С той стороны тишины

С той стороны тишины — слова. Простая, непреложная истина, и, когда тебе кто-то причиняет неудобства, боль, обиду, правильнее пускать в ход их, а не кулаки — именно так учат благовоспитанных детей. Таких, каким считал себя Ацуши, как думал о себе в приюте. Но те времена уже канули в прошлое, почти изгладились в памяти, словно слышал добродетельные наставления кто-то другой, не он. Зато сейчас — именно Ацуши слушал хлесткие, полные неприкрытого неодобрения слова Акутагавы о своем повседневном костюме. О рубахе, что делает лицо бесцветным, а глаза еще более похожими на гнилые бобы. О штанах, которые ни туда ни сюда. Об обуви, в которой только на поле грязь месить. О бабском галстуке, хотя, на вкус Ацуши, женственными были как раз рюши на сорочке самого Акутагавы. О чересчур длинном, нелепом ремне, который Ацуши и не удосужился обрезать по фигуре, выдавая тем свою нехозяйственность. Хотя, откуда бы той взяться, если в приюте он жил на всем готовом, а к труду приучали лишь нудной, однообразной работой на огороде, мытьем полов да кормлением кур. Готовили там к тому, чтобы стать батраком, не модником, каким хотел видеть его Акутагава, доводящий своими откровениями о внешнем виде до стоящих в глазах слез, до румянца, жаром залившего даже уши. Но Ацуши молча слушал все притязания. С той стороны своей тишины он был тепло благодарен Акутагаве, который искренне, несмотря на грубость сказанного, пытался его приукрасить. Нарядить, как подобает. Ацуши был вовсе не против того, только за, тем более, если Акутагаве он так станет нравиться сильнее. О чем и сказал, склоняя голову, как перед семпаем, в просьбе позаботиться о себе. Да почему как, раз он так и проговорил: — Вверяю себя вам, Акутагава-семпай. И, распрямляясь, удивился, какими у Акутагавы стали глаза: расширенными, изумленными. Он даже прикрыл ладонью рот, но Ацуши хорошо видел румянец на красиво очерченных скулах. Яркий, такой жаркий на вид, манящий, словно спелая ягода, которую так и хочется лизнуть. В приюте все детишки без спроса таскали такие ягоды с огорода. Украдкой, чтобы не быть замеченными. Тут же отправляли в рот, немытые, прогретые солнцем. Ацуши всегда любил сперва прижаться языком, лишь потом раскусить. И был не прочь сделать это вновь, но в этот раз — с щекой Акутагавы. А тот, к удивлению, оказался не готов к этому еще сильнее, чем к тому, что Ацуши хоть когда-нибудь да назовет его семпаем. Прикрывая глаза, медленно обнимая Акутагаву за шею, Ацуши чувствовал, как за плечами Расемон колеблет воздух. Но он совсем не причинил вреда, лишь притянул к себе за талию, обвил ее, с силой вжимая Ацуши в Акутагаву, когда поцелуй, такой нежный, такой затяжной, перешел на губы. Акутагава и сам пустил в ход язык, уверенно провел им меж губ Ацуши, за его щекой, по небу, и его руки сплелись чуть ниже Расемона в замок, потискали за ягодицы. Акутагава слабо пошевелил бедрами, давая ощутить, как хорошо возбужден. Так же сильно, как и сам Ацуши. И вместо того, чтобы воспользоваться большим футоном в квартире Акутагавы, вместо того, чтобы скинуть одежду, удачна та или нет, они просто терлись друг о друга, как дураки, и это было так одурительно хорошо, что у Ацуши перед прикрытыми глазами мелькали ряды налитых, спелых ягод. Лишь вместо их сока была чужая слюна, впрочем, ничем не уступающая по вкусу. Целовался бывший враг и новый семпай просто ошеломительно. И округлять глаза от удивления пришлось Ацуши, когда он внезапно для себя кончил прямо в так не полюбившиеся Акутагаве штаны. Тот разорвал поцелуй, лишь когда Ацуши прошила крупная, крутая дрожь, и в этот же миг Расемон закрутился вокруг талии, притирая члены, разделяемые лишь несколькими слоями нетолстой ткани, много сильнее друг к другу. — Я позабочусь, — серьезно и хрипло сказал Акутагава. И улыбнулся. — Твой Расемон… — не мог отдышаться Ацуши, не мог пересилить своими словами шума разогнавшейся по телу крови в ушах. Он ушел на ту сторону тишины. Он расслабился, позволяя Акутагаве держать себя. Он доверился целиком его незатейливым словам, которые, судя