Триста ступеней

"I sold my soul to a three-piece And he told me I was holy, He’s got me down on both knees But it’s the devil that's trying to Hold me down" У Элли была дорожка из желтого кирпича, были друг, обретший пламенное сердце, соломенный мальчик рядом без мозгов. У Элли были Тотошка и домик в штате Канзас. Желтый близок к золотому, а значит, если бы пошел дождь и кирпичи блестели, можно было бы представить, что она идет по золоту: питерским куполам, чемпионским медалям, пластиковым картам "Сбербанка". Элли, тебе просто снится кошмар. Выпей таблетку, деточка. У Юры не было ни Тотошки, ни золотого пути под ногами. Был кот, который гулял сам по себе и не ждал ничего и ни от кого. А Плисецкий ждал. Уже третью кошачью жизнь. Где-то вдалеке должен был маячить волшебный город цвета его глаз, но впереди пока были только долгие-долгие годы в ожидании пророчества. Обещанного три года ждут, а в случае с Юрой — несколько жизней, одна другой краше. Кто-то свыше не отличался хорошей фантазией. Плисецкий раз за разом рождался сам собой. В смысле, может, он и рад был бы проживать каждую жизнь по-другому, но неизменно он — это лед и фигурное катание, серебристый Санкт-Петербург и холодный Финский залив, хрупкое тело с бледной кожей и зеленые кошачьи глаза. Неизменно он — это сложные программы, четверные прыжки с пятнадцати лет и выгрызающая душу болезнь. Первую жизнь Юра еще пытался от нее лечиться, но потом просто пускал все на самотек. Под его ногами не было волшебного желтого кирпича, зато его путь — это глупое обещание длиною в вечность, всегда несдержанное, всегда сказанное с улыбкой, всегда с последующим провалом в памяти. — Я хочу прожить с тобой эту и следующие семь жизней, — эти слова Юра услышал, стоя в прохладном коридоре спортивного комплекса в Хасецу. Хребет ободрало бритвенным лезвием сверху вниз. — Виктор? — неуверенный дрожащий шепот, который был похож на эхо где-то под высоким потолком с немногочисленными рампами. — Ты хочешь?.. Обряд? Юра выдохнул сквозь зубы, потер лицо ладонью с таким остервенением, будто хотел снять с себя кожу. Юри, тебе повезло просто, и даже не как утопленнику. Всегда везет таким, как ты, — Юра об этом в курсе еще с начала второй жизни. Перед Кацуки стоял человек, который выедал внутри Плисецкого тоннели и черные пятна, как раковая опухоль. И от этой болезни некуда было деваться — сиди и терпи, сдирая по ночам обои на уровне глаз, лежа в кровати. Обряд — дело красивое. Обряд — это вам не свадьба с тамадой и пьяными гостями. Это не когда кольца и белое с черным. Его проводили только в одном уголке мира — в забытом богом, но не забытом людьми городке в Индии. Триста ступеней вверх до храма пешком, рука об руку, обязательно ступая в ногу, не сбиваясь и не останавливаясь для того, чтобы перевести дух или утереть пот с лица. Те, кто уже прошел это, рассказывали, что где-то до сотой ступени подниматься было легко, дальше — сущий ад. Постоянно хотелось остановиться и, раскинув руки, рухнуть вниз, не глядя. И только рука истинной пары могла удержать от этого желания своим теплом. Мало кто решался на этот обряд, раньше его проводили намного чаще. Людям нравилась идея родственных душ, нравилось думать, что с горячо любимым человеком получится провести даже не одну жизнь — восемь. Для Юры это звучало, как вечность. И она простиралась под ногами выцветшей желтой краской, пахла одиночеством и тоской по человеку, который никогда