drama queen

Ссоры между Хансолем и Сынгваном всегда были настоящей драмой. Спектаклем для одного зрителя, которым, несомненно, был сам Хансоль. Сынгван расписывал всё красиво, поэтично. Он мог бы написать целую книгу по каждому пункту его недовольства, снять по ней фильм и, вероятно, мысленно даже подбирал наряд для того, чтобы получить за него Оскар (хотя, конечно, это шутка — он не обидел бы Хансоля даже в своих мыслях). Сынгван повышал голос, в особо эмоциональные моменты размахивал руками, хаотично ходил по комнате вокруг Хансоля (в ожидании поддержки заглядывая ему в лицо), для вида плакал, смеялся, закатывал глаза и топал ногой — он был против, возмущён, категорически недоволен всем вокруг! А Хансоль просто молча слушал его, сосредоточено следя за каждым его движением взглядом, согласно кивал, а когда Кван затихал, просто так же молча вставал со своего места, подходил к нему и обнимал. — Ты глупый, — шептал он ему в самое ухо. — Самый глупый из всех, кого я знаю. Сынгван возмущённо фыркал, томно вздыхал, прижимая Хансоля к себе ещё ближе, а затем, уткнувшись ему в самую шею, улыбался и с облегчением произносил: — Ты всё равно никогда не найдёшь никого лучше меня. «Я знаю», — смеясь, отвечал Хансоль. Да он бы и не стал: Сынгван был шумным, капризным, вечно дёргал его по пустякам, лез обниматься, смущал, то целуя его в щеку, то говоря различные комплименты, — но с того момента, как этот парнишка появился в его жизни, Хансоль больше не чувствовал себя одиноко. У него были друзья и раньше, но таких — не было. Сынгван занимал собой всё пространство вокруг Хансоля, и тот не сопротивлялся, отдавая ему в ответ всё, что у него было: еду, объятия, своё время, дружбу — что угодно. Чем крепче становились их отношения, тем более открытыми они были друг с другом. Всегда раньше скрытный Хансоль рассказывал Сынгвану свои секреты, просил его советов и помогал в ответ по мере своих сил. Сынгван не был самоуверенным и раз за разом срывался, снова и снова называя себя неспособным, бездарным и глупым. Он часто запирался в комнате и тихо плакал. Хансоль не мог оставить его в одиночестве, не мог позволить Квану терзать себя глупостями: он всегда тихо скрёбся в дверь и спрашивал: «Почему мой Сынгвани грустит?» Иногда тот сдавался сразу после этого, бурно рассказывая о своих проблемах, жалуясь. Его губы дрожали, плечи опускались, и Хансоль, как бы ни старался, никогда не мог проигнорировать это. Он обнимал Квана, прижимал к себе, вытирая ладонями слёзы с его округлых щёк, и снова и снова повторял, что на свете нет человека задорнее, умнее и усерднее, чем его Сынгван. А потом доставал из кармана припасённую на такой случай шоколадку или печеньку и угощал ей уже успокаивающегося друга. — Ты приносишь мне свои шоколадки, но ты делаешь это без любви! — наверное, даже слишком наигранно восклицал Сынгван. — Почему? — удивлённо переспрашивал Хансоль. Конечно, он мало что знал о любви, но его знаний было вполне достаточно, чтобы делать Сынгвану подарки именно такими, какими тот мог их желать. — Потому что я толстею! Ты меня не любишь и приносишь все эти вкусняшки! — взгляд Сынгвана снова тух, и он отворачивался. Хансоль закатывал глаза, тяжело вздыхал и качал головой: он не понимал всех этих глупостей и, конечно, никогда не навредил бы Сынгвану. Тот в буквальном смысле издевался над собой, используя для этого бесконечные диеты и тренировки до глубокой ночи. Он часто отказывался от совместных походов в ресторан или в кафе, строго следуя одному ему известному распорядку. А потом ему становилось плохо на репетициях, прямо за сценой, и сердце у Хансоля болезненно сжималось. — Квани, — касаясь его лица рукой и поворачивая к себе, шептал Хансоль. — Ты всегда был стройным и красивым, может, хватит? На тебе уже нет лица, и