Шах и Мат.

      1 ноября. -7 на улице. Всего лишь 19:42, но темно до такой степени, что начинаешь непроизвольно вспоминать те истории, которыми заполняла твое сознание мать, каждый вечер перед сном рассказывая о страшных и зловещих чудовищах, что выходят лишь под покровом ночи дабы сожрать непослушных детей. Ни души вокруг. В одиноких квартирах горит свет, тусклый, искусственный, пугающий, ни черта не согревающий свет, который будто впитывает последние краски тебя. Мне тоже нужно попасть в такую квартиру. Но ты не откроешь мне дверь. Пальцы замерзли, покраснели, не сгибаются, подушечки покалывает. В очередной раз выдыхаю на ладони в бессмысленной попытке вернуть в свои кисти жизнь. Клубы пара на морозе совсем как сигаретный дым. Поднимаю голову выше вновь выдыхая, представляя как зажимаю в пальцах фильтр сигареты, провожая взглядом «никотиновое» облако. А затем вскользь вновь считая этажи, добираясь до седьмого, в который раз не сдерживая усмешку на треснувших губах. « — Почему ты не включаешь свет? — мой вопрос в кромешной тьме звучал слишком громко. — У меня есть свечи. — Тихий, с легкой хрипотцой, вызывающий дрожь в теле. Ты всегда отвечала так. Мне сложно порой понять то, что ты хочешь донести до меня. — Они куда теплее электричества. — Твои странности становились только твоей исключительной чертой. Ты все больше выделялась из толпы. Ты все больше притягивала к себе. „ В кармане пальто надрывно дергается мобильный телефон, будто содрагаясь в предсмертных конвульсиях. Который это звонок за прошедший час? Кажется, седьмой. Равнодушие вновь тяжелым грузом ложится на плечи, холодные пальцы на автомате сжимают сенсорную панель. Мигающий зеленый свет, хаотичный порядок цифр и короткое, такое теперь ненавистное имя — “ Настя». Со второй попытки принимаю вызов, поднося трубку к уху, лишь едва прикладываясь к ней. — Да. — Не хочу с ней разговаривать. — Ненавижу тебя! Ненавижу! — Зачем звонить, рыдать в голос, в очередной раз спрашивать где я, если сама знает ответ. Зачем кричать на меня, будто это что-то изменит. Зачем угрожать, а затем, когда вернусь домой, просить прощения и вновь ластиться к ноге, словно собака. Она такая жалкая. — Я твоя жена! Я! Я, а не она! И ты ник… — Завершить вызов. Тишина. Я уже это слышал. Сегодня. Вчера. Неделю назад. Я слышу это каждый день с того самого момента, когда эта женщина узнала о моей зависимости. О том, что ничего не забыто. О том, что ты все еще в моей голове. Скрип шин об асфальт отвлекает от размышлений и ненужных воспоминаний. Скорее рефлекторно, нежели из интереса поворачиваю голову в сторону исходящего звука. Я ни капли не удивлен. Знал, что это они. Уже 20:00. Пора бы уже. Из темной иномарки выходит высокий мужчина, лицо которого мне хорошо знакомо и так ненавистно. Он спешно обходит машину, ощущая морозный воздух, что контрастирует с уютом салона машины, открывает заднюю дверь и немного возится, прежде чем достать уже мирно спящего ребенка. Ян. Ты словно решила поиздеваться напоследок, назвав своего сына моим именем. Этот скот, что гордо именуется твоим мужем, до безобразия бережно прижимает мальчугана к себе. Верно. Ему можно. Мне нет. Мы даже не знакомы. Он никогда не узнает, в честь кого назван его сын. Торопливо проходит мимо меня, так, что мне не хватает времени вдоволь насмотреться на спящего ребенка, в котором так ярко выражены твои черты. Слышится короткое «Пип», а затем скрип массивной двери, что с глухим стуком закрывается через пару секунд. Поднимаю воротник пальто, не отрывая взгляда от окон на седьмом этаже. Уже не нужно считать. Я слишком часто проводил здесь время, чтобы допускать ошибки в очередном поиске твоих окон. Долго. Прошло больше двух минут. «Где они, черт возьми. » — не успел закончить, как заветные окна озаряются тусклым, искусственным, пугающим, ни черта не согревающим светом, который будто впитывает последние краски тебя. Поглубже засовываю руки в холодные карманы. На сегодня все, больше делать здесь нечего. Мои шаги эхом разносятся по пустой улице, отталкиваясь от бетонных стен, которыми я окружен. Одинокий фонарь, символично освещающий автобусную остановку. Навевает неприятные мысли. Сейчас, по закону жанра фильма ужасов одинокого героя, что слоняется без дела, кем на данный момент оказываюсь я, должны убить. Жестоко истязаться над телом, слушая крики помощи или же насмешливо наблюдать за молчаливым уходом жизни в глазах. Но завывания подвыпивших мужиков развевают кошмарный и трагичный сценарий, а подъехавший автобус и вовсе возвращает к холодной реальности. Захожу, в очередной раз за этот день наблюдая за этими унылыми лицами людей, кажется, только ты всегда улыбалась. Даже без причины. Просто потому что так надо. Сажусь у запотевшего окна, расслабленно располагаясь на неуютном пластмассовом кресле. Устало закрываю глаза, откидывая голову на жесткую спинку сидения. Ехать до