не пройдет с ним и одной ступени наверх. Человеку, в глазах которого когда-то в прошлой жизни остановилось время, и Юра шел за ним, как связанный жесткой бечевкой по запястьям, и не смел попросить, чтобы его отпустили. Юра, прислонившись затылком к выкрашенной синей краской стене ледового, закрыл глаза, прислушиваясь к чужому сбитому дыханию на катке. Юри плакал, и Плисецкий понимал, почему. Виктор предложил ему пройти обряд, а это значило только одно — они будут связаны неведомой силой и смогут находить друг друга в перерождении раз за разом, а главное — помнить. — Люблю тебя. Если бы я мог просить о вечности, я бы начал именно с нее, — шептал Виктор глухо, ломано. До Юры долетало каждое слово, и все, о чем хотелось просить ему самому — оглохнуть на время. Уйти не получалось — ноги приросли к полу, как вмерзли, дрожали на коньках в блокираторах; щиколотки то и дело трясло и выворачивало в стороны. Элли, тебе просто снится кошмар. Выпей таблетку, деточка. Ночью не спалось. Юра в принципе плохо засыпал в Японии. То ли ночи были слишком темными, чернильными, как тяжелое покрывало, то ли воспоминания не давали возможности забыться. Почему это произошло именно с ним? — Юр, ты чего тут бродишь, как привидение? — Виктор высунул голову из комнаты на первом этаже, где они с Хироко и Мари часто сидели за настольными играми. — Не спится. А ты что здесь забыл? — ответил Плисецкий, зябко поежившись и поплотнее кутаясь в толстовку. — И мне не спится. Составишь компанию? — Витя выглядел, как всегда, как боженька, но сейчас боженька был уставшим и каким-то потерянным. Наверное, именно это и стало причиной того, что Юра молча кивнул и пошел за ним. В небольшой комнатке пахло деревом и мятой. Юре нравились запахи "Ю-Топии", такие домашние, простые и приятные, они приносили умиротворение и хоть какой-то покой. На столе стояла пиала для сакэ; маленькая лампа из угла тускло освещала пространство, как свеча. — Ты чего пьешь на ночь глядя? — обронил Юра, опускаясь на колени и устраиваясь за низким столиком. — Как я и сказал, не спится, — ответил Витя, протягивая руку в сторону и выуживая откуда-то из приглушенной темноты бутылку. Юра следил за его руками, смотрел, как прозрачная жидкость льется из горлышка в пиалу, и думал о том, что бог напыщен и несправедлив. Разве можно создавать людей, которые даже водку в стакан наливают так, что засмотришься? — Ты сомневаешься в своем решении? — тихо спросил Плисецкий, встряхивая головой, чтобы волосы закрыли лицо. Так проще, так всегда было проще, иначе зачем нужны длинные волосы? Чтобы быть похожим на Витю в юности? — Нет. Откуда ты, кстати, о нем знаешь? Ты ведь об обряде? — Виктор отпил из пиалы и отставил ее в сторону, мягко глядя на Юру своими невозможными глазами, которые в темноте казались сапфировыми. — Да. Я слышал. Прости, — делая слишком долгие паузы между словами, пробормотал Юра. Виктор глубоко вздохнул, опуская взгляд в стол. — Солнышко... — Вить, — перебил его Плисецкий. — Я прошлые жизни помню. Обе. Это третья. Это ведь ненормально, верно? Такое бывает, только когда кого-то своего встречаешь, когда вляпываешься по самое горло, когда все, конец, абзац, красная строка. Даже без обряда. Обряд — это красивая сказка, интересная традиция, золото на пробор. Что-то из индуизма, просто совпало так, что Индия у нас в перерождение верит, а божий замысел таким и оказался. Остальные живут каждый раз, как в первый. А я помню, — последние