по виду, приятно было произнести в дополнение к оргазму: — Расемон? Это ты виноват. Не мог переехать ко мне в чем-то нормальном. Вынудил отчитывать себя прямо на пороге, поэтому я и не успел снять плаща. Ацуши не возразил. Он был всецело готов уже к манере Акутагавы оправдывать все его, Ацуши, промахами и смотреть свысока. Но не все ли равно, если он при этом делает лишь то, что приносит удовольствие? Ацуши не был готов лишь к тому, что семпай гораздо богаче него. И сам решит платить за новый гардероб. Теперь в огромном, дорогущем магазине Ацуши ощущал себя неловким, нищим, неуместным. Все из рук валилось, свои тряпки казались второй кожей, так не хотелось снимать их для примерки чего-то нарядного, приятного для прикосновений, но баснословно дорогого. А Акутагава словно нарочно выбирал ценники подлиннее. Никак хотел, чтобы в уплату этого долга Ацуши отрабатывал полставки в мафии. Ведь в Агентстве ему за один ремень придется год пахать, и это только если Куникида-сан даст премию. А он — никогда не дает! — Это не подойдет. Не идет. Плохо. — Акутагава критиковал все, что бы Ацуши не примерил. Все было ему не так. Да еще и отругал за то, что Ацуши рубаху заправил в джинсы, ведь та — навыпуск. — Это как я Расемона бы заправил в штаны, — с усмешкой сказал он, а Ацуши молчал, позабыв, что на свете вообще бывают слова. Слишком уж было нечто органичное, нечто прекрасное в том, как Акутагава распоряжается. Явно со знанием дела. Командует консультантами, Ацуши, подоспевшим на зов менеджером, с которого тут же потребовал какие-то сертификаты на кашемир. О кашемире Ацуши лишь читал когда-то да слышал мельком. И пальцы его неуверенно-нервно скользили по мягчайшему свитеру, украшенному спереди вязанными косицами. Голубому. В тон их с Акутагавой ориентации. Прищурившись через очки в предоставленные бумажки, Акутагава довольно хмыкнул и взял Ацуши под локоть. Затем объявил: — Пошли-ка, примерим свитер. И Ацуши показалось, что новые джинсы малы в паху. В этом совсем ничего такого, помочь другу переодеться. Это — нормально, и продавщицы даже не обратили внимания, не запротестовали, не начали коситься, когда Акутагава шагнул за ним за шторку примерочной. Зеркало во всю стену, мягкий коврик под ногами, теснота. — Тупой тигр, — тут же припечатал его Акутагава, вжимая спиной в опасное, если его расколоть, зеркало. — Не можешь сам, позвал бы заботливого семпая. Может, у меня настроение хорошее? Может, я рад увидеть тебя без штанов? На губах Акутагавы улыбка, а глаза оттенены стеклами очков, прядями волос, дрожащими над ними. Ацуши не нашел, чем парировать. Как никогда сильно ему казалось, что язык прямо сейчас растворится во рту за ненадобностью. Если только Акутагава не огладит его своим. Не хочется ничего, кроме как подчиниться, дать себя вести. Дать вот так, подразнивающе выправлять чертову рубашку, касаясь пальцами ниже пупка, где уже почти мучительно тянет от желания кончить. С той стороны тишины — восхищенно-возбужденное дыхание, частое, такое красноречивое. — Из Агенства тебя в два счета выпрут, — усмехнулся Акутагава, — за неподобающее поведение. Вдруг магазин нарушает законы и пишет видео из примерочных. Продает потом извращугам. Или выкладывает в сеть. Не боишься? Ацуши подумал, что, на деле, совсем не прочь уйти. Только это слишком неудобно — многим он обязан Агентству. В другом месте, быть может, Ацуши физическим трудом бы больше зарабатывал. Отдал бы Акутагаве за вещи, чтобы тот не тяготился финансово таким сожительством, чтобы… Ацуши лишь покачал головой. И скользнул вниз, пытаясь присесть на корточки, чтобы добраться ртом до чужого члена. Свой сдавило теснотой брючины, и Ацуши застонал от боли. Неожиданно громко. — Решил выдать нас? На Акутагаве — лишь пиджак строгого покроя да черная водолазка в облипку. Ацуши так и не понял, из чего получился Расемон, но его резко подняли, а затем — перевернули вверх головой. Как куклу, совсем ничего не весящую. — Даже не заметил, что я его давно наготове держу, ведь Расемон не активируется быстро, — с усмешкой сообщил ему Акутагава. И тут