Когда люди находят друг друга

Первый удар – стрелой. Из лука, который Старк с таким тщанием собирал, заботясь о каждом крошечном стыке, зазоре. На который он потратил столько… всего, сколько не тратил до этого никогда. Собственные костюмы давались ему проще; для того, чтобы оружие вышло идеальным, как и стрелы к нему, он перерыл кучу источников и перевёл тонны материалов. Он сделал всё для того, чтобы Клинт мог чувствовать себя со своим луком практически единым целым. И сейчас это единое целое было настроено против него. Старк мог только подумать о том, что сделал всё действительно идеально: он не мог понять, где кончается воля самого Бартона и где начинается его лук, над которым Тони сидел днями и ночами. Лук будто тоже хотел просто крушить, причинять своему создателю боль, он будто бы жил, и жил сам по себе. Старк только сумел сглотнуть некоторое подобие обиды и выдать какую-то шуточку, которой он всё же надеялся задобрить Бартона. Быть может, эта стрела, пролетевшая мимо него, а не вошедшая ему точно в мало защищённый шлемом глаз – это знак готовности к примирению? Знак отсутствия желания драться с ним? Может быть, его шутка – это то, что включило мозги Мстителей и заставило их задуматься о том, что они собирались сделать? Он обманывал себя этим целых прекрасных долгих семь секунд, пока не получил… Второй удар – магией. Эти руки перебирали струны той гитары, что он сам выбирал, и переключали каналы того телевизора, что он сам собрал. Собрал, стараясь подстроиться под магию Ванды – так она могла тренироваться даже в мелочах, например, переключать каналы силой мысли. Когда на него полетели машины и Тони охватил почти животный ужас, стоило ему оказаться придавленным к земле, гению захотелось отчаянно закричать, моля всё ту же Ведьму о помощи. Её месть всё же случилась: Ванда смогла отомстить за те два дня, что она провела под завалами. Но за что мстить ему? За что? Более ранимому человеку, чем он казался внешне, живущему где-то внутри самого Старка, хотелось поймать Максимофф и просто заглянуть ей в глаза, попытаться понять, а может, и спросить, за что она сделала с ним такое. «Я не виноват в этом», - твердил Старк, задыхаясь под грудой металла и стараясь выползти из-под жуткого завала. Он должен спастись, во что бы то ни стало. Сейчас, как никогда прежде, он понимал Ванду, но всё ещё отказывался верить в то, что она так и не поняла, что его вины в гибели её семьи нет. Если только считать сотни тысяч раз косвенное его к этому отношение… В конце концов, однажды он сам пострадал от собственной ракеты. И он в любом случае не мог предугадать хода событий десять, пятнадцать лет назад, когда подписывал контракт или когда слепо доверял Стэйну продажу своего оружия. Время начать биться. Время принять и… Третий удар даже не был ударом. Сэм просто получил оповещение от той модели крыльев, которую Тони собирал лично, и успел взять выше, подставив Роуди под удар детища Старка. Может, Старк даже обрадовался бы этому, если бы Камень кто-то захватил и если бы Сэм был на его стороне. «Не зря, - буквально слышал Тони собственные слова, я встроил эту функцию – она сработала даже тогда, когда система не могла определить тип атаки!». Но удар пришёлся в спину Роуди – и надо же ему было пробить жизненно необходимый для костюма «узел», где соединялись самые важные системы. Может быть, костюм смог бы совершить перезагрузку, если бы гений хоть как-то сумел затормозить падение друга, но… Но он потратил драгоценные секунды на осознание происходящего, на что смотрел с таким диким ужасом, отчаянно отрицая возможность этих событий. Боги, как он ненавидел себя за то, что пропустил это. Как долго он делал эти крылья? Едва ли быстрее, чем сделал лук для Бартона. Для ненавистного теперь, будь он проклят, Уилсона. Сколько, боже, он сидел, стараясь сделать их идеальными, настраивая эту систему… Тони был уверен: если бы падал Сэм, Ванда подхватила бы его своим заклинанием. Но за что досталось Роуди? Он бы понял её, если бы падал сам. Он бы понял Сэма, который мог включить ускорители, если бы не нырнул несколько лет назад головой вперёд в огромный портал. А что парень? Парень лишь побоялся, что тоже не успеет затормозить, или что… что? Чего он испугался? Гений чувствовал, как разрывалось на части его сердце, как разрывалась команда, которую он старался собрать и удержать. Боже, лучше бы это был он. Лучше бы ничего этого больше не было. Но это самое сердце всё ещё упрямо стучало, так что потом Старку пришлось вынести… Четвёртый удар – щитом. Тем самым, к которому он так старательно прилаживал ремни и магниты, чтобы, не дай Бог, хозяин его не потерял. Только хозяин потерял совесть, для которой креплений ещё не придумали, и потому безжалостно сминал яркий металл, пытаясь не то остановить, не то убить своего бывшего друга. Старку, чей разум затмила злость, страшно хотелось что-нибудь выкрикнуть Роджерсу в лицо на протяжении всей их драки – обвинить в подлости, в предательстве, в чём-нибудь – лишь бы обвинить и лишь бы наконец всё кончилось тем, что он так долго пытался сделать. Да, в глубине души Старк желал воссоединения команды. Хоть он и понимал, что такое никогда не сможет простить. Но его отшвырнули со всей силы на пол, и гений успел лишь сдавленно вскрикнуть, испугаться того, что сейчас, вот-вот, его парализует: удар был слишком сильным. Настолько сильным, что Старк был удивлён тем, что его позвоночник уцелел. Он... не должен был уцелеть, разве нет? Все эмоции как будто не успели рухнуть вслед за ним и зависли где-то в воздухе. А с Тони остался только непередаваемый ужас, страх перед человеком, который занёс над ним грозное оружие. И вопреки всем его последующим размышлениям, в тот момент Старку было плевать, кто этот человек и чем он его готовится убить. Может быть, когда ему помог подняться на ноги Пантера, Тони поймал и вернул в собственную грудь свои чувства. Но все события после того, как они случились, кажутся менее страшными. И Старк, просыпающийся среди ночи и натыкающийся безумным от страха взглядом на тускло поблёскивающий в лунном свете щит, вовсе не желал вспоминать тот ужас, что успел пережить.