слова Юра выпалил почти беззвучно, чувствуя, как печет глаза от слез, слыша, как волнами дрожит собственный голос. — Юра, это не я, — Витя устало потер двумя пальцами переносицу, потом протянул руки через стол, хватая Плисецкого за запястья. — Почему ты ничего мне не говорил раньше? — Когда? В прошлой жизни? Или сегодня, когда ты Кацудону предложил Золотой Обряд? — Юра слабо попытался вывернуть руки из чужого захвата, но не смог. — Тебе золота что ли в жизни мало? Скажи, мало? Чего тебе не хватает? — Господи, да что ж такое, — прошептал Виктор, вскакивая на ноги, обходя низенький столик по левому краю и плюхаясь рядом с Юрой на колени. — Не знаю я, почему так. Я же вижу все, ты думаешь, я не вижу, Юр? Я же не слепой. Но не могу я. Не мой ты, понимаешь? Юру колотило. Виктор притянул его к себе за плечи, вжал головой в собственное плечо. — Не трогай ты меня, зачем? — Плисецкий слабо трепыхался в его руках, пытаясь сбросить с себя кольцо объятий, а потом как-то затих, обмяк, уткнулся макушкой в ключицу — так крепко, до боли. — Что ты помнишь? — спросил Витя, поглаживая волосы на затылке Юры и с ужасом понимая, какой тот ледяной. Чужая кожа почти обжигала стылым холодом. — Все. В прошлый раз ты в Москве жил, у тебя школа своя была. Ты меня обещал из Питера забрать, но что-то пошло не так в твоей башке, как обычно. — Наверное, Юра хотел, чтобы эти слова прозвучали зло, но получилось как-то сипло и совсем не агрессивно. — Я ничего не помню. Это первая жизнь, в которой мне захотелось по-настоящему быть с кем-то рядом. Все совсем по-другому, понимаешь? Юри, он... — Прекрати! Заткнись, пожалуйста, просто не надо! — Плисецкий дернулся, больно боднув Витю в плечо головой. — Тихо. Тихо, не буду, — Никифоров сильнее обнял Юру, закутал в свои руки, не зная, что делать дальше. Согреть? Согреть, а потом опять отпустить и больше никогда не дотрагиваться? Это что, чья-то злая шутка? — Вить? — после длинного, струной натянутого молчания подал голос Юра. — У тебя теперь еще семь жизней будет. Точно, сто процентов будет, про это столько учебников написано. А ты... — Плисецкий резко замолчал. — Что, Юр? — Ты бы провел со мной хоть одну? — выдохнул Юра ему в ворот рубашки, не замечая, что ткань уже стала мокрой от его слез. Виктор молчал, и это молчание пилило и резало, срубало слой за слоем, отдирая кожу и мясо от ребер. Юра заплакал в голос. — Не плачь. Пожалуйста. Боже, ну пожалуйста, — шептал Виктор, гладил по волосам, перебирая тусклые в этом глухом свете пряди. — Прости меня. Не может же так быть, просто не может. У Элли были дорожка из желтого кирпича и собачка Тотошка. У Вити были Юри, Маккачин и триста ступеней вверх. Юре же хотелось упасть в адские чертоги и сгореть заживо. * * * — Юрка, ты видел? Видел? — Мила ворвалась в раздевалку, размахивая смартфоном. Рыжая, статная, красивая, как греческая статуя. — Что ты там опять нашла, баба? — Юра повернулся к ней, сидя на лавочке и застыв с кедом в руке. — Это все-таки случилось! Они прошли обряд, смотри! — Мила ткнула в лицо Плисецкому гаджет с открытым Инстаграмом. Юра провел пальцем по экрану, сдвигая его вверх. На него смотрел улыбающийся Виктор со своими невозможными лазурными глазами. За его спиной — ступени, уходящие далеко вверх, что не увидишь, что там дальше. Одет Никифоров в легкую белую рубашку, расстегнутую до середины груди, и белые летние брюки. Подпись под фото: "Триста ступеней