Кто меняет этот мир. История первая

— Ваш кофе, сэр. — Отлично, Лерой, спасибо. Поставь тут, — мистер Уильямс даже не взглянул ни на секретаря, ни на чашку, которую тот держал в руках. Все внимание президента «Уильямс инкорпорейтед» занимал один из рекламных проспектов, привезенных с сегодняшней фармацевтической выставки. Развалившись в своем рабочем кресле, закинув ногу на ногу и покачивая в воздухе начищенной до зеркального блеска туфлей, он зачем-то придерживал за тонкую дужку сидящие на носу очки, и при свете настольной лампы изучал красочную брошюру, расписывающую достижения одного из потенциальных партнеров компании. На столе перед ним лежали целых две пачки подобной макулатуры: одна — уже изученный материал, и вторая, куда более увесистая — то, с чем еще предстояло ознакомиться. В других условиях Лерой только порадовался бы, что начальник занят захватывающим и необременительным делом, тихонько оставил бы чашку на столе, подальше от локтей мистера Уильямса — чтобы не смахнул нечаянно, увлекшись своим чтивом —и ретировался бы в приемную, в стотысячный раз перепроверять график на ближайшую неделю. Но не сейчас. Сейчас он негромко, устало вздохнул, и, поставив чашку перед шефом, уходить не торопился. Прислонился бедром к краю стола и замер в ожидании. Мистер Уильямс заметил его примерно через полторы минуты, как раз когда переворачивал страницу. — Лерой, что-то случилось? Я тебя слушаю. — Ничего не случилось, сэр, — Лерой несколько растерялся от такого прямого вопроса, нет, требования немедленно доложить обстановку — хотя давно пора бы привыкнуть, что именно в таком духе мистер Уильямс изъясняется большую часть времени. Помедлил секунду, собрался с духом, заново вспомнив, насколько важна тема, которую он собирался поднять. И тихо, но решительно продолжил: — Просто мне кажется, что вы в последнее время слишком много работаете. — Я? — мистер Уильямс, похоже, в свою очередь не ожидал от секретаря такого категоричного утверждения, и удивленно воззрился поверх очков, перестав качать ногой. — Почему ты так решил? С каких это пор? Лерой поднял глаза к потолку и пошевелил губами, вспоминая. — Последние двенадцать дней, — сообщил он серьезно. — Все это время вы засиживаетесь здесь допоздна каждый вечер, без перерыва. И без выходных, между прочим. Вы, конечно, не обязаны прислушиваться к моему мнению.. но я полагаю, что вам следует больше отдыхать. Для компании будет серьезной потерей, если вы подорвете свое здоровье таким напряженным режимом. — Лерой... — мистер Уильямс слегка нахмурился и опустил свою бумажку, — о чем ты? Разве я когда-нибудь подводил свой коллектив, пропустив работу по болезни? Лерой замолк, кусая губы. Он уже и сам понимал, что сморозил глупость: ни разу за все время его работы (и в обозримом прошлом до того — он выяснил это, когда поднимал архивы, собирая информацию о привычках и склонностях шефа) мистер Уильямс не брал больничный. Он всегда присутствовал на месте, когда того требовала ситуация, и, даже будучи немного не в форме, умело поддерживал силы при помощи всевозможных препаратов собственного же производства. Формально упрекнуть его было не в чем, да Лерой и не собирался. Он просто хотел сказать, что... — Тем не менее, это может быть опасно. Я знаю, вы всецело преданы делу, и ради нужд компании готовы на любые подвиги... но иногда стоит уделять внимание и себе. — Лерой, да что на тебя нашло? — с усмешкой, за которой явственно проглядывала тревога, мистер Уильямс встал, отложив брошюру и очки, и обошел стол, оказываясь лицом к лицу с юношей. — Хочешь домой? Так езжай на здоровье, я же не требую ненормированного рабочего дня, сто раз тебе об этом говорил... — Нет!.. — Лерой отчаянно мотнул головой, чувствуя, что краснеет от стыда. Это надо же — выставить себя в глазах начальника лентяем, да еще и прикрывающим свою нерасторопность заботой о благе компании! — Нет, я совсем не об этом, вы все не так поняли... — Тогда о чем? — голос шефа был мягок, но интонации настойчивы. Он явно