Осколки обязательства

Юрий всегда хотел жить не так, как живет сейчас. Ему нравилось фигурное катание - он полностью отдавал себя этому виду спорта и подкреплял свое мастерство жгучим духом соперничества. Но ему совершенно не нравилась вся шумность, вычурная популярность самого себя. Отабек это знал и старался минимизировать проблемы Юрио. Делал он это весьма специфичным, но работающим способом - буквально крал русского фигуриста из дома и уезжал вместе с ним в морозные ночи Москвы. Они не разговаривали - этого, по сути, и не нужно было. Юрий, словно потерянный любопытный котеночек кутался в капюшон толстовки и восторженно смотрел на ночные проспекты столицы России. На неуместно ядовитые неоновые рекламные вывески, так бесстыдно пронзающие дремучую ночную глубь, на застекленные витрины магазинов, резко контрастирующие с мутным небом. Юрий говорил, что это красиво, эстетично, что ночь скрывает уродства мира. Отабек,привыкший к виду города в любом его виде, просто хмыкал и думал про себя, что Юрио - это красиво и эстетично, а Москва...а Москва обычная, такая, как всегда. Они сидели в угловой пиццерии, приятной и теплой, с оранжевыми аккуратными кирпичными стенами и черными кожаными диванчиками. Юрио потягивал коктейль из прозрачной розоватой трубочки и завороженно смотрел в большое окно. За окном мелькали быстро бегущие красочные мазки машин, крошечные капли дождя, словно лески, разрезали общий плавный вид картины, подстраивались под любое дуновение ветра и танцевали на фоне темно-синего густого неба. Обычно они не говорили, не было необходимости. Но Юрий, оторвавшись от лицезрения поглощающей ночи, внезапно нарушил тишину вопросом: - Отабек, что тебя не устраивает в твоей жизни? Алтын долго не думал. - Всё меня устраивает. Юрию ответ не понравился, потому что видел, что Отабек врет, но не злился, считая что это ложью во благо. - А меня вот не всё. Я не хочу быть популярным. Иногда хочется какой-то нормальности. Что бы вокруг меня не бегали толпы всяких недальновидных, которые ни черта не смыслят в фигурном катании, но яро считают себя его... как это называется? - Фанатами, - продолжил Отабек. - Да, фанатами. Не люблю их, особенно когда они фанатеют по мне. Понимаешь? Отабек понимал, поэтому молча кивнул, пока Юрий продолжал свой, получается, монолог. - Меня бесит то, что я привлекаю к фигурному катанию толпы дилетантов и тем самые его позорю. Хотя, с другой стороны, наверное, есть те кто вдохновился моим катанием всерьез, - Юрий пододвинул к себе фигурный стакан с персиковой газировкой, кубики льда в нем столкнулись своим гранями и мелодично зазвенели, - Я думаю, на меня возложено слишком многое. В последнем выпуске новостей сказали что я "будущее фигурного катания не только России, но и мира". Не хочу такое обязательство. Морально давит. Отабек слушал, анализировал и понимал, но не отвечал - не видел смысла. Юрио знал,что его слова дошли до собеседника, поэтому не беспокоился и не ждал каких-либо слов. Кто же знал, что это тяжкое обязательство так скоро упадет с по-птичьи хрупких плеч Юрия. Причем упадет с грохотом, с шумом всего мира - фанатов, новостей, тренеров. Плисецкий помнил только машину - алую, низкую, несущуюся на него и вздымающую волны дорожной пыли. Помнил шпарящую сухость шершавого асфальта, к которому прижался лицом. И помнил вид своей тонкой ноги, с разъехавшимися лоскутами кожи и тяжелыми каплями крови, такими же агрессивными, как и машина, та самая машина, которая завершила великое будущее. Холод белой больничной кровати, бесконечные слезы самых разных людей - от близких, до совершенно неизвестных. Водопад пустых пожеланий выздоровления, которые слишком быстро забывались. Зато в памяти Юрия четко отпечаталось - обнадеживающее