intimidation

Слава похлопывает по карманам куртки, чтобы убедиться, что телефон всё ещё с ним. Вчера вечером он превратился в поистине бесценную вещицу, и потерять его сейчас было бы верхом глупости. Он подходит к дверям аудитории и заглядывает внутрь сквозь узкую щёлку. На письменном столе, как всегда, ничего лишнего: несколько стопок листочков, три-четыре толстых тома, небольшой ноутбук. В этом самом месте он проводил по пять часов в неделю целый год, пока не забил на учебу. Слава еще помнит себя в прошлом году — немного стеснительного первокурсника, которого вдруг выдернули из привычной жизни, отправили в другой город и велели выживать самому. Пара удачных знакомств, череда неудачных попоек — и он уже второкурсник, прокуренный и пропитый, проебавший почти всё. Теперь его навряд ли увидишь на лекции по философии чаще, чем раз в месяц, да и со всеми остальными дела обстоят точно так же. Дверь подсобки широко распахивается, и оттуда выходит молодой мужчина лет двадцати семи, держащий в руках чашку кофе. Он одет в синюю рубашку и темные брюки, но показной лоск уже не обманывает Славу: он знает, что такой комплект профессор носит по понедельникам, средам и пятницам. Нечего петушиться, Мирон Янович, вы же бомж, ну поглядите на себя. Он открывает дверь шире и уверенно входит внутрь, засунув руки в карманы. Мирон, уже севший за стол, поднимает на него глаза. — Как неожиданно видеть вас у себя, Карелин, — безмятежно бросает он и вновь опускает глаза, глядя в экран своего ноутбука. — Я тоже рад встрече, Мирон Янович. Он морщит лоб и отпивает глоток кофе. Слава знает, что его раздражает фамильярность и развязность студентов, поэтому он собирается давить на больное как можно сильнее. — Так что именно вы хотели? Сессия вроде б как только через месяц, а вы ко мне нечасто заходите даже в урочное время. — Ну, я просто хотел… поговорить. Вы не хотите со мной разговаривать, Мирон Янович? — Карелин, — Мирон прищелкивает языком. — Если вам нечего делать, не занимайте моё и своё время, пожалуйста. — Так вы действительно не хотите со мной говорить? — Слава уже откровенно ухмыляется, наблюдая, как сердитая морщинка появляется на его переносице. — Если и говорить с вами, Карелин, то только о вашей отвратительной посещаемости. Вы знаете о том, что вас могут исключить уже после этого семестра? — Скучно, Мирон Янович, ску-чно. Я всё это слышал уже раз десять от ваших уважаемых коллег. Давайте я предложу более интересную тему для разговора. Мирон вздыхает и прикрывает крышку ноутбука, облокачиваясь об стол. — Почему вы так стараетесь вывести меня из себя? — спрашивает он прямо, вновь встречаясь с ним взглядом. — Ничего подобного, как вы вообще могли о таком подумать?! — Слава картинно всплескивает руками. — Я просто хотел показать вам кое-что, что может вас заинтересовать. Для меня очень важно услышать ваше мнение по этому поводу. — Давайте, показывайте, — сдаётся он. Слава не может сдержать смешка, представляя, что сейчас произойдёт. Он присаживается на учительский стол, не обращая внимания на тихое «слезьте, Карелин», достаёт из кармана телефон и листает фотоплёнку. Выбрав одну из фотографий, он медленно подносит её к самому лицу Фёдорова, но отводит руку, едва тот пытается забрать у него телефон. Он чувствует, как по всему телу разливается волна жестокого удовольствия, когда лицо Мирона Яновича начинает медленно бледнеть. Он тут же блокирует экран и убирает телефон в карман. — Как вам, профессор? Не правда ли, кадр профессиональный? Я им так горжусь. Мирон не отвечает. Он смотрит в одну точку, куда-то в стол, не издавая ни звука. — Это был мой первый серьёзный опыт в качестве фотографа, — Славе так хорошо, так охуительно хорошо, что он стягивает свою коричневую куртку и кидает её на пол. — Думаете, у меня получилось? Ну почему вы молчите, Мирон Янович? Если бы Мирон сейчас