***
Меттатон шарахается от брата Папайруса, едва не снося стену за собой. У братьев в доме разруха, грязные шмотки разбросаны где попало, пустые упаковки из-под чипсов, сухариков, лапши быстрого приготовления тихонько сидят себе по углам, кажется, обсуждая план побега. — Я могу сам себя чинить! — Моги дальше, — флегматично отвечает Санс, отсвечивая золотым зубом в вечной усмешке (над такой-то жизнью). — Да больно ты мне нужен, Папс просил тебе отдать, чинись на здоровье, не подавись. Перед Меттатоном на пол падают с лязгом тяжеленные грязные кейсы и хрен ведь знает, что в них. Одна из отключившихся рук напоминает о себе искрящим шипением, Меттатон падает на колени, издавая примерно такой же лязг, как и кейсы, и принимается раскрывать их, сноровисто отщелкивая крышки. Находит все нужное и буквально летит к источнику тока, чтобы запаять расстроенные контакты. Все шипит, Меттатон морщится, но начинает чувствовать свою отказавшую руку. Санс молчал до этого, только наблюдал, засунув кисти в карманы куртки. — Ты живее, чем кажешься, приятель. Меттатон поднимает голову, непонимающе и отчасти озлобленно смотрит на Санса, не моргая ни одним из четырех глаз. Правда, два и так недавно отказали. Насовсем. — И эти штуки, — Санс скребет череп дистальными фалангами. В глазницах появляется озорной огонек. — Они как бы были заварены. Ну, ты понимаешь… Меттатон срывается на смех. Впервые за долгое время.***
Меттатону нравится работать со скелебратьями. Ломать шифры, сносить преграды, разблокировать замки, видеть то, чего нельзя было бы увидеть без увеличения. А еще нравится отдавливать колени Сансу, слышать хриплый смех Папайруса, пинать этих двоих, чтобы те хоть иногда выносили мусор и убирали грязные носки. Если не убираешь — они оказываются у тебя под подушкой. Хоть ты дерись. — Ты звездочка нашей компании. Поработим мир, вот че. Но это при условии, если носки не перестанут оказываться не там, где я их оставил. Меттатон смеётся и утыкается лицом Папайрусу в костлявое плечо. — Не, мне нравится его стойкость, — Санс всплескивает конечностями, пересчитывая деньги, обвязанные резинкой. — Ладно, бывайте, я к Маффет. — Зачем тебе? — спрашивает Папайрус, подминая под себя взвизгнувшего от неожиданности Меттатона. — Ну она классная, у нее много рук… Меттатон запрокидывает голову, подозрительно глядя на Санса в упор. — И она ими много чего может, вот. Папайрус с Меттатоном переглядываются, Папайрус срывается на смех первым. — Придурки! Санс сматывается за дверь и оттуда телепортирует в неизвестном направлении. На самом деле он мало когда докладывается, куда идет, а если и говорит, то всегда неправду. — Поцелуешь меня? Меттатон жарко кивает и запечатлевает мягкие губы на лобной доле Папайруса. Тот смешно дергается, резко встает с заляпанного дивана и подает Меттатону фалангу, мол, пойдем. Меттатон поджимает губы, но за протянутую руку хватается. — Ты разрешаешь трогать тебя, обнимать тебя, любить тебя — ты делаешь это не специально? — По программе, что ли? — Меттатон брезгливо кривит лицо, глаза начинают попеременно моргать от раздражения. И он почти вырывает свою кисть из хватки Папса. — Нет! Выкинь это из головы, пожалуйста! У меня есть душа, я чувствую, я знаю, чего хочу. А оболочка… Меттатон постукивает по оцарапанному черному корпусу согнутым пальцем. — Это только оболочка, не больше. Я не консервная банка, если ты это хочешь услышать. — Ты не консервная банка, — повторяет Папайрус, череп клонится к полу, будто высматривая в щелях между досок что-то. Они заходят в комнату и предаются странному действу — Меттатон говорил, что это семейная традиция — ложатся на пол, включают музыку и представляют, что они мусор. Меттатон обнимает Папайруса и дышит ему в скуловую дугу, не двигается. Папайрус знает, что по правилам двигаться нельзя, но медленно гладит Меттатона по шершавому от царапин плечу.***