заинтересовался странным поведением собственного помощника, и теперь не собирался его отпускать, пока не вытрясет всю душу. Ну вот, подумалось Лерою. Еще и лишнее время у него отнимает. Стыд и срам. — Ты же прекрасно видишь, что я не перенапрягаюсь, и даже не думаю себя загонять, — продолжал мистер Уильямс тем временем. — Сезон сейчас, слава богу, спокойный, авралов нет и не предвидится, можно поработать в свое удовольствие. Перебрать все идеи, до которых так и не дошли руки за год, навести порядок в текущих проектах, обдумать стратегические планы. Почему вдруг тебя это так беспокоит?.. — В том-то и дело! — выпалил юноша, и тут же прикусил язык. Последнее дело — стоять над душой у собственного шефа и контролировать его объем работ. Тем не менее Лерой точно знал, что мистер Уильямс задерживается в офисе определенно не по неотложным нуждам. Позавчера вечером, например, он битых два часа слушал в кабинете виниловые пластинки из своей коллекции, иногда подпевая — негромко, но вполне музыкально — Фрэнку Синатре и Бобу Дилану. А неделю назад трепался со своим заместителем, который к тому же притащил с собой нарды, и потом азартно стучал шашками, вслух подсчитывая заработанные очки. Сегодня вот эти проспекты... неужели их нельзя изучить в другое время, или спихнуть на кого-нибудь эту обязанность — уж чтобы разобраться в рекламных цифрах и фактах, особого ума не нужно, с этим, пожалуй, и сам Лерой справился бы в течение рабочего дня, а потом предоставил бы отчет. Но нет же. На часах —без четверти одиннадцать, а президент корпорации застрял в своем кабинете и самолично перебирает макулатуру. Вместо того, чтобы ехать домой и наслаждаться заслуженным отдыхом: выпить чашку ароматного чаю, принять ванну, расслабиться на диване за просмотром какого-нибудь нового фильма. В конце концов, если уж ему свет не мил без этих бумажек — взял бы их с собой да разглядывал на здоровье. Он и не такие вещи умудряется проворачивать между делом, вовсе не нуждаясь для этого в безвылазном сидении в офисе. Лерой видел своими глазами, сколько раз. — В чем именно? — не дождавшись ответа, переспросил мистер Уильямс, и на этот раз в его голосе послышалось нетерпение, граничащее с легким раздражением. Лерой покраснел еще гуще и поднял на шефа потупленный было взгляд. — Просто... вы сейчас так мало бываете дома, — пояснил он, запинаясь. — Не знаю, с чем это связано, но... Если я вам мешаю там заниматься делом, вы только скажите, я не буду беспокоить... Ну вот и выговорилось. Самое страшное подозрение, которое Лерой поначалу даже хотел малодушно оставить при себе: а вдруг подтвердится, что тогда?.. Никаких предпосылок к такому выводу, впрочем, не было. С тех пор как апартаменты мистера Уильямса стали, пусть и неофициально, их общим домом — Лерой ни разу не чувствовал себя там лишним и ненужным. Их совместные жаркие ночи казались естественным продолжением уютных вечеров, а те, в свою очередь, логично вытекали из наполненных радостным трудом дней. И когда мистер Уильямс брал на дом какие-то документы, в которых не успевал разобраться за день — он никогда не просил Лероя оставить его в покое на время чтения. Напротив, звал к себе — и юноша забирался на диван с ногами, укутанный в махровый халат, сворачивался калачиком, прижимался, и молча жмурился от удовольствия, пока начальник и любовник в одном лице задумчиво перебирал его волосы, пробегая взглядом по строчкам своих бумаг. А уж те самые упомянутые настольные игры, или музыка, или кино — и вовсе домашние развлечения, скорее выигрывающие от присутствия Лероя, чем наоборот. Полностью доверяя мистеру Уильямсу, юноша не сомневался, что так и есть, что видимость совпадает с действительностью... до недавних пор. И теперь стоял перед ним, ожидая с его стороны признания, как приговора, — краснея, бледнея, цепляясь за край стола, мечась взглядом по комнате и не находя, на чем бы сосредоточиться для успокоения нервов. А пауза тем временем затягивалась. И в тот момент, когда Лерой уже был готов