от недоедания твоё настроение скачет и падает, — Сынгван вздыхал, смотря в ответ ему в глаза. — А с другим вкусом у тебя нет? — отвлекаясь, спрашивал он, а Хансоль, всё так же задумчиво разглядывая его лицо, тихо добавлял: — А может я ношу их потому, что с щёчками я люблю тебя сильнее? — Что? — переспрашивал Сынгван, переводя на Хансоля свой удивлённый взгляд. — С каким вкусом ты хочешь? — вырываясь из своих мыслей, спрашивал тот. — С орешками, — уже веселее отвечал Кван. Хансоль улыбался и доставал из кармана другие шоколадки. — Здесь много орешков и мало шоколада, — тихо хмыкал он, протягивая мюсли. — Ты станешь очень худым, и я тебя разлюблю. Сынгван менялся в лице, отодвигал его руку, размахивая своими. — Нет-нет! — возмущался он. — Давай свои печеньки! Хансоль смеялся, высыпая перед Кваном всё, что было у него в карманах, а тот довольно улыбался, притягивая сокровища к себе. — Я не буду худеть! — кивал он, разрывая яркие обёртки. — А ты будешь любить меня сильнее! А потом он скармливал половину Хансолю, но не потому, что тот любил сладкое или просил его делиться, а потому, что Кван просто любил смотреть, как младший ест — и это было куда приятнее. В основном все перепалки и глупые ссоры действительно крутились вокруг еды. Хансоль взял в привычку считать его калории, носить с собой в рюкзаке фрукты вместо шоколадок, класть в его тарелку больше овощей, а перед сном, превозмогая свои силы, уже он вместо Сунёна тащил Сынгвана на тренировки, чтобы ему не было скучно. Что угодно, лишь бы солнышко не плакало, не терзало себя по пустякам и думало о действительно имеющих смысл вещах. Сынгван ругался на Хансоля за не убранную с пола одежду, за мятые вещи, за фантики у постели, за немытые тарелки, за то, что младший облизывал грязные руки, за то, что гладил бездомных кошек, за то, что ходил без шапки в холод и в тонких кедах по лужам, — а тот в ответ поправлял воротнички его рубашек, причёску, принимал еду из его рук и говорил, что его Сынгван самый заботливый на свете, и от этого улыбка того становилась ярче. — Я такой глупый, я плохой ведущий, — хныкал Сынгван после очередной трансляции. — Лайков в этот раз было меньше, чем в прошлый! Это потому, что я её вёл! Он переживал громко, бурно, топал ногами, а его лицо выражало вселенскую скорбь — не пережить. Все, привыкшие к такому поведению, практически не обращали внимания: Сынчоль сочувствующе кивал, типа не переживай, каратики устали, уже поздно, в следующий раз придёт больше, Мингю предлагал пойти покушать, а Джису наигрывал на гитаре печальный саундтрек из пары нот, чем только нагнетал уже сгущающуюся над Сынгваном бурю. Джонхан с мольбой смотрел на Хансоля, и тот, тяжело вздыхая, поднимался со своего кресла, снимал наушники, подходил к Сынгвану и садился рядом, нежно сжимая его ладошки в своих. — Ну что за глупости, Сынгвани? — тихо произносил он, разглаживая морщинку между его бровей пальцами. — Ты самый весёлый и задорный из нас всех. Если не ты, то кто? — Сынгван улыбался, снова вскакивал со своего места, радостно носился по комнате, приставая ко всем мемберам по очереди и одновременно. А Хансоль вздыхал и уходил к себе в комнату — ему всегда доставалось самое сложное почему-то. Иногда Сынгван прибегал в его комнату среди ночи, резко срывал одеяло, тянул за руки, вставай, мол, я такое нашёл! Показывал глупые видео, которые смотрел, зачитывал смешные комментарии, оставляемые фанатами под их постами, делился крутыми фотографиями. Хансоль просто опускал голову ему на плечо, утыкаясь носом, и засыпал снова. Ему нравилось просыпаться утром в жарких объятиях Сынгвана на неудобном диване в гостиной. Ему казалось, что он счастлив именно в такие глупые мгновения. Он никогда не жаловался, а Сынгван снова и снова повторял ему, как мантру, что никого