вверх! Триста, ребята! Интересно, а на сотой ступени будет остановка "Небеса"? Сейчас проверим! #индия, #золотойобряд". На следующей фотографии был Юри, бледный, как луна, тоже весь в белом, смоляные волосы зачесаны назад, глаза огромные, чуть испуганные. "Как олень, ей-богу", — подумал Плисецкий. Хотя он его прекрасно понимал. Золотой Обряд — это не свадьба. Женятся остальные. Родственные души же скрепляют узы совсем иначе. — В храме фоткать запрещено, так что вот снимок уже после Обряда, — щебетала Мила, тыкая пальцем в экран из-за плеча Юры. — Получилось! Они прошли! Смотри, какие классные. У Виктора такой шухер на башке, представляю, какая там жарища, а еще так высоко подниматься! — Баба, цыц! — резко заткнул ее Юра, вглядываясь в фото. "Мы сделали это!". У Юри по волосам прямо посередине головы, где должен быть пробор — золотая полоса, ровная и гладкая, как сусальным золотом нанесенная. Рука Плисецкого дрогнула, и он чуть не уронил чужой телефон на пол. — Юра, не ломай мою технику, — звонко сказала Мила, вытаскивая смартфон из его пальцев. — Здорово, да? — Да. Обалдеть, как здорово! Я счастлив, — ответил Юра, натягивая кроссовку и поднимаясь на ноги. — Мне идти надо, Отабек приехал. — Алтын? Ух ты! Я не знала, что он в Питере! — Приехал утром. Я оставил ему ключи у соседки. Все, я ушел — эти слова Мила уже слышала из коридора. Алтын появился в судьбе Юры две жизни назад. Подумать только, в его прошлом не было ни Юри, ни Милы, ни даже Якова. Это всегда были другие люди, похожие, но другие. Плисецкий даже иногда думал, что души эти были из одного флакона, просто имена разные, внешность другая. Он вот один, а все вокруг мелькают, как пейзажи за окном во время быстрой езды. А Отабек был всегда. Сваливался, как снег на голову. Причем Юра каждый раз упускал этот момент. Однажды какой-то мальчик в школе помогал ему прятаться от шпаны в хозяйственном отсеке, а потом, спустя годы, находил его на катке во время очередных соревнований. Во второй жизни Отабек столкнулся с ним в Санкт-Петербурге во время жуткого ливня, когда Юре было всего десять. Молча встал на остановке рядом с промокшим насквозь Плисецким, похожим на взъерошенную синичку, и протянул ему зонтик, заслоняя от дождя. Разумеется, потом они снова встретились, и даже стояли на одном пьедестале. В этой жизни почему-то Гран-при подкачал, и Юре было холодно стоять одному со своим золотом на шее, которое тянуло вниз, как свинец. Только с моста с ним сигать. Юра помнил свои жизни, но не знал, как они закончились и что было потом. Воспоминания о первой обрывались на моменте, когда он женился на Елене — одиночнице из Екатеринбурга, хрупкой и юной девочке с двумя золотыми косами. Вторая жизнь вообще была странной — Плисецкий не хотел заводить семью, не хотел ничего, кроме Виктора, который уехал из России, когда Юре было двадцать. Дальше — какие-то обрывки, будто на лоскуты воспоминания порезали. Кажется, Юра даже ушел из фигурного катания. Зато был Алтын, и его Плисецкий помнил очень хорошо, как будто вчера было. — Солдат, как я рад тебя видеть. — Отабек сгреб его в медвежьи объятия, кутая в тепло с головы пят. — Опять ты ледяной! Лягушка лягушкой, — Алтын усмехнулся, отпустил Юру и взял обе его руки в свои ладони, растирая и согревая. — Я всегда холодный. Вегетососудистая, что с нее взять? — смущенно пробормотал Юра. — Август же на дворе, сосулька, — Отабек продолжал улыбаться и мягко гладить руки Юры. Кончики