Приехали, — я поставил машину на привычное место во дворе и отстегнул ремень безопасности. Он последовал моему примеру и вышел, безучастно разглядывая дом. — Второй подъезд, — зачем-то сказал я и пошел вперед, слыша сзади легкие шаги. Дверь привычно запиликала, пропуская нас внутрь подъезда. Консьержка даже не взглянула, кто там пришел, продолжая пялиться в маленький телевизор, из которого доносился пронзительный голос ведущего очередного ток-шоу. В лифте мы тоже молчали, старательно на пару изучая правила пользования, и внезапно идея уложить этого нелюдимого парня в постель стала казаться мне совершенно бесперспективной. — Давай сразу куртку и джинсы в стиралку засуну, — я включил свет в прихожей, быстро разделся и сразу прошел на кухню ставить чайник. Горячего чая хотелось невыносимо. — Куда нести? Я обернулся: он стоял, прижимая к себе ком одежды. Не переминался с ноги на ногу, что сразу выдало бы неловкость, а просто стоял расслабленно, ждал. Сердце странно кольнуло — худые ноги, покрытые светлыми волосками, казались трогательно-беззащитными. Чайник зашумел, как делал всегда, собираясь закипать, отвлекая от беззастенчивого разглядывания гостя. — Точно больше ничего не нужно постирать? До утра все высохнет. Он пожал плечами и сунул куртку с джинсами в открытый люк. — Погоди, — я сообразил, что ему нужно во что-то переодеться. Не голышом же ходить по чужой квартире. Это я мысленно его уже раздел и поимел во всех позах, а на деле человек мог оказаться скромным и испытывать дискомфорт от необходимости заголяться перед посторонними. Я принес махровый халат, который когда-то дарила мне матушка и который был мне безбожно мал. Нашел и тренировочный костюм — его тоже стоило бы выбросить лет пять тому назад, но все руки не доходили. Вот и пригодились. — Держи, можешь переодеться и стирать все, что нужно. Он кивнул и выжидательно на меня посмотрел: когда уйду-то. — Я буду на кухне, — правильно истолковать его взгляд не составило труда. — Если хочешь принять душ… Он снова кивнул. Меня эта пантомима начала изрядно раздражать, но я усилием воли заставил себя успокоиться — он-то не виноват. — Полотенце сейчас принесу. Новая мочалка в нижнем ящике тумбы. Я сидел на кухне битый час и ждал. Не знаю, что там можно делать столько времени, но стучать и спрашивать не стал. Прислушивался к звукам из-за закрытой двери — они вселяли надежду, что с гостем все хорошо. Жаль, что сардельки уже разварились и превратились в куски непонятно чего. Наверное, их стоит уже выбросить. Я допивал второй бокал коньяка, когда замок в ванной комнате все-таки щелкнул. — С легким паром, — произнес я, но сарказм сдержать все-таки не удалось. — Спасибо, — он слабо улыбнулся и на нижней губе появилась капелька крови — треснула. — Извини, не смог удержаться и принял ванну. Не так часто… — он замолчал на полуслове и облизнул губы. — Макароны с сардельками будешь? — Мне не хотелось бы затруднять… — Значит, будешь. — Я закинул в воду свежую партию сарделек и положил на сковороду макароны, терпеть не мог разогретые в микроволновке, невкусно. — Коньячку за знакомство? — Не пью. — Совсем? — Я удивился, не вязался у меня образ могильщика с трезвым образом жизни.- Я же не предлагаю напиваться, пару глотков. Или религия не позволяет? — Религия. Я прочистил горло и стал орудовать лопаткой, перемешивая макароны, чтобы скрыть замешательство, потому что не мог решить, серьезно он или шутит. В любом случае, уговаривать дальше смысла нет. — Я выбросил упаковку от сарделек, но на них было написано «говяжьи». — Спасибо, — он едва заметно улыбнулся, но губа снова треснула, и он прихватил больное место зубами. Поставив на стол тарелку и приглашающе махнув рукой — ешь, мол, я устроился напротив и включил телевизор. Он покосился на меня и присел на краешек стула. Халат, плотно завязанный на талии, распахнулся, открывая гладкую грудь. — Чаю налить? — я продолжал играть роль гостеприимного хозяина и понятия не имел, как приступить к самому главному. Вот как ему можно предложить переспать? — Да, спасибо. Я занимался чаем и думал: не плюнуть ли на всю затею? Ну переночует он у меня в гостиной, диван разложу — пусть спит. Но само его