лучше Хансоль всё равно не встретит. Не встретит, конечно, зачем ему? Фанаты раз за разом просили их чаще держаться за руки, обниматься, рисовать сердечки. Они задавали Хансолю глупые вопросы: «Что лучшее есть в Сынгване?», «Какие у него секреты, известные только Вернону?», «Что Вернону нравится в Бу?», а он только улыбался и раз за разом отвечал одно и то же — Бу самый замечательный, самый заботливый, и лучше никого у Вернона нет. Он называл его лучшим другом, а сам с замиранием сердца ловил все его улыбки и чуть сильнее сжимал чужую ладонь в своей под столом. Сынгван становился всё капризнее, отталкивая других мемберов, когда они брали Хансоля за руки, когда обнимали его слишком сильно. Он ничего не говорил, но стрелял глазами так яростно, что Вону стал держаться от него ещё дальше, чем обычно, а Джонхан жаловался, что младшему надо больше кушать, а то он совсем злой. И только Хансоль радовался и счастливо улыбался, чувствуя себя важным и особенным. Он смеялся и шутил, отвечая на новый поток фанатских вопросов, что Сынгван любит его сильнее, чем других, он для него — самый важный, и что если фанаты хотят получить хотя бы немного его, Вернона, любви, им надо спросить разрешения у его Бу. Глупые девочки заливались краской и улюлюкали, а Сынгван качал головой и смеялся. — Я хорошо его воспитывал, — отвечал он очередной подходящей фанатке, а в её альбоме на маленьких цветных листочках рисовал сердечки рядом с именем Хансоля. Сынгван злился, топал ногами, когда Хансоль собирался проводить трансляции без него — нагло влезал в кадр, садился рядом, кривлялся, говорил глупости, и Соль только задумчиво хмыкал, кидая на него косые взгляды. — Он всегда такой, — кивал он на очередные комментарии. А Бу только громко охал и удивлялся: «Неужели? Правда? Не может быть, я — душка!» А после того, как камеры выключались, Сынгван залезал в постель Хансоля, обхватывал за живот, крепко прижимая к себе, и объявлял, что будет спать здесь и никто его не прогонит. Мемберы закатывали глаза, качали головами, что-то бормоча, и только Хансоль, пряча улыбку в подушку, тихо хихикал. Чувства становились сильнее, и через время они стали пугать Хансоля. Он вздрагивал, когда Сынгван прижимался к нему особенно сильно, его руки покрывались мурашками, когда тот, подойдя со спины, жарко дышал ему в шею, сердце сжималось, когда тот обвивал его за шею и заглядывал в глаза. Хансоль боялся себя, своих реакций — он знал, что с этим надо что-то делать, что его чувства переходят дозволенные границы, что это неправильно, но понятия не имел, как это решить. Он кидал взгляды на хёнов, на бесстыдно флиртующих друг с другом Джису и Джонхана, на ругающего их за это Сынчоля, слышал, что те плохому учат младших, и не понимал — являются ли его чувства к Сынгвану действительно такими ужасными… или это лишь слова? Он нервничал, отдалялся, шугался каждого лишнего шороха и движения и тонул в своих мыслях. Он стал реже подходить к Сынгвану, спрашивать его советов и почти не вылезал из своих мыслей. Сынгван психовал, возмущался, снова и снова спрашивал, что происходит, в чём он виноват и виноват ли вообще… А Хансоль не знал, что ответить. Была ли в его чувствах вина Бу? Едва ли. Но молчание только сильнее заводило Сынгвана: он распускал руки, кричал, нервничал, он снова срывался, начинал много есть, потом ненавидеть себя. Запирался в туалете и громко выл, проклиная себя и всё живое. Мемберы непонимающе переглядывались, пытаясь его утешить, успокоить… и тоже не знали, что делать. Ситуация усугублялась, и уже Хансоль начинал чувствовать свою вину: Сынгван нуждался в его поддержке, Хансоль сам не мог без Сынгвана, но вместо этого отталкивал его и избегал разговора — глупо получалось. В какой-то момент, когда тот снова пришёл к нему и начал задавать свои