пальцев начало покалывать от чужого тепла. — Пошли погуляем по Питеру? — неожиданно предложил Плисецкий, и Алтын с готовностью согласился. Юра любил свой город. Любил и эту странную мистическую атмосферу, любил крыши, затерянные в закатных лучах, любил золото куполов и неровные мостовые, ледяные горки зимой и пирожные в кондитерской на Невском. Питер был живым, подвижным, но таким холодным, стылым, жемчужно-серым. Питер был всем, и Плисецкий каждый раз рождался в этом городе, зная, что он дома. Ни одна страна, ни один город не могли сравниться с этим ощущением единения. Юра слышал пульс города, дышал с ним одним воздухом, растворялся в криках морских чаек и хлопках голубиных крыльев. — Обожаю Питер. Как же я обожаю Питер, — сказал Юра, потягивая запрещенную Яковом колу, сидя на нагретой солнцем крыше. — Да, красивый город, — кивнул примостившийся рядом Алтын. Плисецкий знал, к кому обратиться, когда хотелось беспробудного одиночества. Одноклассник Леша за бесплатные билеты на Кубок Ростелекома для мамы с бабушкой мог и Родину продать — когда те уходили вдвоем, он без зазрения совести таскал домой Катю из 10 "А". Ключи от крыши высотки — малая плата за такое. Юра повернул голову, разглядывая Отабека. Он знал его лицо так хорошо, будто выучил наизусть еще очень давно. Острая, красивая линия челюсти, аккуратный нос, глубокие глаза — черный шелк по радужке, высокий лоб, забавно топорщащиеся волосы по краю коротко подстриженного затылка. В Алтыне все было родным и правильным. С ним рядом было тепло, с ним было, как в Петербурге, будто дома. Сердце вдруг потяжелело, гулко забилось где-то в горле, встав комом, что не вздохнуть. "Как жаль, что ты не помнишь, как дал мне зонтик. Как мы с тобой прятались в школе. Как ты меня с Леной познакомил со словами: "хватит уже маяться, смотреть тошно", — думал Юра, закусив губу и не отводя от Алтына взгляда. — Солдат, ты чего? — Отабек повернул голову, посмотрел на Плисецкого. — Ничего. Просто. Вот бы дождь пошел, — усмехнулся Юра. — Настоящий житель Петербурга! Вам бы только дождь и подавай. — Алтын протянул руку и потрепал светлые Юрины пряди. — Ничего, я бы нашел нам зонтик. Юру дернуло, как за ниточку кто потянул. Может, показалось? — Бек, ты же веришь во все это? Ну... в прошлые жизни, в обряд и прочее? — зачем-то спросил Юра. — Да. Но это совсем необязательно — обряд проводить. Если встретишь свое, захочешь быть вместе, начнешь жизни запоминать и метаться, пока не найдешь. А там уж как повезет, — серьезно ответил Алтын, глядя на закат. Рыжее солнце зажигало в его глазах темный янтарь. — Что значит, как повезет? — осторожно осведомился Юра. — Не всегда же сразу понимаешь, кто твой, а кто — нет. Отабек как-то обреченно махнул рукой. — Ты так говоришь, как будто жизнь другую помнишь, — нервно хохотнул Плисецкий, вновь прикладываясь к баночке колы. — А я помню. Эта — третья, Юр. Газированная жидкость ударила в нос, и Юра закашлялся, закрыв рот обеими руками. Хороша же дружба, если он узнает это все спустя два года после того "будешь моим другом или нет?". — Значит, ты... — Юра не договорил и снова закашлялся. — Ты был такой смешной тогда в десять лет под дождем. Как сейчас помню, посмотрел на меня так исподлобья, отвернулся, губы надул. Глаза только светятся, как медь в костре, зеленым. Красивые у тебя глаза, Юра. Вот же наградила природа, — как ни в чем не бывало продолжал говорить Алтын. — Ты дурак, что ли? — обиженно