махнуть на все рукой, пробормотать слова извинения и пулей вылететь из кабинета, шеф наконец заговорил. — Так вот оно что... — задумчивые, даже мечтательные нотки в его голосе сопровождались легкой полуулыбкой, из тех, которые услышать проще, чем увидеть. — Мой мальчик ревнует меня к работе!.. Вот уж не подумал бы... — И вовсе не ревную, — упрямо возразил Лерой, все так же потупившись, но чувствуя, как разом отлегла от сердца тревога. Ласковое обращение, которое мистер Уильямс использовал наедине, дало понять, что он вовсе не сердится, и уж тем более не думает избавляться от любовника в угоду каким-то иным интересам. А уж понимает ситуацию до конца или нет — это дело десятое, это можно исправить, объяснить. — Просто кроме работы... должна же быть и какая-то другая жизнь. Вы сами меня этому учили. Помните, когда я не интересовался ничем, кроме договоров и расписаний. — Помню-помню, — шеф усмехнулся, приближаясь на шаг, и теперь, чтобы не утыкаться носом в его галстук, Лерою волей-неволей пришлось поднять голову и встретиться с ним глазами. — Похвально, что ты усвоил урок. А раз так, то слушай вторую часть. Протянув руку, он подхватил заинтригованного Лероя под локоть, и медленно двинулся вместе с ним вдоль стола — будто бы вел на прогулку не по кабинету, погруженному в уютную вечернюю полутьму, а по бульвару. С той лишь разницей, что на бульваре, как и в любом другом людном месте, они никогда не демонстрировали, что являются парой — по молчаливому обоюдному согласию. Здесь же можно было позволять держать себя под руку, и от прикосновения уверенной сильной руки проникаться одновременно нерушимым спокойствием и сладостным трепетом. — Понимаешь, Лерой, работа — это ведь и есть жизнь, — юноша с готовностью кивнул, выражая полное согласие с этим, когда-то сведшим их судьбы, постулатом. Но мистер Уильямс, не глядя на него, продолжал: — И наоборот. Объединяя эти вещи, мы получаем гораздо больше, нежели разделяя. Каждая из составляющих вносит свой вклад в совершенство. Чтобы трудиться по-настоящему вдохновенно — нужно быть не только хорошим работником, но и интересным, разносторонним человеком, умеющим видеть прекрасное и новое в любых сторонах жизни. Именно этому я тебя учил. Но в таком случае — согласись, разве важно, где проходит граница между рабочими обязанностями и всем остальным? Работа и жизнь могут — и должны! — смешиваться, чередоваться, проходить параллельно и одновременно. Я, как ты мог заметить, работаю дома. Но это не значит, что когда я откладываю папку с документами — мой труд окончен. Я продолжаю размышлять, сопоставлять, делать выводы — постоянно, чем бы ни был занят. Любая услышанная или сказанная фраза может послужить толчком для новой идеи, любая пережитая эмоция может стать вдохновением для речи перед коллегами и партнерами. Соответственно, верно и обратное. На работе я живу. Не только подписываю бумажки и слушаю отчеты, но и думаю, вдохновляюсь, радуюсь. Для этого мне необязательно перебираться из офиса в квартиру. Мне нравится здесь. Посмотри, например, какой у меня красивый и удобный кабинет! К тому моменту «прогулка» как раз завершилась: они остановились по другую сторону рабочего стола мистера Уильямса, и за их спинами было панорамное окно, а прямо по курсу, вдали — дверь из кабинета в приемную. Лерой словно бы обозревал пространство с места своего шефа, только не сидя в кресле, а стоя за его спинкой, и с интересом последовал совету. А мистер Уильямс, выдержав небольшую паузу, снова заговорил: — Я обживал его много лет. Здесь все устроено так, как нужно мне. Здесь есть вещи, которые помогают мне в работе; есть те, которые существуют для красоты, и те, которые хранят важные воспоминания. В такой обстановке мне комфортно. Здесь я могу и отдохнуть, и отвлечься, а в случае необходимости тут же вернуться к работе — например, если потребуется записать ценную идею или проверить важный факт. И то, что я не тороплюсь отсюда уходить, вовсе не значит, что я отказываю себе в свободе. Так что