***
Никто не знал стандартов японской красоты, но все единодушно признали приезжую красавицей. Она походила на японок из старинных гравюр, где они стоят на фоне цветущей сакуры, с небольшим зонтиком в руках и в цветастом кимоно. Такие же округлые плечи и длинная шея, бледное лицо и темные выразительные глаза, что заглядывают в душу. Фумико поселилась в том же отеле, что и Жан Тарру, напротив его номера. Она часто гуляла по городу, каждый вечер становясь украшением главной площади. Мечтательная девушка ни на кого не обращала внимание, только смотрела в спокойные воды давно не работающего фонтана. Риэ познакомился с ней лично уже перед самой эпидемией, во время вызова на дом. Болезнь Фумико вряд ли стоила внимания, однако девушка тяжело переносила ее. Оота-сан не вставала с кровати и была смертельно бледной. Когда доктор, постучав (он никогда не забывал о правилах этикета), переступил порог скромного гостиничного номера, Фумико слегка повернула голову в его сторону, невыразительным жестом одних лишь пальцев приглашая его подойти поближе. Она терпеливо ждала, пока Риэ обследует ее, затем обязалась выполнять каждый пункт в только что выписанном рецепте. Уже уходя, Бернар заметил на письменном столе множество листов бумаги, исписанных ровными рядами иероглифов. — Это письмо… для друга, — отозвалась Фумико, проследив за заинтересованным взглядом Риэ. — Почему вы не отправите его? — Ещё не… ещё не время, — одними губами произнесла Оота-сан, болезненно краснея. Рядом с письмом лежали высушенные цветы, яркие ленты и несколько вышивок Сашико. Все это, очевидно, тоже должно было попасть в конверт. Что-то подсказывало доктору — это письмо предназначено не другу, а любимому человеку.***
Когда началась эпидемия чумы, Фумико сразу вступила в дружину, которую возглавлял Тарру, и как-то совсем незаметно влилась в мужской коллектив. Наравне с Риэ она помогала больным, отвергая всякие трудности. После того, как Оота-сан с Жаном переехала к врачу (отель был слишком опасен из-за количества людей в нем), доктор неоднократно замечал ее усталость в конце рабочего дня: она буквально валилась с ног, засыпая однако тревожным, беспокойным сном. Фумико была более чем уверена, что чума не причинит ей никакого вреда. Скорее всего, именно эта уверенность больше всего способствовала трагедии. Позже Риэ корил себя за то, что никак не помешал этому.***
Однажды Фумико хотела рассказать Риэ, как она оказалась в Оране, и что к этому привело, да так и застыла, слегка потирая краешком рукава своего европейского (но на японский лад) платья обветренные губы. Доктор не заставлял ее — он все понял еще когда увидел то письмо. Девушка опустила глаза и снова принялась за работу. Она всегда была печальной, но со временем Риэ начал отмечать про себя, с чисто врачебным вниманием к мелочам, разные степени ее печали: от лирически-вдохновенной к трагически-безнадежной, и именно последняя преобладала в этот момент.***
Фумико изменила жизнь мужчин, которые находились рядом. Часто ее видели в компании Тарру. Возможно, это была взаимная приязнь, а возможно, гости города подсознательно стремились быть вместе, несколько особняком от его жителей. Когда товарищи спрашивали Жана об этих отношениях, Тарру говорил, что это симпатия личностей, столкновение цивилизаций — все, что угодно, только не любовь. По его мнению, он давно уже утратил способность любить. А если и нет, то Тарру не позволил бы себе окунуться в чувства к такой женщине как Фумико. «Она убегает от тени матери и запретной любви, я стараюсь избавиться от воспоминаний о потерянных мной и моим отцом душах. Наши грехи никак не сравнить, — говорил он, а потом добавлял: — Я бы не хотел брать на себя вину еще и за её загубленную жизнь». Гран настолько увлекся рассказами Фумико о её родине да и ею самой, что заменил свою амазонку на лошади, которая стремительно неслась по лесу, японкой — она неспешно прогуливалась садом с камнями. «Нет чар удивительнее, чем чары женщин Дальнего Востока, — восклицал он, находясь в состоянии всеобъемлющей эйфории. — Шляпы долой, господа!» И даже Рамбер, видя самоотверженность и самопожертвование Фумико, смирился со своим безнадежным положением.***
Последние жертвы эпидемии, как это ни иронично, нашли свое пристанище именно в доме доктора. Сначала умер Тарру, могучее тело которого и несгибаемая воля долго не давали ему отойти в мир иной. В последние дни его Фумико не отходила от кровати больного ни на минуту, пытаясь облегчить страдания и развлечь. Часто Риэ слышал, как она читала Тарру стихи на японском языке, чрезвычайно поэтичные и полные затаенной красоты. А когда Жану оставалось совсем немного до смерти, Оота-сан сорвала с его губ прощальный поцелуй. Тарру, казалось, подарил его ей вместе со своей душой и последним вздохом и, бессильно закрыв глаза, затих на своей кровати. Впоследствии Риэ назвал этот поцелуй «поцелуем смерти», ведь не стоит подвергать сомнению то, что именно так Фумико заразилась легочной чумой. Она умирала так же, как и жила — тихо и смирно, ни о чём не сожалея, с вечной грустью на запеченных кровью губах. Последним желанием ее стало письмо: она попросила, чтобы Риэ непременно его отослал, и подала ему конверт из коричневой бумаги. Получив точно такой же конверт неделю спустя, доктор, ослепленный горем, не поверил своим глазам — он же выполнил последнее желание покойной. Но это была весть о смерти его жены и несколько последних писем ее к нему. И образ Фумико навсегда объединился в воображении Риэ с образом его жены: это были две женщины, что, умирая, думали о своей любви.