вопросы, снова давил на него, вытрясая ответ, которого у Хансоля не было, он психанул. Он вскочил с постели, едва не свалив уже присевшего на неё Бу, громко фыркнул и яростно уставился на старшего. — Ты можешь не лезть ко мне? Не создавать все эти непонятные неоднозначные ситуации? — воскликнул Соль, когда Сынгван потянулся к нему с полным непониманием в глазах и попытался взять за руку. — Неужели ты не замечаешь, что это неприятно мне? Мне это надоело! Что он перегнул палку, Хансоль понял по внезапно поджавшимся губам Сынгвана. Он хотел тут же забрать свои слова, исправиться, но тот уже вскочил и с ненавистью смотрел на него в ответ. — Ах вот так! — кричал он. — Ах не нравится! — щеки Бу краснели, а из ушей, казалось, вот-вот повалит пар. — Неприятно, значит! Надоел?! — его глаза наполнялись злыми слезами, а у Хансоля уже подкашивались колени. Не этого он хотел! Не это он имел в виду! Он хотел сказать, что нервничает, что не понимает своих чувств, что это сложно, что Сынгван слишком сильно давит и торопит его, что ему, конечно, нравится — и это и пугает!.. Он не хотел, чтобы Сынгван думал, что надоел ему! Как такое вообще могло прийти в голову? Но Бу уже вышел и громко хлопнул дверью, оставив Хансоля с тоской смотреть на то место, где секунду назад он стоял. Опомнившись, Соль вышел из комнаты, но почти никого не увидел: в гостиной сидел только Джису и тихо наигрывал что-то на своей гитаре. Отвлёкшись, он увидел перепуганного и встревоженного Хансоля и незамедлительно спросил его, что случилось, подзывая к себе. — Я, кажется, обидел Сынгвана… — вздохнул Хансоль, в поисках поддержки смотря на Джису. — В том состоянии, в котором он ходит последнее время, его может обидеть даже неправильно подогретый пирожок… — вздохнул Джису, — не думаю, что ты мог намеренно его обидеть, — он убрал руку от струн и ободряюще сжал плечо стоящего напротив него Хансоля. — Не переживай, он отойдёт, и всё наладится — вы же лучшие друзья. Хансоль внезапно задрожал, и его накрыла паника: что же он наделал? — Я… — голос дрогнул, и он упёрся рукой в столешницу рядом с Джису, опуская голову. — Я наговорил ему какой-то дичи, я идиот. Джису вздохнул, снимая с себя гитару и опуская на пол. Он взял Хансоля за плечи обеими руками и встряхнул. — Хансоль, мы все знаем Сынгвана — он вспыльчивый и шумный, я уверен, он просто вывел тебя, и ты огрызнулся, не более того, — Джису улыбнулся, наклонив голову и пытаясь поймать взгляд Соля. — Я правда был слишком грубым… — Хансоль шмыгнул носом и виновато отвёл глаза. — Он подумал, что надоел мне, что он неинтересный и что я больше не хочу с ним общаться… Но я совсем не это имел в виду. — Конечно не это, — согласился Джису, продолжая улыбаться. — А что? — Я, — Хансоль внезапно занервничал и снова стал замыкаться в себе: внутри скрутило все нервы и сердце сжалось. — Я не могу это сказать! — выдохнул он, пытаясь вырваться из цепких рук Джису. — Я не могу, я не знаю! У меня не получается! Это так сложно! — затараторил Хансоль, и Джису рассмеялся от того, что это звучало так, будто младший зачитывает ему рэп. — Он тебе интереснее? Он лучше меня? Ему ты можешь рассказать? — раздалось от двери, и Хансоль резко обернулся. — Квани… — виновато пробормотал Хансоль. — Теперь он твой лучший друг, да? Я совсем для тебя ничего не значу, поэтому ты отталкиваешь меня? Ты вот так вот поступаешь, да, когда тебе надоедают вещи? Я не вещь! — кричал Сынгван, а его лицо при этом выражало такую вселенскую скорбь и боль, что даже у Джису что-то дрогнуло в груди. Из-за спины Бу выглянул Джонхан и активно зажестикулировал Хону о том, что тому надо срочно валить и чем быстрее, тем лучше. — Конечно нет! — так же громко воскликнул Хансоль. Он сбросил руки несопротивляющегося Джису и сделал неуверенный шаг в сторону