вскинулся Плисецкий. — Ты, может, лет в сорок мне хотел рассказать, что ты помнишь это все? — А ты разве не помнишь? Юра завис, как на паузу поставили. Все свои жизни, включая эту, он думал только о Викторе. О том, что тот, словно якорь, удерживал его в этих воспоминаниях, заставлял раз за разом закрывать глаза и молиться всему святому, что только было, чтобы это либо закончилось, либо обрело хоть какое-то продолжение. Метаться за этим человеком было невыносимо, но ощущение скованных рук, ощущение, что влип в человека, врезался на полном ходу — кровь по асфальту — никуда не девалось, только росло с возрастом, с прожитыми судьбами. Остальное было, как на периферии, фоном. — Я тоже помню. И как прятались с тобой в школе, помню. Ты еще тогда сказал, что я могу смело затеряться за шваброй, — выдохнул Юра, глядя во все глаза на Алтына. — Ты такой худенький был, естественно, я так сказал, — рассмеялся Отабек. — Ты и сейчас за шваброй спрятаться можешь. Юра открыл было рот, но промолчал, вместо этого — улыбнулся. Искренне, приятно. Понял, что не делал этого очень давно, почувствовав, как треснула кожа на нижней губе. Даже улыбаться больно теперь, вот ведь насмешка какая. — Юр, ну ты чего? Иди сюда. — Алтын потянул Юру к себе за капюшон толстовки, и тот послушался, усаживаясь поближе, позволяя обнять себя за плечи. От Отабека пахло теплом, колой и знакомым парфюмом. — Ничего. Просто это здорово, что ты меня помнишь, — тихо проговорил он куда-то Алтыну в шею. — Однажды в следующей жизни, когда я стану кошкой, — запел Отабек и вздрогнул, когда Юра ткнул пальцем ему между ребер. — Да ты уже третью жизнь достаешь меня с этой песней, зараза! — захохотал Юра, обнимая Алтына за талию. Вечером позвонил Виктор. Юра не понимал, зачем, но трубку взял, не говоря ни слова. — Привет, Юр, — послышался голос за километры и страны от Питера. — Привет. Поздравляю, Вить, — Плисецкий покосился на лежавшего на диване Алтына, который, казалось, уже заснул под этот глупый боевик. Следующий раз позволит ему выбирать фильм, у Юры что-то рука тяжелая — вечно какую-то хрень с Инета тянет. — Подожди, я выйду на балкон. Юра пробрался в спальню, вышел на лоджию. Жаль, даже в августе в Петербурге не видно ни звездочки. — Спасибо. У тебя все хорошо? — спросил голос из трубки, который начинал опять методично резать по позвоночнику. — Да, все отлично. Бек приехал, вон валяется в гостиной. Дерьмовый фильм оказался, даже Алтына срубило, — горько усмехнулся Юра, пытаясь дышать глубоко и спокойно. — Скажи, что ты счастлив. — Очень. И ты будешь. Юр, я подумал... Кого еще ты помнишь из прошлых жизней? Мы тут с Юри одного старикана нашли, странный такой, около храма ко мне подошел, сказал, ноша на мне тяжелая, — затараторил в трубку Витя. — Я сам не понял, как ему все выложил. Только не перебивай, дай договорить. Я сказал ему... В общем, он мне объяснил, что, может, тебя другая совсем душа держит в этих воспоминаниях. Ты об этом не думал? Юра вцепился пальцами в деревянные перила на балконе, загоняя занозы под ногти. — Юра? Юр, не молчи! — Виктор нервничал, просил отозваться. — Алло? Юр? — Ты идиот, Вить, — выдохнул, наконец, Плисецкий, уговаривая себя не разрыдаться опять, как тогда. — Только я еще больший идиот, чем ты. * * * Алтын крепко спал, повернув голову в сторону от заливавшего комнату синеватым светом монитора. Юра отстраненно подумал, что ему неудобно, что шея затечет, что болеть потом