можешь быть спокоен, со мной все в полном порядке. Лерой перевел взгляд на шефа и радостно кивнул. Теперь наконец-то все сошлось, и сомнения в правильности ситуации отпали. Мистер Уильямс всего лишь выбирает находиться там, где ему лучше — что в этом плохого? Вот только... Опустив глаза, юноша вновь слегка помрачнел. Во всей пламенной речи мистера Уильямса так и не нашлось места для него, Лероя Митчелла. Как быть с собственным — быть может, эгоистичным и мелочным, но все же — желанием проводить время с любимым человеком, и не только за сортировкой документов? Как поступать, когда весь день хочется прижаться к его крепкой груди, вплести пальцы в волосы, подставить губы поцелуям... а вместо этого продолжаешь торчать в приемной, изображая усердного секретаря, ограничивая общение лишь формальными фразами, старательно гася волнение, прежде чем встретиться лицом к лицу — и так час, другой, третий, до самой ночи?.. Задавать такие вопросы вслух он, конечно же, не собирался. Но этого и не потребовалось. Почувствовав его настроение, мистер Уильямс сам наклонился к его уху и мягко шепнул: — И ты, Лерой... Для тебя ведь этот офис тоже стал домом, еще давно, я знаю. Так почему ты не можешь почувствовать себя здесь немного раскованнее? Пока Лерой мялся, подбирая слова, мистер Уильямс отпустил его локоть и обошел кресло. Остановился спиной к столу и двери, лицом к Лерою, и легким движением развернул кресло спинкой к себе. Улыбнулся многообещающе, и поманил юношу движением руки. Немного поколебавшись — устраивать такие манипуляции с креслом начальника ему самому и в голову бы не пришло — Лерой все же робко улыбнулся в ответ, и приблизился, осторожно вставая коленями на обтянутое темной кожей сиденье, оказываясь лицом к лицу с мистером Уильямсом, будучи отделенным от него только высокой спинкой. — Ты хороший мальчик, Лерой, — ласково заговорил тот, проводя ладонью по его щеке, затем по шее и плечу, второй рукой приобнимая. — Умный и талантливый. Именно потому здесь так хорошо — в большой степени благодаря тебе. Вновь смущенно потупившись, Лерой молчал. По его мнению, мистер Уильямс был чрезмерно великодушен: ну какая его заслуга в том, чтобы сделать рабочее пространство жилым? Разве что кофе вовремя приносить. Но тот не был настроен на возражения, и продолжал тем же вкрадчивым, бархатным голосом, от которого слабели колени и кровь приливала к лицу... и гораздо ниже. — А еще ты красивый. Ты прекрасно смотришься здесь, на своем месте, в своей роли. С каждым днем вижу это все яснее, — мистер Уильямс снова улыбнулся, и потянулся губами к губам Лероя. Поцелуй вышел чувственным, но коротким, будто бы даже торопливым. Только успел юноша выдохнуть после неожиданного всплеска страсти, и задаться вопросом: а к чему такая спешка, что дальше? — как мистер Уильямс добавил, шепнув прямо в его губы: — Но это не значит, что роль нельзя несколько... расширить. И загадочно усмехнулся. А в следующее мгновение Лерой понял, что его, вместе с креслом, в спинку которого он от неожиданности вцепился, разворачивают на сто восемьдесят градусов. Тут же щелкнуло что-то внизу (позже он понял, что это был стопор, блокирующий колесики кресла), а следом на спину в районе поясницы легли тяжелые и сильные ладони. — Ч-что вы делаете, сэр? — выдавил Лерой, округлившимися глазами глядя на шефа через плечо, но почему-то лишь крепче держась за кресло, вместо того чтоб развернуться всем корпусом. Возможно, дело было в том, что для этого пришлось бы вывернуться из рук мистера Уильямса — а это казалось почти что кощунством. — Догадайся, — хмыкнул тот, проводя ладонями по бедрам и ягодицам Лероя. Затем вернулся, запуская руки уже под полы пиджака секретаря, и, удерживая его за талию, чуть потянул на себя. Привычно подчиняясь, Лерой сдвинулся, и оказался в совершенно непристойной позе: задом к мистеру Уильямсу, наклонившись к спинке кресла, подбородком на судоржно вцепившиеся в него руки. Но едва он осзнал это и попытался выпрямиться в попытке хоть как-то