***

Тони отчаянно старался успокоить бешено бьющееся в груди сердце, уже внутренне сжимаясь и готовясь к пятому удару – от человека, которому был готов простить гораздо больше, чем всем другим, оправдывая каждую его необдуманную фразу юным возрастом. Он старался справиться с собой, протягивая Питеру собственноручно собранный смартфон, и до боли в уставших мозгах крутил одну и ту же фразу – «лишь бы не снова». Но ничего «снова» не было. Долго, даже подозрительно: может быть, Тони просто жил в вечном напряжении и потому разучился считать время. Может быть, многие просто покрутили бы пальцем у виска и заявили, что Старк – самовлюблённый идиот, но Тони чувствовал себя так, будто его хотели распять. И распяли: каждым новым предательством вбивая ему в руку или ногу новый гвоздь. А потом и в крышку духовного гроба. Но конечностями они не ограничились, и один был забит у самой груди – да и многие-многие «кнопки» и «шила» Старк мог вспомнить, мысленно отдирая их с кожи и вырывая из костей. И может, это звучало глупо, но в какой-то момент Тони почувствовал, что из личного гроба его пытается кто-то достать. Кто-то, у кого не было даже лома, чтобы оторвать крышку, и потому тонкие пальцы, исколотые и исцарапанные в кровь, выдирали по одному гвоздю. Старк почувствовал свежий воздух на своём лице. Почувствовал первую слабую радость за долгое время, впервые улыбнулся не на публику, а искренне – очень устало и вымученно. Но это уже была победа. Тони почти видел, как Питер, столкнув, наконец, с него тяжёлый груз, устало опустился на пол и прижал руки к груди. Стервятник. Ранение тёти Мэй. Больница. Как он упустил это? Несмотря на то, что сил было ещё мало, гений заставил себя «распахнуть крылья»: израненные, ободранные Мстителями и залитые грязью, чем занялось правительство. Может, от него это и правда не зависело – но после того, как единственная родственница Питера впала в кому, Старк вновь почувствовал отчаяние. Лучшая больница. Лучшие врачи. Чего он не сделал? Нет, плевать, чего он не сделал. Главное то, что он будет делать сейчас. И гений, его тень, его дух, медленно опустился на колени рядом с Питером и начал бережно исцелять его раны. Исцеляя одновременно и свои: всё чаще его голос звучал в коридорах базы, всё быстрее выполнялись дела, всё ярче горели глаза. Распрямлялись плечи. Даже наедине с собой. - Питер, не сейчас, у меня собрание, обсуждаем важный контракт, - всё чаще и чаще говорил Тони, поднося к уху телефон и немедленно переходя на другой язык: - Oui, je suis à l'écoute*. Кого-то другого это наверняка бы обидело, но не Питера. Паркеру нравилось то, каким становился Старк: уверенным в себе, увлечённым, деятельным… И часто матерящимся потихоньку на разных языках, когда никто не слышит. Или когда он думает, что никто его не слышит. - Подскочили на сорок процентов… начало месяца… самое время определить… - монотонно бубнили за закрытой дверью. В какие-то моменты в это однообразное море голосов врывалась быстрая, отрывистая речь Старка, и все словно оживали; Питер любил, стоя за дверью, подобрать момент и внезапно ворваться прямо на важное совещание, подбежать к Старку и начать забрасывать его вопросами разного рода – ему нравилось то, как на них смотрели, выпучив глаза, те люди, которые забывали, что за каждым новым изобретением стоят часы работы и бессонные ночи. Питер любил Тони-делового-Старка – хоть он и троллил незнакомых ему людей, которые, как ему казалось, мало уважали Тони, его завораживало то, как гений переходил с обыденной речи на их общий слэнг, а потом – на деловой стиль. Ему нравились все эти непонятные слова о процентах, сделках, покупателях и прогнозах продаж. Ему нравилось то, как гений превращался в человека, который мог всё – стоило ему надеть не железный костюм, а обычный, официальный. Он любил и «домашнего» Тони – который в футболке и шортах (или брюках) бегал по всей мастерской, где кипела работа, и часто разрешал Паркеру присоединиться. Любил забирать у Старка телефон, когда тот отвлекался и вновь прыгал по языкам, чередуя понятные слова с неизвестными Питеру терминами. Не замечая, как легко Старк переключается с испанского на итальянский, даже не всегда разбирая его быструю речь, Паук просто отнимал у своего временного опекуна средство связи и слушал его громкие возмущения, которые портила яркая улыбка. Наверное, всё, что случилось – это было для того, чтобы они вот так сидели и обменивались глупыми шутками. Чтобы Питер сохранял смешные картинки для того, чтобы показывать их Старку, а сам Тони – чувствовал, как заново отрастают перья на его вымытых крыльях, где заживали все раны. Они нашли друг друга – и каждый удар, что переносили оба, лишь делал их счастливее и сильнее.