О трудовом кодексе

После того как Шун поступил в университет и завёл себе там новых приятелей, знать не знающих ни о каких Космо и Афине, Икки стал навещать его не так часто, как привык. Он изо всех сил убеждал себя, что брату нужно дать немного свободы, но всё равно окончательно избавиться от стремления опекать его так и не смог. Поэтому раз в неделю Икки непременно заскакивал проверить, всё ли у младшенького в порядке. Шун встречал его в чисто убранной квартире, кормил вкуснейшей едой и ещё на дорогу давал с собой бутерброды — и Икки, хоть и гнал от себя подобные мысли, всё равно каждый раз задавался вопросом о том, кто вообще за кем присматривает. Но в тот раз всё было иначе. Хмурый Шун, обложившись книжками, сидел на диване и угрюмо смотрел на валяющийся на полу медицинский халат. Даже на приход Икки он отреагировал вяло, махнул рукой: — На плите мисо-суп… Налей себе сам, если голоден. Вместо того чтобы отправиться на кухню, Икки подвинул книжки на диване и сел рядом с братом, наблюдая за тем, как он нервно кусает губы. — Что случилось? Шун поморщился, запустил пятерню в растрёпанные рыжие волосы. — Ничего… существенного, братик. Так, житейские неурядицы. — А подробнее? — Икки насторожился. Обычно Шун от него ничего не скрывал, и такое странное поведение явно не могло быть вызвано какой-то мелочью. — Я говорил, что начинаю понимать Ширю? — со вздохом спросил брат. — В каком смысле? — уточнил Икки, хотя вспомнилась ему свадьба Ширю и Шунрей, на которой все друзья отгуляли полгода назад. Неужели у Шуна появилась девушка? Да ещё и в настолько серьёзных отношениях? — В смысле раздевания перед боем. — Вот теперь ты меня пугаешь, — помедлив, признался Икки, сдерживая желание хорошенько встряхнуть брата за плечи — чтобы вытрясти всю правду разом. Шун опять скривился. — Шкура заживёт. А знаешь, сколько стоит нормальное трико под доспехи, которое нигде не жмёт и в бою не мешает? Впрочем, откуда тебе знать, у тебя восстанавливается всё, даже одежда… Икки вздохнул, положил руку брату за плечо. Теперь всё становилось ясно, другое дело, что тема поднималась уже не впервые с одним и тем же результатом: Шун нипочём не соглашался на его помощь. — Опять денег нет? — спросил он. — У меня экзамены, — буркнул Шун. — Я больше не могу брать ночные смены в больнице, иначе мне некогда будет готовиться. А Токио — чертовски дорогой город, братик. — Я тебе уже предлагал: возьми мои сбережения. Шун покосился на него: — У тебя нет постоянной работы, братик, ты снимаешь убитую квартиру в самом неблагополучном районе и три года носишь одни и те же джинсы. Но дело даже не в этом. Я прекрасно знаю, что ты бы с радостью отправился путешествовать — с лёгким сердцем и пустыми карманами — и был бы гораздо счастливее где-нибудь в джунглях Кении, чем здесь. Ты остаёшься в Токио только из-за меня, я ценю это и не могу отнимать у тебя ещё больше. — Шун, я Феникс. Я могу спать под мостом и не есть вообще ничего — опасность умереть от голода и холода мне не грозит, — возразил Икки. — А вот ты, если будешь работать, провалишь экзамены. Если будешь учиться — начнёшь голодать и в итоге всё равно провалишь экзамены. И кому будет лучше? Шун сбросил его руку, встал. Поднял валяющийся на полу халат, молча показал брату огромную дыру на рукаве. — Вот и халат новый нужен. Цепь прорвала. Икки не спросил, зачем Шуну в больнице цепи. Знал: привычка не расставаться с оружием Святого Андромеды не раз спасала брату жизнь. Куда больше его заинтересовало другое. — На тебя нападали? — Ерунда, — Шун махнул рукой. — Опять какая-то мелочь решила, что ей по зубам Легендарный Святой… Я его не бил… почти, — он покраснел. — Ну ладно, не добил. Связал, вызвонил Тацуми — пусть госпожа Саори сама разбирается. Но халат-то он мне новый не купит! — Пусть госпожа Саори купит, — буркнул Икки. Нападение на брата, конечно, его взволновало, но он изо всех сил постарался не показать этого: не хотелось, чтобы Шун думал, что Икки не верит в его силы. Вернуться к теме денег было безопаснее, а что до нападающего… Телефон Тацуми имелся и у Икки, и, хоть отношения у них навсегда остались враждебными, в том, что тот позволил бы допросить пленника, сомнений не было. Но этим заниматься следовало уже без Шуна. — Вот! — Шун ткнул в него пальцем. — Хёга тоже это говорит! В последний раз он сказал, что мы достаточно бесплатно сражались во имя Афины. Мы должны требовать зарплату! Икки пожал плечами. — Но госпожа Саори ведь и так не откажет нам в помощи, если мы попросим. — Если попросим! — повторил Шун. — Но мы же не подачек хотим! Мы хотим адекватной оплаты труда согласно трудовому законодательству! Конец двадцатого века на дворе, а Святые всё ещё забесплатно мир спасают! — Это тебя Хёга таким словам научил? — Вроде того, — буркнул Шун. — И ещё он что-то говорил про тысяча девятьсот семнадцатый год, ты не знаешь, что бы это могло значить? — Нет, но он же русский, наверное, что-то местное… То есть вы собираетесь требовать у госпожи Саори зарплату? — Ещё отпуск, больничные она и так нам оплачивает… — Шун вздохнул. — Сейя сказал, что мы сошли с ума, и он эту ересь не поддерживает, но хоть ты-то с нами? Икки окинул долгим взглядом уютную квартирку Шуна, все его медицинские учебники и драный халат и со вздохом ответил: — Да, конечно. Я не могу допустить, чтобы мой брат не получал никакой награды за труды. Шун просиял и умчался на кухню — кажется, согласие брата избавило его от плохого настроения, и он вспомнил об обеде — и Икки двинулся за ним, размышляя о том, что непременно надо будет выяснить у Хёги, что же именно он имел в виду.