соблюсти приличия, как ладонь мистера Уильямса легла на загривок, не придавливая силой, но ясно давая понять: вставать сейчас не стоит. Одновременно Лерой почувствовал, как колено вклинивается между ног, заставляя раздвинуть их шире и подпустить партнера к себе вплотную. А следом — как через слои ткани что-то твердое упирается в промежность, потирается, сладко прижимаясь. Издав глухой обреченный стон, юноша прикрыл глаза, позволяя — а что еще оставалось? — горячей волне разливаться по телу от беззастенчивых, бесстыдных прикосновений. — Мистер Уильямс... дверь... нужно запереть, — последняя отчаянная попытка внять голосу разума и заключить с совестью сколь либо приемлемое соглашение. Но в ответ за спиной послышался мягкий смешок: — Да ладно тебе... посмотри на часы. Мы одни на этаже, если не во всем корпусе. — Но вдруг все-таки... — дальнейшие слова потонули в сдавленном всхлипе, стоило мистеру Уильямсу потянуться вперед, накрывая пах Лероя своей ладонью, а затем принимаясь сноровисто распускать ремень на его брюках. — Расслабься. Взгляни лучше, какой чудесный вид прямо перед тобой! Содрогаясь от возбуждения и стыда, Лерой тем не менее выполнил приказ, и перестал оглядываться, уставившись вместо этого в огромное, во всю стену, окно. Кабинет находился на последнем этаже, и прямо перед окном не было никаких строений, лишь море разноцветных огней, расстилающееся до горизонта — блистательный ночной Сан-Франциско. Огни дрожали, переливались, двигались — и казалось, будто они образуют свою особую стихию, свою живую среду, которой нет дела до безрассудных поступков непредсказуемых и глупых людей. Прикрыв глаза и все еще видя под веками золотистые сполохи, Лерой тихо застонал, когда мистер Уильямс потянул вниз его брюки вместе с бельем. Возбужденный член упруго качнулся, задетый поясом — но мгновение спустя горячая ладонь накрыла его, прижимая и слегка поглаживая. Погрузившись в ощущения, Лерой почти полностью расслабился — и сам не заметил, как прогнулся в пояснице, уронив голову на руки, предоставляя мистеру Уильямсу в пользование свое тело — целиком и полностью, несмотря на абсурд и неловкость ситуации, на непривычную обстановку и незапертую дверь, ежесекундно угрожавшую им разоблачением. — Хороший мой, — удовлетворенно произнес мистер Уильямс за спиной, и свободной провел между ягодиц. Лерой рефлекторно напрягся: проникновение насухую, пусть даже пальцами, все же было испытанием, на которое он еще не готов был решиться. Но шеф не стал упорствовать. Коснувшись единожды, отстранился, и зашуршал чем-то совсем поблизости. Наконец стукнул, закрываясь, ящик стола, и в следующую секунду между ног прошлись уже скользкие от смазки пальцы. Лерой в который раз за вечер вспыхнул, хотя поводы для смущения, казалось бы, давно уже себя исчерпали. Значит, держал эту штуку у себя в столе, значит, предвидел такой поворот событий... Значит, думал об этом. Хотел не просто Лероя — а именно своего секретаря, мистера Лероя Митчелла, хотел взять его прямо на рабочем месте: бесстыдно, беспардонно... восхитительно. — Потерпи, мой мальчик, расслабься... вот так, хорошо, — Лерой стиснул зубы, сдерживая стон вовсе не боли, когда два пальца разом проскользнули в него, покачиваясь осторожно и медленно, углубляясь с каждым движением. Сознательно или нет, он не мог позволить себе издавать звуки так же свободно, как это было в их спальне. В распоряжении оставался только язык тела — и Лерой прогнулся еще глубже, повисая на спинке кресла, подаваясь всем телом назад, навстречу дразнящим ласкам. И все-таки не выдержал: заскулил тихонько, когда мистер Уильямс нащупал его сокровенную, самую чувствительную точку. Дернулся вперед и обратно, снова насаживаясь на его пальцы, больше всего боясь, что начальник возжелает проверить пределы его терпения. Но ничего нежеланного не произошло. Мистер Уильямс убрал руку, глухо вжикнула молния на его брюках, звякнула пряжка ремня... и спустя несколько бесконечно долгих мгновений гладкая, скользкая головка члена