грубо приказал дать ему телефон или стереть фотографию, Слава, наверное, так и поступил бы. Он чувствовал, что стоит на какой-то неясной границе; перейти через неё значило бы окончательно принять того ублюдка, которого он взрастил в себе с помощью литров алкоголя. Но Мирон молчит и даже не моргает, и Карелин чувствует торжество внутри. Можно идти дальше. И он переступает черту. — Не молчите, Мирон Янович, скажите хоть словечко, — Слава придвигается чуть поближе. Немного помедлив, он берёт его за подбородок, заставляя поднять голову. Он впервые видит его настолько близко. Между ними всегда была незримая стена, не позволявшая ему подходить ближе, чем на два метра. Возможно, дело в этой непонятной отстраненности Федорова: он и разговаривал, и пожимал руки, и даже обнимался с некоторыми, но всё равно будто никому не открывался до конца. Просто выполнял свою работу, не позволяя себе сделать лишнего шага, — биоробот. Мирон смотрит на него всё тем же застывшим, остекленевшим взглядом. Слава легонько хлопает его по щеке, и он явственно вздрагивает. — Что тебе от меня надо? — его голос очень тихий, будто он разом осип. — Мы так быстро перешли на «ты»? А я думал, что вы уважительно относитесь к студентам. — Если тебе нужны деньги, то у меня их нет. — Господи, какие деньги, вы о чём? — Слава убирает руку. — Знаете, те, кто разводят людей на деньги шантажом — конченные. Вы думаете, что я такой? — Думаю ли я, что ты — конченный? Да. Карелин тут же хмурится. — Не зарекайтесь, Мирон Янович, вам же хуже будет. — Зачем тебе это всё, Слава? — Да что это, блять, такое? Это у всех жидов так — искать рациональное объяснение всему, что происходит вокруг? Везде видеть только деньги и выгоду? В вашу умную голову не может прийти такой простой мысли, что мне это нравится? Понимаете? Доставляет удовольствие. Смотреть, как вы бледнеете, краснеете, петушитесь и корчите из себя эдакого умудрённого опытом профессора, хотя на самом деле уже два раза как намочили штанишки. Мирон дёргает головой в сторону. — Конечно, вы можете со мной рассчитаться, только я ещё не придумал, как. Такой простор для размышлений, скажите же! Просто это, — он машет телефоном в руке, — пока что останется у меня. Вы, несомненно, знаете, что наш ректор донельзя лоялен к студентам и с радостью поговорит со мной с глазу на глаз. Впрочем, вы, наверное, не очень расстроитесь: у вас же есть постоянный заработок, судя по фотографии. Раздаётся громкий треск: это Мирон сломал карандаш пополам. — Ну так что, вы согласны или мне можно идти в приёмную? — Такое карается законом. — То, чем вы занимаетесь, тоже карается законом, если вы не забыли. — Я не буду поддаваться глупому шантажу. — Что, правда? Вы действительно не верите, что я могу это сделать? Вам прямо сейчас доказать? Только вы манатки, наверное, собрать не успеете. Слава явственно видит, как Мирон колеблется: его взгляд отчаянно мечется из стороны в сторону. — Ну тише, тише, не беспокойтесь вы так. Клянусь честью, что с другими людьми я вас ничего делать не заставлю и денег требовать не буду. Я ещё немного уважаю себя, — вас, правда, нет. — Я… мне просто нужна была наличка. Это победа. Всухую. — Охотно верю, Мирон Янович. Всем сейчас денег не хватает. Только жаль, что ваши способы такие… унизительные. Вы уже привыкли, что вас втаптывают в грязь? Любите, когда вас сравнивают с подзаборной собакой? Мирон выглядит так, будто сейчас упадёт в обморок. Слава ободряюще хлопает его по плечу, спрыгивает со стола, наклоняется и подбирает свою куртку с пола. — Только не вздумайте унывать, Мирон Янович. Жизнь всё-таки продолжается, а я ничего особенного вам не сделаю, если будете вести себя хорошо. Вот, отхлебните немного, — он пододвигает к нему чашку давно остывшего кофе. — До скорой встречи. Мирон провожает его взглядом до двери, а затем в бессилии прячет лицо в ладонях.