Blinded by Love

Солнце никогда еще не светило так ярко в дождливом Лондоне. Джексон лениво потягивал крепкий кофе и смотрел на солнечных зайчиков, прыгающих по крышам соседних домов. Они напоминали ему о солнце, путавшемся в русых кудряшках Айзека. О тепле, сверкавшем в любящем взоре голубых глаз, прикрытых веером ресниц. Об улыбке, которая сама была ярче этой звезды, излучающей свет уже много лет. Айзек был личным солнцем, теплым и любящим до помутнения рассудка. Уиттмор медленно перелистывал страницы газеты, недавно принесенной мальчишкой разносчиком. Она еще пахнет типографией и красками, Джексон неуловимо морщит нос от настырного запаха, лезущего в носоглотку. Откидывается спиной на кресло, стоящее на балконе, и жмурится от солнечного зайчика, ударившего в глаза. Он вспоминает, как точно так же морщился Лейхи, когда он поутру любил щекотать его перышками, выпавшими за ночь из подушки. Помнит сонное ворчание и кидание в него подушкой от своего парня. Он помнит, и от этого все еще печет где-то под грудиной с левой стороны. На очередной странице газеты он резко впивается глазами в текст, не веря, что то, что он там видит, может быть правдой. А на белоснежной бумаге черными печатными буквами выведено: «Свадьба века! Дочь главы корпорации „Argent“ — Эллисон Арджент выходит замуж за фронтмена группы „Волки“ — Айзека Лейхи.» Джексон сглатывает отчего-то вязкую слюну и жмурится до черных точек под веками. Вжимается затылком в стену за спиной и вгрызается отросшими клыками в нежную кожу губ. Он не может поверить, что это случилось. Что его жизнь рухнула в один короткий миг прочтения идиотской газетенки. Что-то внутри бухает вниз, тянет за собой сердце и вообще все внутренности. Скручивает в клубок мысли и выдает только гулкое пищание да буквы, складывающиеся в слово «Error». Джексон задыхается от свалившейся на голову реальности. От осознания, что его воспоминания уже ничем не помогут. Только будут крошить по кусочку его истлевшее сердце и добивать глупыми версиями «а что было бы, если…». Уиттмор чувствует себя идущим по тонкой леске, где нельзя сделать шаг назад, можно только идти вперед или отступиться. Выдыхает дрожаще и берет в руки телефон, стараясь справиться с противным пощипыванием глаз и помутненным зрением. Он никогда не признается даже сам себе, что от этой новости хочется плакать, не просто плакать, а рыдать, выть, как раненному животному. Цифры плывут, но он все же находит нужный номер. Тот, который порывался набрать сотни раз после их расставания. Тот, на который пялился в телефоне по паре часов в день, часто зависая на месте и думая, что будет, если позвонит. Телефон человека, который до сих пор внутри, под кожей. Который врос в него корнями старого дерева и теперь не выдрать просто так, только вместе с внутренностями, с душой. Айзек берет трубку после трех гудков. Джексон считал каждый, с каждым гудком чувствуя тошноту и нехватку дыхания. Чувствовал, как тяжело с каждой секундой держать вдруг такой тяжелый телефон возле уха. У Айзека все еще чуть теплый хрипловатый тембр, от которого хочется биться в истерике, как девчонке. Все те же интонации, которые заставляют захлебываться, будто в глубине, под толщей воды. — Джексон. Уиттмор жмурится, сжимая в кулак свободную руку, и рвано выдыхает, впиваясь клыками еще сильнее в губы. Он чувствует себя тряпкой, таким слабаком, что сказать не может ни слова. Айзек на том проводе выдыхает как-то резко, слышится скрип, будто парень поцарапал лакированную поверхность отросшими когтями, но Джексон не верит. Айзек солнышко, которое в один миг перестало светить ему. И он знает, что это солнце не будет