наконец прижалась ко входу, постепенно проникая внутрь. Еще, еще, вот так... И наконец до упора, на всю длину, заполняя целиком, даря уже знакомый, но от этого не менее захватывающий букет ощущений, от которых по всему телу пробегала мучительно-сладкая дрожь. За спиной раздался громкий блаженный полувздох-полустон. И снова — когда мистер Уильямс, подавшись назад, повторил плавное движение. Лерой, из последних сил старавшийся не шуметь, даже дышать через раз, закусил губу от отчаяния: ведь не мог же он велеть мистеру Уильямсу замолчать! Перед глазами вдруг в красках предстала картина: припозднившийся вопреки всем прогнозам шефа работник — кто угодно, хоть какой-нибудь уборщик, — идет мимо, привлеченный подозрительными звуками, заглядывает в кабинет, и видит там... Ох... От осознания того, какое развратное зрелище они сейчас являют собой, и что это все — идея и план его безупречного, всеми уважаемого начальника, у Лероя застучало в висках. Сердце наполнилось стыдом и восторгом, а тело — неведомым прежде жаром. С коротким стоном он толкнулся навстречу бедрам шефа, вжимаясь голым задом в тонкую шерстяную ткань его расстегнутых, не не спущенных брюк. Пусть лучше все произойдет быстрее, грубее и резче, и так же быстрее закончится — ведь терпеть это невероятное возбуждение, подогретое близкой опасностью, уже сейчас было почти невозможно. И мистер Уильямс внял его молчаливым просьбам. Следующее движение было уже отрывистым и коротким, а затем повторилось снова и снова. Толчки слились в единый, все ускоряющийся ритм, а руки вновь легли на талию, придерживая — будто бы Лерой сейчас мог пожелать отстраниться! — и время от времени слегка поглаживая. Невыносимо, непростительно хорошо... Сдерживая рвущиеся из груди стоны, Лерой кусал губы, прижимал подбородок к груди, зажмурившись и уткнувшись лбом в спинку кресла. Пока мистер Уильямс, протянув руку, не поймал его собранные в хвост волосы и не потянул на себя мягко, вынуждая поднять лицо. — Смотри в окно, — хрипло велел он, и юноша не смог ослушаться. Вновь поплыли перед глазами огни ночного города: увенчанные светящимися коронами небоскребы, витрины и неоновые вывески, цепочки желтоватых фонарей вдоль улиц и красно-белые светлячки, суетящиеся где-то далеко внизу — автомобили и автобусы. — Видишь? Мы наверху, над всем миром... Разве не прекрасно? — Да-а-а... — выдохнул Лерой, и — как и следовало ожидать, — раскрыв наконец рот, не смог совладать с протяжным прерывистым стоном. Стоном не только телесного наслаждения. Мистер Уильямс обладал им, заявлял свои права на него перед лицом города — тайно от людей, но явно для той невидимой силы, что являет собой дух Сан-Франциско, бежит по его венам, объединяет его в пространстве и времени. Невероятное, захватывающее ощущение причастности миру — и принадлежности тому человеку, что говорит с этим миром на равных. Словно бы в ответ на эти мысли мистер Уильямс крепче сжал руки на его талии, ускоряя темп, вбиваясь в его тело жестче и уверенней. И Лерой был уже не в силах сопротивляться себе: рваные вздохи перешли во всхлипы, те в свою очередь в стоны. А когда тяжелая ладонь накрыла член, сжав и торопливо, порывисто приласкав, — замер на секунду, задержав дыхание, и следом выгнулся со сдавленным вскриком, кончая и постепенно обмякая в руках партнера. Городские огни задрожали и расплылись перед глазами, сливаясь в бесформенное светящееся облако. И последнее, что уловил Лерой краешком угасающего сознания — протяжный низкий стон у себя за спиной, и крупную пульсацию члена, что вонзился размашисто и замер, изливаясь, в его теле. ...