Пять шагов любви

Время неумолимо бежало вперед. Быстрым шагом бежали вперед секунды, часы мерно оттикивали минуты, счет уже пошел на полные часы, а доктор Крессент все не открывала глаза. Винсент в очередной раз проверил пульс — слабый, но прощупывается. Грудь тихо приподнималась и опускалась, дыхание женщины едва ли можно было услышать даже в этой маленькой комнате, в комнате ее личного телохранителя. И он знал, что сделал большую глупость тем самым, что отнес ее сюда, что предоставил заботы о бедной женщине самому себе. Возможно, такая глупость может оказаться одной из последних в его жизни, но что-то сковало движения, не позволило, подняв ее, обессиленную, сраженную ударом боли, отнести к мяснику Ходжо. Несмотря ни на какие доводы рассудка. А впрочем, ведь молодой Валентайн знал, что все обойдется, этому просто надо время. Дать время изможденному телу, и вот она снова придет в себя. Даже слабо улыбнется, как всегда это делала. Хотя тут трудно говорить о «всегда» такие приступы у нее недавно… Она жаловалась на плохое самочувствие с самого утра, поэтому и отправилась сейчас отдыхать, но кто знал, что Лукреция даже до личных покоев не дойдет. Вскрикнув, доктор Крессент осела на пол. Молоть что-то вроде «Доктор Крессент, с Вами все в порядке?» было уже попросту бессмысленно — конечно, с ней не все в порядке! Он осторожно обнял ее за плечи, присев рядом; Лукреция дышала прерывисто, тяжело, словно боролась за каждый глоток ценного воздуха.  — Лекарство? — Винсент теперь был просто специалистом по медикаментам, готовым помочь в экстренных ситуациях. Но женщина не отвечала, она как будто и не слышала его. Губы, судорожно приоткрываясь, шептали:  — Нет, нет… я не хочу. Не надо… так не должно быть… сын мой… Турк прикрыл глаза. Это было невыносимо — любое сердце дрогнет, а если сердце небезразлично… Ладони крепче, но все так же бережно, сжимали плечи. Она рассказывала о своих видениях. О сыне-тиране, о страшных разрушениях, которые он принесет… и каждый раз искренне сокрушалась о том, что мир вообще познал такую сущность, как Дженова. Раньше в ее глазах загорался странный огонь — доктор Крессент с маниакальным упоением отмечала, что этот эксперимент так или иначе продвинет «нас» вперед. Только Винсент так и не мог понять, каким образом надругательство над собственным телом и над своим ребенком может продвинуть науку… или общество… что там она имела в виду. А теперь такая мысль ее более не радовала — этот эксперимент, поняла она, погрузит мир в пучину хаоса… но ничего, она воспитает сына, она не позволит этому случиться. И не только она одна в это верила.  — Так не будет, — Валентайн попробовал перебить несуразный лепет. — Вы этого не допустите. Молчание. Всхлип… и все тот же шепот, только теперь стихающий.  — Держите меня… пожалуйста, — ее последние слова, перед тем, как Винсент подхватил тело, лишившееся сознания, на руки. Потом он помнил только странное решение отнести ее к себе, ни к кому другому — только к себе. Этого нельзя было делать! Ее надо было хотя бы отнести к ней в комнату, но что-то его дернуло. Доктор лежала почти неподвижно, привлекая взгляд телохранителя к своей едва вздымающейся груди. Винсент ждал. И от ожидания становилось все мучительней и мучительней. Глаза скользили по телу, очерчивая мягкие контуры, но совсем не с мыслями об обладании этим телом. За несколько месяцев ее живот заметно увеличился в размерах. Сейчас ее тонкая рука покоилась прямо посередине, как будто успокаивая и защищая ребенка… он сам ее так положил. Кем она стала? Чудовищем? Или теперь эта женщина превратится в ангела для своего сына, чтобы не позволить всему случиться?  — Все будет хорошо, — Винсент сказал это то ли себе, то ли убедил в этом бессознательную женщину. — Все будет хорошо. Лукреция слабо застонала и пошевелилась, заставив Винсента подскочить к ней ближе.  — Доктор Крессент, как Вы? — он помог ей приподняться и сесть. Глаза ее не выражали ровным счетом ничего, но губы сложились в нежную улыбку.  — Мне лучше. От сердца отлегло. Ей лучше. Турк сам не смог сдержать улыбку и волнение.  — Я видела сон. Теперь и в минуты отдыха… Винсент мрачно вздохнул. Неужели эта гадость не оставит ее в покое?!  — Нет-нет, именно сон, — прервала его грустные размышления дама. — Хороший сон. Светлый. Мне сказали, что все будет хорошо…  — Кто?  — Глупо, наверное, но Вы, Винсент. — Она поправила волосы и одернула халат. — Дайте Вашу руку. Турк помедлил, не совсем осознавая ситуацию.  — Смелее, дайте, — Лукреция взяла ладонь молодого человека и приложила к своему животу, скрытому под легкой тканью рубашки. — Может, Вы почувствуете… И он чувствовал. Тепло, легкие движения, так странно, необычно, но не неприятно, как он мог бы подумать, как будто это тепло радовалось прикосновению его ладони. Когда она ушла, что-то как будто осталось… то ощущение на руке. Чувство любви матери и ребенка, их глубокой и нежной связи. И отчего-то это вызывало у турка легкую боль в сердце, а может даже, скупую мужскую слезу — все еще будет хорошо, но вот только «хорошо» было настолько относительным понятием…