Меттатон рывком хватает Папайруса за предплечье, и это мать его опасно, в конце концов, скелеты похоже не любят малых скоростей. Любят только позакидываться всякой дрянью и роботов. — Останови! — Зачем? — орет Папс против злого ветра и потоков пыли, летящей со всех сторон. Папайрус останавливает адскую машину, хоть и не сразу. — Какого?.. Меттатон водружает на плечо базуку с таким видом, будто собрался цветы сажать, а не отстрелить кое-кому голову. Головы… — Видишь его? — Ну? — Папс даже не смотрит. — Не буду рассказывать, что он мне сделал, — Меттатон благоговейно улыбается, закатывая глаза, — мерзко вспоминать. — Окей, — Папайрус смахивает пыль со стекла панелей. Все происходит быстро, но шумно. Это хорошо, что пустошь огромная пустыня, а не саблезубые горы, отсвечивающие каждый шорох. Меттатон плюхается за спину Папайруса, спиной к спине, а базуку кидает в люльку. — Доволен? — спрашивает Папайрус, сбивая пепел с зажженной сигареты. — А если у него есть семья? — У меня она тоже была. И теперь есть, — Меттатон касается пальцами нагревшегося лица. — Если не дорожишь семьей, что случается? Вот, такая вот фигня случается, — Меттатон пинает тяжеленным ботинком кипяченный воздух. — Или хуже. Ты красивый, высокомерный ублюдок и, главное — живой. — Придурок, — выдыхает Папайрус, ощущая, как эмоциональный план задергался от странных эмоций, которые надо давить и размазывать в таком-то месте. Меттатон безразлично дергает плечами и зажимает коленями сиденье, упирается одной парой рук в кожу, а другой вцепляется в него. — Я люблю тебя. — Я знаю. Все любят консервную банку. Папайрус тыкает в него локтем, попадает в бок. Меттатон смеётся и разворачивается лицом к его затылку. Обхватывает его всеми руками и даже немного умудряется ногами. От него пахнет свежей слизью, а она похожа запахом на протухший кетчуп. — Знал бы ты, как я тебя, — Меттатон упирается подбородком в зверски твердое плечо Папса. — Поехали, а то Санс будет пыхтеть, мол, схрена мы без него на дело поехали. Теперь запах протухшего кетчупа кажется Папайрусу слишком романтичным.***
— Что ты сделала?! Что ты, блядь, сделала?! — Меттатон пытается вырваться, но его крепко сдерживают ремни, шнуры, магниты. Альфис поправляет надтреснутые очки, расправляется мятый халат, будто он от этого станет глаже и чище, и деловито вертит коротким хвостом, раздумывая. — Подчистила тебя, спасибо бы сказал. — Надо было убить тебя первой, — шипит Меттатон, ощупывая эластичным языком клыки. — И убрала пару функций, — Альфис, делая вид, что реплика предназначалась не ей, улыбается, демонстрируя щербинку между острых зубов рептилии. — Теперь дорогой, общаться будешь только ртом. Плохо себя ведешь — лишаешься последних функций, отвечающих за твои чувства. Рот, глаза, уши. Можно еще выключить ощущение боли… Меттатон бессильно рушится обратно на стол, к которому прикован. В горле настойчиво барахлит — кажется, это слезы. Нет, серьезно, лучше бы эта функция не работала. Кому теперь его спасать, если со всех радаров он уже слетел? Альфис откатывается к экранам приборов, чтобы проверить, все ли процессы внутри робота восстановились. В голове затихает тиканье чередующихся пробелов и точек, затихает все. Абсолютно. Пустота. Меттатон слышит только свой бессильный плач, рвущий все, как импульсы энергии.***
— Папс, выруби! — Нет. — Хоть что-нибудь выруби! — Нет, блядь. — Папс, даже если ты положишь трубку телефона, выключишь сеть, все свои аккаунты закроешь, ляжешь спать, все равно когда ты вернешься в реальность, ты будешь это видеть. Мы пытались его вызволить и… — Попытаемся еще, — Папайрус яростно сжимает кулаки, глядя в синий экран монитора. Все вкладки, все аккаунты, все СМС на телефоне, в каждом звонке Папайрус слышит это — Вытащи меня.Вытащи меня. Вытащи меня.
Вытащи меня. Вытащи меня отсюда.