Верность

      Не могу не думать о Вас. День начинается Вами и заканчивается, как бы банально это не звучало, тоже Вами. Скучаю. Так, что порой сложно дышать. В Алате вообще сложно дышать. Каждый вздох подобен напоминанию о том, как на самом деле далеко все, что я люблю. Воздух здесь густой, пряный и тягучий как кисель. Все вокруг благоухает. Земля здесь пахнет невыносимо прекрасно, сладко и чарующе. Пахнет домом. Трава зелена и полна цветов. Ветер с моря дует теплый и свежий. Люди молодые и здоровые. Лица девушек прекрасны как цветы, которыми они украшают свои тяжелые косы, а тела пышные и мягкие как сдоба, которой торгуют на каждом углу. Мужчины крепкие и полны жизни, а лица отражают все движения их страстных натур, даже у особ высшего света. Все удивительно благодатно и оттого невыносимо чуждо. Я живу в поразительно приятном месте, которое как будто создано для того, чтобы утолить все печали, но день ото дня тоска моя все глубже. Я скучаю по Надору, милым сестричкам и по строгой, но неукоснительно справедливой матушке. Скучаю по Олларии, в которую влюбился всей душой, и по Вашему особняку, который в отличие от родового замка стал мне настоящим домом, пусть и на короткое время. Скучаю по тому жалкому подобию сада во дворе, по горшку с умирающими розами на моем окне, по грядке с зеленью, которую постоянно топтал Пако, а Кончита жутко ругалась. И даже по скрипу ворот скучаю…       Вино в Алате отвратительное, а возможно гадкий вкус ему придают откровения, которые я излил на Робера. У этих откровений премерзкий вкус – безысходной верности и невозможности увидеть Вас. Робер говорит, что эр Август мерзавец, но он совсем ничего не понимает, а у меня, кажется, как и всегда, не хватает слов, чтобы объяснить. Робер очень умный, но и очень глупый одновременно. Так же, как и я, и возможно даже Вы.       Вечер неспешно, почти томно, близился к своему завершению, пока в дом не ворвался Альдо. Весь взъерошенный, дыхание у него было сбитым, щеки – красными, а глаза горели в предвкушении. Желание поделиться новостями его буквально переполняло и не преминуло выплеснуться наружу. Непрерывно размахивая руками и ходя из стороны в сторону, он немедля рассказал все, что знал. После чего вскочить и начать метаться захотелось уже мне. Создатель, может яды на Вас и не действуют, но дуэль с четверыми противниками! Которые в отличие от моих наверняка умели держать шпагу. Кошки тебя подери, что же ты делаешь?.. Сначала от облегчения трясутся руки, а потом я наконец понимаю кого Вы убили, и меня захлестывает чувство вины. Вины по отношению к погибшим из-за меня соратникам и вины из-за неуместной радости от того, что Вы невредимы.       До сих пор не могу поверить, что Вы приехали. Приехали, чтобы спасти это жалкое ничтожество, которое не смогло проявить ни капли мужества. Он ведь от Вас отказался, от страны отказался, и, похоже, даже от себя отказался. А Вы все равно здесь… Как будто не понимаете, что ничего хорошего Вас не ждет. Я удивлен, что Вас не пристрелили прямо там, на площади. И бесконечно благодарю Создателя, что мне не пришлось проверять свою преданность попыткой убить Вас. Снова.       Я знаю, что Вы в Багерлее. И упорно стараюсь не думать об этом. Так упорно, что у меня даже получается забыться. А потом Альдо дарит мне Ваш особняк, и я почти чувствую, как щеку обжигает пощёчина. Та самая, которую я получил от Вас в тот вечер. От злости то ли на себя, то ли на Вас, а может быть и на саму жизнь я стал крушить Ваш дом, да и свой в общем-то тоже. Я срывал с него кожу, ломал кости и выкручивал руки. Уродовал, уродовал, уродовал. Пока не дошел до крайней степени исступления. Особняк теперь мало напоминает себя прежнего, но оттого находиться в нем стало только тяжелее. Теперь он служит вечным памятником той загубленной мирной и счастливой жизни, где я был беззаботным и таким юным, а Вы смешливы и хотя бы относительно свободны. Мне больно думать о том, что Вас посадили в клетку, ведь это, наверное, единственное, что может Вас сломить. Вы всегда остро реагировали на неволю и любые посягательства на Вашу свободу. Я помню Вашу злость на мои попытки схватить Вас за рукав, когда Вы стремились уйти, чтобы закончить разговор с не слишком понятливым оруженосцем, или как при моих попытках узнать, куда Вы направляетесь, Ваши и без того нетеплые слова, казалось, оседали инеем на моем сердце, замораживали душу и сковывали губы. Однако все мое существо стремится к Вам, но жизнь отдана моему королю. Как и Ваша Вашему.       