же расстегнул на Ацуши штаны, вывалил из них член, набухший, плотный, подрагивающий на весу. У Ацуши голова слегка закружилась. Зрение помутилось от прилившей к глазам крови. Но в целом было ему неплохо. Сильный Расемон надежно держал его, уже не в первый раз, и Ацуши знал, что без приказа Акутагавы тот его не уронит. А тот не собирался приказывать. Не соврав насчет хорошего настроения, он всерьез намеревался играть. — Поучу тебя, пожалуй, — сказал он Ацуши, снимая очки и убирая, видимо, в карман. — Знаешь, можно избежать привлечения внимания, если не раскрывать рта. В данном случае — нам обоим. Просто, эффективно, и тут моя способность как раз кстати. Расемон опустил Ацуши ниже, и Акутагава, убрав пальцы с члена, расстегнул молнию на брюках. Выпростал свой член и, придерживая его левой рукой, настойчиво провел Ацуши по губам. А потом вновь взялся за член Ацуши, поднес к своему лицу, жарко подышал на головку, лизнул ее, снова проведя по приоткрытым теперь губам Ацуши своей, безмолвно просясь протолкнуть ее глубже. И Ацуши охотно впустил, огладил языком, пососал, приласкал, всем своим существом наслаждаясь ответными движениями языка и губ, мягкой теплотой чужого рта. Оба не брали глубоко. В столь непривычной позе решиться на это было страшновато. За тонкой шторкой ходили люди, их голоса отчетливо слышались Ацуши, как и тихое причмокивание Акутагавы. Словно кто-то с наслаждением уплетал вкусности, вроде тех же ягод. Голову Ацуши кружило все сильнее, тепло Акутагавы текло по телу, пьянило. И глотая его чуть терпкое семя, Ацуши абсолютно расслабился, спуская свое в чужой рот. Такой теплый, такой ласковый сейчас. Он долго еще был слаб, когда Расемон в итоге все-таки поставил его на ноги. Акутагава сам привел в порядок ширинку на брюках, помог напялить свитер поверх рубахи. — Ну… как тебе? — и только затем спросил, шагая в сторону от зеркала и давая Ацуши наконец-то заметить — как сильно пылало у него лицо. Вопрос мог быть о тряпках, но Ацуши понимал, к чему тот на самом деле относится. Молчать больше было некрасиво, неуместно. С той стороны тишины — все просто. Но почему все правильные, все благопристойные слова, выученные им, хорошим мальчиком, пропали куда-то, и Ацуши тянул, снова не говоря ничего. Тогда Акутагава добавил, надевая очки: — Говорят, подобное круто. Но на самом деле, я не и знал — как. У меня-то никогда не было парня. От этого откровения Ацуши вновь застигло головокружение. И благодарность, и теплота заполнили все его существо. Кажется, сейчас, прикажи ему Акутагава, он истребил бы полгорода, не только пошел в мафию. — Это… охуительно! — сипло выдохнул Ацуши, не понимая даже, что грязно ругается — но уголки губ Акутагавы мгновенно поползли вверх. А заметив это, Ацуши стал только смелее. — Тебе нравятся общественные места, я запомню. Он сам улыбнулся, оправил волосы. И внезапно понравился себе, одетым Акутагавой. Обласканным Акутагавой, самым опасным человеком Йокогамы. И долг за голубой свитер, в котором глаза на еще горящем, покрасневшем лице казались не бобовыми, а сиреневыми, словно лепестки фиалок, перестал тяготить его. Потому что, как понял Ацуши, главное для него сейчас — отплатить за недавно произошедшее, выдумав что-то не хуже, несущее не меньше волнующего своей новизной удовольствия. Ну и дойти до кассы, не провалившись сквозь пол со стыда. Пусть они и не издавали звуков, с той стороны тишины были и другие признаки, даже никакого видео не нужно, чтобы понять, чем два парня занимались в примерочной. Однако, даже не это заставило Ацуши вновь ощутить себя наивным, тупым болваном и впасть в новый приступ молчания, чтобы не расплакаться с досады. Потому что видео все же было. Уходя, Акутагава забрал его для своей, личной коллекции. Шантажируя нарушением закона, грозя оглаской, полицией, связями, Акутагава при этом не заплатил ни йены. Так что, навряд ли все же эту завершающую точку можно было назвать такой уж скверной. И придя в себя, уложив в голове произошедшее, бывший хороший мальчик Ацуши только и смог вторично сказать своему семпаю: — Охуительно.