Защитница людей

      Зимняя ночь с полным правом вступает в мир: по вымороженной ледяной земле крадутся длинные тени, по небу колкими искорками рассыпаются мелкие холодные звезды и скользят, окутывая полные бока белой луны призрачной пеленой, дымчато-серые тучи. Из-под защиты тяжелых ветвей выступает на край мертвого поля сливающаяся с темнотой фигура.       — Услышь меня, сестрица-Луна! Внемли мне и дай, что прошу!       Женщина сбросила наземь тяжелую шубу, обнажая полные и белые, как само ночное светило, руки, откинула с высокого лба блестящие черные волосы. Словно диковинное порождение природы, проросшее из мерзлой почвы, она выпрямилась во весь рост, устремляясь к небу, умоляюще подставляя ладони под бледный свет.       — Пошли на землю снега, сестра, укрой мать нашу, людскую, одеялом пуховым, не дай погубить ее холоду! — не то шепчет, не то кричит ведьма, голос ее просит, уговаривает, но обращенный к небу взгляд повелителен и упрям. В нем читается: не дашь по-хорошему, сестренка, будет по-плохому!       Но ни заклинания, ни невербальные угрозы не увенчались немедленным успехом; зато привлекли внимание земных обитателей, и в той же массе деревьев, из которой появилась женщина, кто-то тихо завозился. С полдюжины заспанных мужичков-односельчан в кожухах и шапках набекрень бочком подобрались к гордой ведьме, творящей свои чары и не замечающей ничего вокруг.       — Попалась, чертово отродье! Вот кому спасибо скажем за морозы, и урожай погубленный, и скот павший! — бормотали, подбадривая себя и подельников, они. На женщину полетела тяжелая, увешанная серебряными крестами сеть, поверх которой охотники за нечистью скоренько навязали несколько узлов прочными веревками.       Ведьма не сопротивлялась: посиневшие от холода губы продолжали шептать заклятия, пока ее не втащили под сень деревьев и в глазах перестал отражаться лунный свет. Но к тому времени держали уже слишком крепко, так что вырываться — означало только напрашиваться на пару успокоительных тумаков, к тому же сил все равно не осталось. Сестричка Луна туговата на ухо, и обращенные к ней просьбы всегда отнимали немало энергии.       Сквозь пьяный дурман усталости женщина безучастно наблюдала за поднявшейся среди ночи суетой факелов и свеч, за старостой, примчавшимся спросонья в жениной шубейке на одно плечо. Различив в собравшейся толпе лицо подруги, травницы Стаси, мигом очнулась, мотнула головой, мол, не надо тебе здесь быть, уходи скорее, а, поймав взгляд, подмигнула и снова незаметно кивнула в сторону. От резких движений накатила тошнота, заставляя ведьму снова уронить подбородок на грудь и зажмуриться — но теперь беспокоиться ей не о чем, и, повиснув на руках мужичков-ловцов, она провалилась в сон.       На рассвете прибежал посыльный из соседней деревни, где стоит ближайшая церковь; сообщил, что служителю Божьему нездоровится, и лично он не прибудет, а коль скоро вина ведьмы доказана и чертовка поймана с поличным, известно, что делать следует: остричь, чтоб силы диавольской лишить, и огнем очистить душу грешную. На том и порешили.       Проснувшись, ведьма обнаружила непривычную тяжесть в руках и легкость в голове: первые неловко связаны — скорее даже, обмотаны — уже знакомой шершавой веревкой и заломлены за спину, а вторая обрита столь же неаккуратно, так что в глаза лезет длинная прядь, а затылок холодит сквозняком. Длинный балахон, в который женщина облачилась, выходя на ночное колдовство, смят, запачкан, усыпан длинными и короткими черными волосками, но хотя бы не разорван и укрывает все тело. А сама «чертовка» находилась на пустоши за селом и была привязана к столбу с разложенным под ним немалым, почти купальским костерком, как показал дальнейший осмотр. Благо, огонь пока не зажгли — собравшись в круг, жители деревни читали молитвы, крестясь, затем пели, призывали солнце, весну и тепло, которые уж теперь-то, без ведьминских помех, должны были прийти на землю.       Женщина, прислушавшись, чуть не расхохоталась: до того эти поборники ведовства были нелепы в совмещении христианских и языческих обрядов. Они бы еще хворостом пожар тушить пытались или воду мыть… Близкой смерти ведьма не ощущала, потому и насмехалась бесстрашно над этим скоморошеством. Даже брошенный в паре шагов от ее ног пылающий факел не укротил истерического веселья, не прервал веселый женский смех.       Выпрошенное селянами солнце рассиялось в льдисто-голубых небесах — а с запада грозно нахмуривались свинцовые тучи. На лица людей пала тень, меж ними пролетел шепоток, словно ветер погладил полевые травы — в следующий миг помрачневшее небо с громовым грохотом распорола надвое похожая на серебряный меч длинная молния, и по мерзлой земле застучали ледяные капли дождя. Незадачливые инквизиторы, прикрываясь руками и воротниками шуб, всей толпой ломанулись в сторону оставленных домов, резко соскучившись по теплому очагу да горячительной чарке.       