лицо дедушки, навязчиво повторяющего одно и тоже: "Ты все равно такой же, мой любимый внук.", фальшивая улыбка медсестры и грустное каменное лицо Отабека. Это был май. Цветущий, благоухающий, слишком яркий для поблекшего сердца Юрио. Он сутками не ел и не спал, смотрел на свою ногу в оковах стерильных мягких бинтов, думал, что что-то явно оборвалось внутри всех, кто его окружает. Эта тяжкая ноша упала и разбилась, а ее осколки засели губоко в сердцах всех - дедушки, Лилии, Якова, Отабека и даже этих самых презираемых фанатов. Телевизор, интернет, газеты - все пестрило информацией о "упавшей звезде катания". Сначала каждая такая новость будто била Юрио, истерично выгоняя последние остатки надежды из юного сердца. Все притворялись, будто ничего не произошло, кроме, разве что, Отабека. Именно к нему Плисецкий и привязался, дабы заполнить пустоту в душе. Он хотел научиться чему-то новому, что бы больше не вспоминать о печальном конце своей только начавшейся карьеры и не добивать остатки своего здравомыслия. Поэтому Отбаек учил Юрио играть на гитаре. Громоздкий инструмент так нелепо смотрелся в руках светлого и нежного Плисецкого, неумело перебирающего тугие струны. Алтын искренне радовался увлечению Юрия, вплоть до того момента, как спустя три года матерый Плисецкий не стирал пальцы в кровь об жесткое железо струн и горланил во весь голос старое, грубое, СССР-овское. Юрий хотел социализироваться, хотел найти круг общения, потому что теперь он "такой же, как мои ровесники". Он начал ходить в школу, получал в целом неплохие оценки и радовался тому, что его приняли в новом обществе, пока не осознал, что подростки зачастую жестоки и отчаяны. Поэтому Алтын учил его пить, с горечью потакая раненой душе бывшего фигуриста. Смотрел, как прозрачный яд водки проникает в израненное сознание человека, который не заслуживает ничего из этого. Спустя три года Плисецкий пил все и вся, утопая в мутности алкоголя и никогда не просыпаясь трезвым и счастливым. Когда Юрий задумался, что есть любовь и как она чувствуется, он попросил Алтына научить его ставить засосы. Отабек не спрашивал, просто показывал как, и млел под бестолковыми укусами юноши. Через три года Юрий рассматривал засосы как метку собственности и ходил полностью украшенный грубыми глубокими синими пятнами. Отабек молчал. Плисецкий уходил куда - то в себя и перебивался от одного увлечения к другому - то учился рисовать, то писать, и все у него кое - как получалось, везде он путался и впадал в краткосрочные депрессии, пока не погнался за "своим чувством эстетики." Поэтому Алтын учил его курить. Юноша прижимал тонкий фильтр к обветренным губами и цеплялся за воздух, закашливаясь от едкости дыма. Потом, через три года, Плисецкий дымил все, что попало, периодически туша сигареты об свою бледную тонкую руку. Отабек винил себя за слабость, но ничего не мог сделать, лишь способствуя социальной смерти Юрия. Плисецкий все понимал, но не мог забыть боль трехлетней давности, виня себя за "разбитое обязательство" и давясь его осколками. Они сидели в той самой пиццерии, которая изрядно изменила свой вид - кирпичные стены заменились белыми панелями с мягкой золотой подсветкой, а диваны украсились пестрым орнаментом. Они молчали. Отабек в кожаной черной куртке и хохолком красных волос и Юрио, тонкий и высокий, с опечаленными глазами цвета прозрачного лазурита и хвостом нежно - бирюзовых волос. Люди с любопытством смотрели на них и шептались. - Отабек. У меня вопрос. Алтын отвлекся от задумчивой тишины у себя в мозгу. - Слушаю. - Вены же правильно резать вдоль? И тогда в сердце Отабека что - то сорвалось и сломалось, заставив руки задрожать и похолодеть, но мозг предательски поддался и сказал: - Да, вдоль.