царапать дорогие поверхности только от разговора с ним. — Поздравляю. Со свадьбой. Голос у Джексона настолько хриплый, что приходится прокашляться и смахнуть ненужные сейчас слезы. Все еще болит, давит всем весом на сердце, на душу, на глотку, но он старается держаться. — Откуда ты… — Прочел в газете. Не хочется ничего, только бы слышать его голос. Только бы вспоминать нежность и любовь, искрящиеся в его глазах. Только бы помнить вкус его губ и запах лаванды, исходящий от бледной тонкой кожи. Он еще помнит его шестнадцатилетним мальчишкой, боящимся своего отца и прячущего синяки под мешковатыми свитерами. Он еще помнит, как целовал каждый шрам на тонких запястьях и обещал всегда быть рядом. Прошло больше десяти лет, а он все еще помнит и все еще хочет хранить это обещание. Все еще хочет никогда не бросать, даже если бросили его. Правду когда-то говорила Лидия, что он, как пес, — если влюбится, будет верен до самой смерти. — Зачем ты звонишь? — Я же говорил, поздравить. Спросить, как идут приготовления к свадьбе. Узнать о счастливице, которой удалось завладеть твоим сердцем. И глупое «после меня» остается висеть незаконченным итогом. Айзек вздыхает тихо и как-то печально, а у Джексона все внутри тянет от желания прижать своего мальчика к себе как можно ближе. — Не думаю, что тебе это интересно. Мы давно не общались. Ты не звонил. Обвинения в голосе Айзека хоть отбавляй, да только Джексон не знает, что сказать. Потому что проклятое «я люблю тебя и не хотел оставаться друзьями» не будет тем, что стоит говорить сейчас. Сейчас Айзек ждет уверений в занятости, в любой причине на свете, кроме глупой привязанности, от которой выворачивает каждый миг. — Был занят. Ты же знаешь, эти молодые звезды такие привередливые. — Еще как знаю. Голос Лейхи звучит понимающе, а еще насмешливо, и Джексон сдерживает внутри желание выкинуть телефон в окно. Потому что Айзек ни черта не знает. Он купился на красивую сказку о том, что Джексон спит чуть ли не с каждым своим клиентом, и от этого больно внутри. Потому что он никогда не думал, что Лейхи о нем такого низкого мнения. — Очень жаль, друг, что ты не был на нашей помолвке. Элли была такой красивой. Голос у Лейхи живой, любящий, разбивающий последние мечты и размазывающий не парня, но уже мужчину по деревянному покрытию балкона. Джексон медленно оседает с кресла, забивается куда-то в угол балкона и закусывает кулак, чувствуя только боль и соленую кровь, текущую из ранок. Сейчас плевать на то, как он выглядит, или что он делает. Остается только влюбленный голос Айзека и та пустота, которая сжирает все внутри, не оставляя шанса на спасение. Джексон пропускает половину восторженных слов Лейхи о своей невесте, рассказы о новом альбоме или гастролях. Он будто ждет, что вот сейчас Айзек тихо рассмеётся, а потом мягким шепотом спросит: — Ты что, поверил во всю эту чушь? Это же просто ложь, Джекс. Я ведь только тебя люблю. Только время проходит, а этого не происходит. Лейхи замолкает на том конце провода, а Джексон слышит женский голос с нотками нежности и ласки, зовущий Айзека. Он падает все глубже, уже не чувствуя реальности. Он чувствует себя так, словно отключился. И удается только вымолвить: — Чертовски рад за тебя, дружище. И это последнее слово звучит, словно хлопок крышки гроба над головой Уиттмора. Он в принципе так себя и ощущает — закрытым в темном гробу своей пустоты. Он отключается, больше не слушая голоса Айзека, а потом запускает пальцы в свои встрепанные волосы. У него ничего не осталось, кроме воспоминаний и пустоты вместо любящего сердца. Он пес, и он будет верен до смерти, даже если эта верность никому не нужна.