конечной. Успею поспать. « — Давай сыграем в шахматы? — Твою рыжую голову всегда неожиданно посещали идеи. Как и сейчас. — Что случится, если я проиграю? — Ты ничего не делаешь просто так. Всему нужна причина. В этом вся ты. — Никогда не стану твоей. — Почему в твоем голосе так отчетливо слышны ноты радостного настроения? Дура. Я слишком засмотрелся на рыжие локоны, настолько, что на время потерял суть разговора и забыл вопрос, поэтому так поспешно и сумбурно ответил после: — Не отпущу. — Твой громкий и заливистый смех заставил и мои губы растянуться в слабой улыбке. » Автобус резко тряхнуло, так, что я ощутимо приложился затылком о злосчастную спинку. Сжимаю зубы, сдерживая неконтролируемый поток нецензурной лексики. Выпрямляюсь, бросая косой взгляд за окно, на освещенное, светлое, до стерильного белого цвета здание. Добрался. Прохожу по салону, выкидывая мелочь водителю в масляную ладонь, затем вновь оказываясь на безжалостном морозе, что ледяным воздухом обжигает легкие. Кажется, что с каждым шагом я лишь быстрее продвигаюсь к последнему ходу, хотя так хочется оттянуть неизбежность момента. Но если не сейчас, то потом я не справлюсь. Теплый уютный холл встретил меня гулом компьютеров в регистрационной, белыми стенами. Белыми диванами. Белым кафелем. Белыми халатами. Все белое. Отвратительно. Тошно. Еще по дороге разматываю темный шарф, что ни капли не согревает в такую погоду. Дядя Вова- неизменный охранник, лишь на секунду оторвал взгляд от своих до ужаса простых и нелепых кроссвордов, что занимают почти все его время. Смотрит на меня, затем вновь возвращаясь в глубокому мыслительному процессу. Прохожусь по длинному коридору, на первом повороте сворачивая направо. Вверх по лестнице и вновь поворот направо. Такая же белая дверь. Как и всё здесь. Черные буквы слишком выделяются на этом фоне. Скрежет ключа в замочной скважине, дверь открывается без скрипа, прикрываю за собой, и, кажется, с губ срывается нервный выдох, будто до этого я задерживал дыхание или же просто не мог глубоко вдохнуть такой нужный кислород. Прохожу вглубь помещения, так и не включив свет. Скидываю на стол плащ, а затем протягиваю руку к белому врачебному халату, с бейджиком на груди, на котором: «Глава заведующего отделения. Раскольников Ян.» Сейчас действительно считаю себя потомком убийцы из всем известного произведения, нежели всего лишь однофамильцем. Рука замирает в паре сантиметрах. Хочу остаться самим собой до конца. Надеюсь, ты простишь мне это эгоистичное желание. Прежде чем добраться до тебя, нужно пройти бесчисленное количество поворотов, лестничных пролетов, преодолеть несколько ступеней, на которых почти каждый второй спотыкается, ибо они слишком крутые и высокие. 307. Номер твоей палаты. Последние цифры твоего номера. Будто издевка судьбы. Прохожу в ставшую родной палату, комнату, в которой я чаще чем дома. Мирно лежишь на больничной койке, словно спишь. Хотя, зачем обманывать. Это не ты. Уже не ты. Рыжие локоны больше не светятся и не горят огнем, теперь это лишь тусклые безжизненные пряди. На губах нет той привычной и очаровательной улыбки. Закрытые веки, скрывающие твой всегда восторженный взгляд на мир. Бледная кожа, слишком бледная. Это все из-за электрического света, что все время горит в этой палате. Этот тусклый свет забрал твои яркие краски. Ты так похожа на чёртову Белоснежку из сказки, что не могу сдержать себя. Сокращаю расстояние слишком быстро, отчаянно припадая губами к твоим, безжизненным. Жмурюсь. Ну же. Чудо. Пожалуйста, свершись. Секунда. Две. Я не чувствую жара твоих объятий, ты мне не отвечаешь. Комнату лишь с новым надрывом наполняет писк аппарата искусственного жизнеобеспечения. Отстраняюсь от холодных губ, проводя следом большим пальцем по нижней губе. Горькая усмешка сдавливает горло, не позволяя произнести и звука, губы проходятся от бархатной щеки вверх, к виску. Едва касаюсь, мысленно в который раз произнося «Люблю только тебя». Порывисто отстраняюсь, разворачиваясь к многочисленным аппаратам, что поддерживают твои последние крупицы жизни. Маленький монитор компьютера, который заставляет функционировать не только всю технику, но и биться твое сердце, дышать твои легкие. Не смогу вводить сейчас все необходимые данные, мои пальцы дрожат. Хватаюсь за вилку, что ввинчена в единственную розетку. Вновь оборачиваюсь, боясь, что ты наблюдаешь за мной, но нет. Твои глаза все так же прикрыты. Стук твоего сердца не сбился, об этом неустанно напоминает раздражающий писк. Непроизвольно начинаю считать удары твоего сердца, будто давая тебе последнюю возможность открыть глаза, остановить меня. Раз. Два… Пять… Одиннадцать… Почему ты медлишь?! Ненависть бурлит в крови. А затем апатия наступает слишком неожиданно, но я рад. Сейчас ничего не чувствую. Ты проиграла. — Шах, — одно движение, комнату больше не наполняют никакие посторонние звуки. Абсолютная тишина. — И мат.