Сынгвана. — А что тогда?! Я не понимаю! Ты ничего не можешь мне объяснить! Постоянно твердишь «уходи», «не трогай», «отстань» — что я должен понять?! — Что… — начал Хансоль, и сердце снова ушло в пятки. Он должен сказать, должен как-то успокоить Бу, он должен, наконец, открыть ему всё как есть… Но, Господи, как это было сложно. — Что? Что? Что? Что за чёртову страшную тайну ты от меня скрываешь! — Сынгван шумно пыхтел, и его щеки снова были красными и мокрыми от слёз. Хансоль сделал ещё несколько шагов в его сторону и с отчаянием выдохнул, когда Сынгван внезапно чуть отшатнулся. — Я просто… — он опустил голову — слов не было. Надо было сказать прямо, как обычно, всё как есть, как на духу, но внезапно у Хансоля закончились все слова. — Тебе неинтересно со мной? — спросил его Сынгван, когда пауза затянулась. Хансоль мотнул головой. — Я раздражаю? — и снова отрицание. — Я лезу не в своё дело? Ты больше не доверяешь мне? — Хансоль взвыл и закатил глаза к потолку. — Господи, да нет же! — он шикнул и поджал губы. На его щеках внезапно вспыхнул румянец, и улыбка скользнула по губам: он осознал, как они выглядят со стороны… Или просто услышал тихий смех Джонхана за дверью. — Ты… — снова начал он. — Тупой и жирный, и я не хочу больше с тобой дружить, — закончил за него Сынгван, и… Хансоль рассмеялся. — Ты самый красивый и самый лучший, но дружить с тобой я и правда не хочу, — вздохнул Хансоль, прикрывая лицо рукой — это смущало, заставляло нервничать. Ему хотелось спрятаться, но было негде. — Почему? — он услышал, как дрогнул голос у Сынгвана, и встревожился, резко убирая руку от лица. У того дрожали губы и снова наполнялись слезами глаза. — Почему ты не хочешь со мной дружить? Почему? Почему? — Потому что я люблю тебя, — слова дались на удивление легко, и вместе с ними с плеч внезапно упал огромный груз: он сказал. — Потому что у меня всё внутри замирает, когда ты обнимаешь меня, когда сопишь мне в ухо, когда улыбаешься — я нервничаю и не знаю, что мне со всем этим делать… — Хансоль отвёл смущённый взгляд, а Сынгван вдруг взвизгнул и сгрёб его в свои объятия, крепко-крепко прижимая к себе. — Мой Бонони! — забормотал он, тут же покрывая лицо стремительно краснеющего Хансоля поцелуями. — Мой самый лучший, мой самый любимый, самый-самый! — он оторвал его от земли, и тот в ответ тихо пискнул. — Я так нервничал, так переживал, а ты… Ты так меня напугал! Я думал, моё сердечко разорвётся! — снова быстро затараторил он. Бу перестал его тискать и взял лицо в свои ладони, заставляя посмотреть на него, но Хансоль не мог открыть глаз — слишком неловко. — Никогда больше не скрывай от меня таких чудесных новостей! — совсем нежно произнёс Сынгван. — Открой глаза и посмотри на меня. Хансоль облизал пересохшие губы, нервно выдохнул, а затем послушался… но взгляд снова забегал по комнате — невозможно! Это невыносимо! Это смущает! — На меня, я прямо перед тобой, — повторил Сынгван, и искоса, краем глаза, Хансоль всё же посмотрел на него: Бу улыбался. Даже больше — он сиял! — Я тоже люблю тебя, — наклонив голову и ещё сильнее обнажая улыбку, произнёс он. — И знаешь что? — Что? — дрожащим голосом переспросил Хансоль и замер в ожидании. — И никого лучше меня ты никогда не найдёшь! Кто ещё будет прощать тебе все эти дурацкие выходки! — воскликнул Сынгван и внезапно развёл руками. — Вы только посмотрите на него: он игнорил меня две недели, потому что просто не мог сказать мне, что что-то чувствует ко мне! — он не сводил с Хансоля влюблённого взгляда и продолжал улыбаться. А Хансоль подумал, что более дурацких выходок, чем эта, Сынгван ещё не устраивал. Но конечно, он тоже готов был простить ему всё, что угодно. — Я знаю, — тихо согласился Хансоль и потянулся к пухлым улыбающимся губам напротив. — Лучше тебя никого и нет.