Когда Лерой пришел в себя — он обнаружил, что по-прежнему стоит на коленях на краешке кресла, но наклонившись не вперед к спинке, а назад, спиной прижимаясь к груди мистера Уильямса. Последний же поддерживает его, заключив в объятия, поглаживая по груди и бормоча что-то успокаивающе-ласковое, согревая дыханием шею. Умиротворенно улыбнувшись, Лерой потерся щекой о висок любовника — но в следующее же мгновение вздрогнул, заново вспомнив, где они находятся, и принялся спешно подтягивать брюки. Взгляд его вдруг упал на сиденье кресла, и Лероя бросило сначала в жар, потом в холод: на темной обивке отчетливо выделялись белесые потеки и капли. Какой кошмар... неужели теперь самый важный предмет в кабинете начальника, символизирующий его статус, роскошный и наверняка ужасно дорогой — безвозвратно испорчен? — Мистер Уильямс... сэр, ваше кресло... что же теперь делать?.. Тот, похоже, не сразу понял суть вопроса. Зато потом, отследив направление взгляда Лероя, беззаботно улыбнулся: — А что ему сделается? Оно же кожаное. Сейчас возьмем салфетки, протрем, и все будет в порядке. Ты как, сам держаться на ногах сможешь? — получив в ответ испуганный кивок, он чуть усмехнулся и осторожно отошел, размыкая объятия. И пока Лерой медленно, неловко перебирая непослушными ногами, слезал с кресла и приводил в порядок одежду, — успел застегнуть свои брюки, сходить за банкой с влажными салфетками и самолично устранить следы недавнего безобразия. — Ну вот, — комок салфеток полетел в корзину под столом, а сам мистер Уильямс, удовлетворенно улыбнувшись, прислонился к столу и сложил руки на груди, — и дело с концом. Ну что ты так смотришь? Привыкай, это только начало. Не вполне еще осознавая смысл услышанного, Лерой вскинул испуганный взгляд. А шеф этот взгляд тут же перехватил, рассмеялся, и притянул к себе юношу за руку, обнял за плечи, уткнувшись носом в его висок. И сразу стало как-то так хорошо, тепло и спокойно... и совершенно неважно, что для стороннего наблюдателя картина выходила не менее однозначная, чем минутами ранее. Обвив рукой талию мистера Уильямса, Лерой прижался к нему и затих, счастливо улыбаясь и вновь любуясь пейзажем за панорамным окном. — И все-таки, — первым нарушил он тишину спустя некоторое время, — есть свои плюсы в том, чтобы... заниматься этим дома. Например, душ. Шеф неопределенно хмыкнул, и Лерой, испугавшись, что расстроил его, поспешил оправдаться: — Нет, я вовсе не имею в виду, что мне не понравилось! Это было... удивительно, и... — Не волнуйся, — пальцы мистера Уильямса мягко прошлись по его щеке, и Лерой с готовностью замолчал, радуясь, что таки не позволил себе лишнего. — Я знаю, ты хороший и правильный мальчик. Ты понимаешь разницу между публичным и интимным — в том числе применительно к обстановке. Знаешь, я ведь столько лет действительно жил только на работе... Дом, в который хотелось бы возвращаться, в котором было бы что-то, кроме одиночества... у меня его попросту не было. А теперь есть. Просто я, наверное, еще не привык. Ты прав, надо меньше засиживаться здесь, когда нет прямой необходимости. В конце концов, если в голову вдруг придет гениальная идея, и потребуется ее записать... у меня же есть ты, правда? Он усмехнулся и провел по волосам юноши, и тому ничего не оставалось, кроме как кивнуть в ответ. — Правда, — подтвердил он серьезно. Потом подумал немного и поднял взгляд, улыбнулся лукаво, чуть отстраняясь. — А если мне вдруг придет в голову мысль посмотреть на вас не только как на начальника... теперь я смогу не дожидаться конца рабочего дня, ведь так? — Правильно! — подхватил мистер Уильямс, и просиял. — Какой же ты у меня умница... все понимаешь верно. Лерой польщенно заулыбался, бросая на шефа короткие взгляды. И, набравшись наглости, в тон ему продолжил: — Например то, что на сегодня работы уже определенно хватит? — Определенно, — мистер Уильямс рассмеялся и развел руками, признавая свое поражение в диспуте. Отделился от стола и принялся собираться — стремительно, как и все, что он когда-либо делал. Бросил взгляд на пачку рекламных проспектов, взял было ее в руки... но передумал и отложил, подхватил лишь свой портфель и направился к выходу налегке. — Поехали домой, мой мальчик, — он остановился в дверях, оглянувшись и ожидая Лероя. Помолчал, и добавил задумчиво, будто смакуя это слово, наблюдая мысленным взором, как из мягкого выдоха рождаются образы тепла и уюта: — Домой.