Вы так бледны. На Вашем лице живы только глаза. Ты говоришь, говоришь и говоришь. Слова твои, как ядовитые змеи, жалят всех вокруг. Но я не вслушиваюсь в них, твой голос вливается в уши подобно живой воде, наполняя мое сердце, и кажется оно бьется впервые за долгое время. Я смотрю только на тебя и жалею, что боялся увидеть раньше. Опасался, что, увидев, забуду про клятвы и предназначение, лишь бы быть с тобой, сидеть у твоих ног, как самый преданный пес, и ощущать твою руку в своих волосах. Но только сейчас понимаю – зря. Не забыл бы, ты бы не позволил. В зале на миг наступает тишина. Нужно вынести приговор. И мои чуть дрожащие губы произносят «виновен». На выходе из зала я оборачиваюсь, чтобы вновь посмотреть на тебя. Ты ловишь мой взгляд и улыбаешься, чуть-чуть, глазами и уголками губ, а потом шепчешь «верность». Уже позже, по дороге в искалеченный особняк, понимаю: ты прощался. И плачу. Впервые со смерти отца.       Связанного меня везут в Надор. В голове пустота, только иногда возникает картинка: белое платье медленно пропитывается кровью, плотно облегая тело беременной женщины. Возможно не стоило марать руки об эту шлюху. Это недостойно Повелителя Скал и герцога Окделла, да и просто Ричарда недостойно. Но злость от того, что она посмела посмеяться не столько над людьми, пусть и знатными, но над честью, верностью, любовью - над всем, что может быть дорого человеческой душе, была так велика, что сдержаться оказалось невозможно, так хотелось избавить мир от этой изначальной твари в обличии женщины. Я буквально тону в безразличии ко всему окружающему и к своей судьбе, пока не представляю, как Вам доложат обо всем. Думаю, я снова смог Вас удивить. Только в этот раз в Ваших глазах не будет этого почти восхищения, почти восторга от моей очередной выходки. Презрение. Вот, что там будет. От этого страшно и больно. А еще хочется отрезать, отгрызть, оторвать себе руку. Руку, что навсегда поселит в Вашей душе отвращение ко мне.       Из простреленной груди по капле вытекает жизнь, а из глаз бегут слезы. Больно. Взгляд устремлен в безразличное, серое, с тяжелыми облаками, небо. И чтобы хоть немного отвлечься, я вспоминаю Вас. Те немногие моменты, когда мы были не просто рядом, а вместе. Почти одним целым.       Вот, я впервые услышал, как ты играешь на гитаре и поешь. Я замер у двери и старался даже не дышать, опасаясь быть отправленным восвояси и стыдясь этого чувства. В слегка приоткрытую дверь было видно, как весело полощется на ветру оконная занавеска и как жарко играют на стенах отсветы каминного пламени. В кабинете вместе с тобой играла сама жизнь. Ее многогранные переливы слышались в каждой ноте. Сначала плескалась страсть, потом звенела печаль, а вслед за этим вспыхнула ярость, ее немедля подхватило отчаяние и все сменилось чем-то столь пронзительно нежным, что защемило сердце. Контраст с коридором был столь велик, что я ощутил свою ненужность и непричастность как никогда остро. Но в следующий момент ты втянул меня внутрь, не только комнаты, но, кажется, и своей жизни.       Мы стоим у пушки, твоя рука треплет мои волосы. Я счастлив и горд собою. Ты улыбаешься широко и весело. Потом довольно щуришься на солнце, словно сытый кот, и вновь превращаешься в вихрь, что носится по всему Дарамскому полю.       Фрамбуа. Коридор. Попойка с Савиньяками закончилась, и все разбрелись по своим комнатам. Я тоже почти зашел к себе, но ты окликаешь меня, а потом подходишь близко-близко. Так, что я могу ощутить жар твоего вечно пышущего энергией и жаждой жизни тела, мужской аромат, смешанный с запахом конского пота и вина. Я даже успеваю разглядеть тонкую ниточку шрама на виске прежде, чем ты целуешь меня, больно впившись пальцами в плечо. Но целуешь не в губы, а в уголок рта, после чего резко втягиваешь воздух и, мазнув волосами по моей щеке, исчезаешь за дверью. Еще секунда и я почти готов поверить, что все случившееся мне привиделось.       Ты мокрый. Только вылез из фонтана и собираешься войти внутрь горящего особняка, а я всеми силами борюсь с желанием вцепиться в тебя и никуда не отпускать. Я даже спросил, не сошел ли ты с ума. Но получил серьезный взгляд в ответ и твердое и уверенное «все хорошо». Это твое «хорошо» приковало меня к месту. Как кандалы приковало. Съязви ты в своей обычной манере, вздумай шутить или приказывать, я бы сделал какую-нибудь глупость: побежал бы за тобой, а возможно и правда схватился бы за тебя руками и ногами, мешая войти в дом. Кажется, я был готов на любое безумство. Но «все хорошо» держало крепко. Ведь это была просьба поверить. Поверить не только в тебя, но и тебе. Разве я мог отказать?..       Тот вечер. Последний, когда мы были вместе. Он был наполнен моим страхом и твоей горечью, больной страстью душ и слов, верностью и предательством. Ты со всей доступной тебе яростью отрывал меня от себя, но мы слишком крепко вросли друг в друга. Части твоей души и осколки твоего сердца остались во мне. Они болят, так же, как и пустоты, что возникли тогда. Небо начинает кружиться, а в глазах темнеет. Хочу увидеть тебя еще хоть раз. И молю о посмертии – Закате или Лабиринте. В Рассветные Сады мне путь закрыт, как и тебе. Я буду ждать. Было бы где. И возможно за годы, что пройдут, ненависть и презрение в твоей душе поистреплются. Ведь и частицы меня остались в тебе. Я знаю, я видел…