присутствие действовало на меня странным образом. Я ощущал его присутствие каждой клеточкой тела, а воображение, на отсутствие которого жаловаться никогда не приходилось, немедленно дорисовывало все остальное. В красках. В подробностях. Мысленно я разложил его во всех мыслимых позах, и от этого неудовлетворенность становилась все сильней. Я залпом допил коньяк. — Спасибо, — он отставил пустую тарелку и потянулся за чаем. Плотнее подвинулся к спинке стула, откинулся и удовлетворенно вздохнул, поднося чашку к губам. Не отдавая себе отчета, в том, что делает, он вытянул ноги, положил их на второй стул и прикрыл глаза. — Как смотришь на то, чтобы переспать? Он как будто не расслышал, продолжая сидеть в прежней позе. Не дрогнул ни единым мускулом, только сильнее сжалась рука, держащая чашку. И он молчал. Ровно дышал, не открывая глаз. Не возмущался, не просил выпустить из квартиры. Я уже смирился с тем, что это такое своеобразное «нет», когда он тихо и без выражения произнес: — Три тысячи рублей. И продолжал сидеть в прежней позе, как будто не он только что назначил за себя цену — три тысячи. Рублей! Я никогда не имел дела со шлюхами. Не в брезгливости дело, скорее в принципах: продажная любовь унизительна и для того, кто продает, и для того, кто покупает. У меня, слава богу, недостатка в партнерах не было, чтобы опускаться до проституток. И я бы выставил этого парня, имени которого даже не знал, но злость напополам с желанием плохой советчик. И вместо того, чтобы оскорбиться, я сказал: — Надеюсь, это цена за всю ночь? Он промолчал, только поставил почти пустую чашку на стол. Уронил руки на колени и, спохватившись, резко встал. Я следил за представлением со все возрастающим раздражением. Три тысячи невеликие деньги, и я надеялся, что этот случай будет наукой мне впредь не западать невесть на кого. Лучше искать партнеров в своем кругу, среди тех, кто знает правила игры, кто пойдет с тобой в постель, чтобы разделить удовольствие на двоих. Я сдернул с него халат. Он покорно стоял, опустив голову, и упорно не глядя в мою сторону, и эта чертова покорность заводила похлеще крутого порно. Хотелось вжать его в стену и жестко отыметь, но в то же время я до боли сжимал зубы, чтобы не наброситься на него с поцелуями, чтобы не смять его податливые губы, не засунуть язык глубоко в рот. В каком бы угаре я ни находился, но не позволял себе забыть о трещинке и крови. Стоит только тронуть, как она потечет снова. И я терзал его шею, прикусывал кожу и жадно шарил руками по телу.  — Все… Пойдем в кровать, а то я тебя прямо тут… — я едва заставил себя оторваться, и мы как два зомби, держась друг за друга, добрели до спальни. И вот там я оторвался по полной, почти не соображая ничего от накрывшей с головой животной страсти, едва контролируя себя, я все-таки настойчиво повторял себе: не целоваться! От его податливости сбивалось дыхание, в ушах грохотала кровь — наваждение какое-то, потому что ничего такого, от чего настолько рвало бы крышу, он не делал. Он просто позволял делать с собой что угодно, запрокидывал голову, открывая беззащитную шею, и мне этого хватало, чтобы окончательно слететь с катушек… Где-то посреди ночи я вспомнил про стиральную машинку. Собрал с пола штук пять презервативов — нечего им до утра валяться — и пошел вешать белье на электрическую сушилку. Вернувшись, обнаружил его у стены. Он лежал, устало вытянувшись у стены, и выглядел откровенно затраханным. — Прости, кажется, я тебя заездил, — я был настроен благодушно, чмокнул его во влажный от пота висок и укрыл нас обоих одеялом. Утром он взял деньги и, коротко кивнув, ушел, отказавшись от завтрака. Тогда я был уверен, что мы распрощались навсегда. Увы, как показало время, я сильно ошибался — через несколько дней стало ясно, что никого другого мне не надо. Можно было бы бороться со своим нездоровым влечением — о любви речи не шло, я и пытался. Но клин вышибаться клином отчаянно не хотел. В первый раз пойдя на поводу своих желаний, я словно выпустил джинна из бутылки и теперь сам стал ее рабом. И в ближайшую субботу, проклиная все на свете, я снова поехал на то самое кладбище. Оставалось надеяться, что он будет на месте.