Ведьма, мотнув головой, чтобы в глаза не попадали потоки воды, стекающей с не прикрытого волосами лба, проводила своих палачей взглядом и одним рывком освободила связанные руки. Съехав по рассыпающемуся хворосту, она зашагала босиком сквозь стену дождя к своему домику на отшибе, у самого леса, который придется на время закрыть чарами от назойливых посетителей с вилами, факелами и криво скрученными веревками. Женщину, привыкшую к общению с природой, необходимость временного отшельничества не пугала, так, создавала некоторые неудобства и не более того.       На крыльце, под ненадежной защитой прохудившегося навеса, дрожа от холода и рыданий, сидела травница Стася, подсаливая слезами остывший травяной отвар в судорожно сжатой в ладонях кружке. Обняв подругу за плечи, ведьма скрылась в доме, напоследок шепнув пару ласковых напутствий любому, кто решит ее потревожить.       — Ты… Ты! Самоуверенная, глупая… ведьма! Так по-дурацки попасться, как нарочно! — лицо травницы искривилось от боли и гнева, она замахнулась — и женщина чуть обиженно вскрикнула от заслуженной пощечины. Она и не пыталась увернуться, лихорадочно пытаясь найти способ успокоить подругу, которая еще не успела осознать: все хорошо.       — Как ты могла это допустить? — Стася осторожно провела ладонью по некогда роскошным смоляным кудрям, нежно погладила покрасневшую от удара щеку. — Я думала, что больше тебя не увижу. Что никогда, никогда не… Ты вообще подумала, что будет со мной, хоть о ком-то, кроме себя?!       Почти со злостью налетев на ведьму, травница стиснула ее в крепких объятиях и уткнулась носом в открытые ключицы, снова заливаясь слезами, постепенно вымывающими боль и напряжение из худенького тельца. Согреваясь в кольце тонких рук, та лишь грустно улыбалась и гладила подругу по пушистым, пахнущим полевыми травами кудряшкам, печально обвисшим от пропитавшего их ледяного дождя.       — Ничего непоправимого они бы сделать не смогли. Я ведь обещала, что никогда тебя не оставлю, душа моя? А ведьмы держат свое слово, что бы ни случилось, — заговорила женщина медленно и размеренно, успокаивая и убаюкивая монотонным тихим голосом.       — Нужен мне твой призрак на поводке, конечно! — фыркнула Стася, криво улыбаясь припухшими от рыданий алыми губами. — Живой и материальной ты мне нравишься больше, знаешь ли…       — Я же говорила, и повторю сейчас — не способны слепые видящей причинить никакого вреда, — устало пробормотала ведьма явно не в первый раз (нарывалась на неприятности она регулярно и с энтузиазмом). Собственная боль ее волновала много меньше, чем страдания любимой подруги, за каждую слезинку которой женщина готова была пролить реки крови.       — Клянусь, что не позволю никому, даже смерти, нас разлучить… Только не плачь, милая, умоляю! — отчаянно и жадно притянув заплаканное личико травницы за подбородок, чародейка прервала рваное дыхание и всхлипывания долгим нежным поцелуем, собрала губами соленые капли с ресниц и щек. Девушка не сопротивлялась, но и не спешила отвечать, замерев под трепетной лаской, разве что руки крепче сомкнулись на ведьминой талии, притягивая ближе тела и соединяя разлученные прежде души.       — Аленька, девочка моя светлая… Поверить не могу, что чуть тебя не потеряла! Иди ко мне, — наконец пришла в себя Стася, сглатывая редкие всхлипы и слезы, и сама потянулась к подруге за поцелуем — а та, совершенно растаяв, превратилась из сдержанной, мертвенно-равнодушной ведьмы в искреннюю, страстную девушку с так нежно звучащим в устах любимого человека именем.       — Тогда позволь мне более убедительно доказать свою преданность, сокровище мое… — мурлыкнув уже не успокаивающе — соблазнительно, чародейка потянула травницу за собой к единственной в доме узкой кровати. — Чтобы тебе не пришлось сомневаться.       Властно прижав хрупкую девушку к постели, Алеся опустилась на колени рядом, целуя руки, а затем словно между прочим отпустив их, скользнула ладонями под платье, оглаживая стройные бедра.       — Прости меня, прости за все это, — снова прижавшись к губам подруги в отчаянном, страстном поцелуе, она продолжила ласкать губами и языком шею, грудь в вырезе платья, обжигая кожу бесстыдными жаркими прикосновениями и чуть не плача от нахлынувшей нежности и облегчения.       — Не… не надо сейчас… Так просить прощения, — Стася мягко удержала девушку за плечи, привлекая в объятия, и устроилась поудобнее, положив голову на грудь, слушая медленно успокаивающееся сердцебиение. — Просто не оставляй меня.       Ведьма покорно замерла, опустив ладонь на кудрявую макушку. Спешить было некуда, ведь впереди их ждала вечность, полная ясных дней и жарких ночей. Раз люди отринули помощь магии, то имеет же право ее хранительница пожить вволю для себя?