все будет, что зря он не захотел с ним на нормальной кровати спать. Много о чем еще подумал, пока не уткнулся Отабеку лбом в грудь, вдыхая его запах. — Бек, я такой дурак, правильно говорят, с моим характером и упертостью только сваи вколачивать, больше я ни на что не гожусь, — прошептал Юра. Чужие руки обвили его спину, затаскивая на диван, как легкую тряпичную куклу. Плисецкий слышал, как бьется под ухом сердце, ощущал теплое дыхание, которое чуть колыхало его встрепанные волосы. И снова все было так правильно. Буря в груди утихала, кожа переставала гореть холодом. Алтын спал, но обнимал его так крепко, так отчаянно, будто все время этого хотел. — Прости меня, — выдохнул Юра, поднимая голову и протягивая руку к лицу Отабека. — Я тебя помнил все это время и даже ни разу не подумал. Его подрагивающие пальцы коснулись чужой щеки с чуть пробившейся щетиной. Отабек выдохнул, потом открыл глаза, встречаясь сразу взглядом с Плисецким. — Извини. Я тебя разбудил. Я... — Юрка, — Отабек улыбнулся. И притянул его к себе за затылок, сгреб, как в лихорадке, вжимая в себя и целуя в губы, окончательно прогоняя холод и сомнения. * * * — Ох и жарко тут! И все смотрят на меня, как на чудо света, — Юра потер взмокший лоб, убрал прилипшие к коже пряди волос. — Это потому что ты светленький и белокожий, тут это необычно, — ответил Отабек. — Ну что, готов? Алтыну шла белая одежда. Шли простая льняная рубашка и легкие светлые штаны. Он улыбался, покачиваясь с носка на пятку, и смотрел на Юру, который все не мог осознать, что они приехали в Индию, что все, наконец-то, встало на рельсы, спустя столько времени. — Триста ступеней? Я, конечно, спортсмен, но... — Юра запнулся, покраснел неровными пятнышками по щекам и шее. — Ты красивый такой, — невпопад сказал Алтын, погладил его по плечу. — Все мы сможем. Юра перевел взгляд на уходящие вверх белые ступени. Где-то там, далеко, почти под небом, стоял храм, где их ждали. Плисецкий как-то краем сознания подумал, что золотого порошка, который Алтын ему на пробор должен будет нанести, не будет видно на его светлых волосах. — Следующие семь жизней, да? — спросил Юра. — Заново, я надеюсь? Эти три не считаются? — Не знаю, солдат, вот и проверим. Идем? — Алтын взял его за руку, потянул к подножью горы и началу белой лестницы. — Чувствую себя Элли на дорожке из желтого кирпича, — нервно усмехнулся Юра, глядя под ноги. — Иди сюда, Элли моя. Плисецкий не сразу понял, что больше не стоит на земле. Отабек держал его крепко, под плечи и согнутые в коленях ноги, прижимал к себе так легко, будто он ничего не весил. — Эй, ты чего творишь? — взвился Юра, пытаясь слезть с чужих рук. — Юра, замри и смотри вон, как красиво вокруг, — Отабек поцеловал его в лоб и мотнул головой, указывая в сторону. Плисецкий огляделся и понял, что, пока он препирался с Алтыном, тот поднялся на несколько ступенек вверх. — Ты что? Рядом же идти надо! — Тихо. Я поговорил тут с одним старцем. Он сказал, что можно нести на руках. Если ни разу не оступиться, не уронить, можно быть вместе всегда. Юра замер, зажмурился, чувствуя телом крепкие мышцы под собой. Обнял Алтына за шею. — Ты же устанешь, — тихо попробовал возразить он. — Я же говорил, ты можешь за швабру спрятаться. А если серьезно, ты просто стоишь этого. Ясно? — Отабек серьезно посмотрел на него, продолжая осторожно идти вверх. Юра кивнул, опуская взгляд. Интересно, а на сотой ступени будет остановка "Небеса"?