there's no G O D here, only a D O G.

      Когда Фриск только зашла в комнату, а её сразу вдавили в стену, с губ сорвался стон — она знала, что сейчас будет.       Чара целовалась зверем побитым — резко, кусаясь и рыча, но чувственно и чертовски горячо, так, что дыхание подхватывало, а колени тряслись. Она лезла руками под рясу* и гладила лютики под рёбрами настолько нежно, что глаза слезились, а душа ярко светилась в исступлении и ожидании.       Хорошие девочки не ебутся с плохими. Хорошие девочки вообще с другими девочками ебаться не должны, но плевать.       Ведь Фриск не хорошая девочка, а Чара — и вовсе дьявол из преисподней.       «Наготы сестры твоей, дочери отца твоего или дочери матери твоей, родившейся в доме или вне дома, не открывай**», да? Фриск Чаре сестрой не была, но стыд всё равно приливал к щекам. Девочка-святоша грешницей быть не хотела, но дьявол разрешения не спрашивает, она просто молча делает то, что хочет. И плевать ей, что в пламени их лютиков догорает блядская библия.       Чара, облизываясь и закусывая губу от предвкушения, улыбается. Улыбается своим мыслям. Ну и немножечко Фриск. Демон рисует грешные лютики под рёбрами мисс-я-сама-невинность. Дримурр это не нужно, ей эти солнечные грехи ещё с рождения поместили внутрь, прямо вместо сердца, души и совести.       Она действует инстинктами, вбивает в стенку и кусает шею: моё, моё, М О Ё, чёрт вас всех дери! Лютики под рёбрами, их солнышки ядовитые, переплетаются и становятся единым целым. Чара помнит, что ей рассказывала мама. «Найди свою пару, отыщи такое же яркое солнышко под чужими рёбрами, моя сладкая!». Ну не скажет же Чара маме, что суждено ей трахать сестру свою, пусть и не кровную?       «Мамочка, я Фриск выебала во все дырки, кажется, она в ту ёбанную церквушку пойти не сможет!»       Ха-ха, а ведь было бы забавно.       Чара кусает чужие губы и урчит довольно, сыто, а девушка под ней хнычет, закатывая глаза: «больше, дай мне больше!». Девушка под тобой***, да? Лютики искрятся молниями, бьют током — или это дрожь удовольствия? — и плющом ядовитым разрастаются. Связаны на всю жизнь. Посмертно, блять.       Фриск тянется, заламывает свои руки и стонет, упиваясь болью. В её голове отбивается трелью синицы лишь одно имя: ЧараЧараЧараЧараЧара! Дримурр была для неё всем: миром и жизнью, счастьем и болью, а сама Фриск казалась Чаре несмешной шуткой сбрендившей вселенной.       «Ты тупая, прямо как те самые ножи на кухне у мамы, Фриск. Если бы я могла — убила бы тебя».       Руки сжимаются у святоши на горле и глаза закатываются от удовольствия. О, да. Она ведь могла.       Перед глазами плывут круги и Фриск хрипит. В ушах стоит шум и девушке мерещится её собственная звезда вместо сердца, её солнце, жалющее кожу огнём и взрывающееся всплесками ярости. Она хочет верить, что Чара тоже его видит, ведь это их солнце, а та убирает руки с горла, сдирая апостольник****, и пробирается ими под рясу.       Утробное рычание и стоны — их личная музыка.       Чара довольно часто падала на колени за свою короткую жизнь. Когда спотыкалась, будучи невнимательной, когда доверялась не тем и становилась злом в чистом виде, когда начинала думать только о себе. Но вот так — ни разу. Ни разу перед Фриск, ни разу с таким спокойствием и ни разу с таким довольным мурлыканьем.       Она сцеловывает побитые коленки — кое-кто слишком часто молитвы произносит — своей маленькой доверчивой дурочки, кусается, метя свою собственность и смеётся.       «Дура, дура, дура. Какая же ты дура!»       Девочка-дурочка стонет, чувствуя чужие пальцы в себе, и плачет, плачет, плачет.       Так хорошо, но так грешно.       Она чувствует, что всё неправильно. А после всматривается в глаза Чаре, видя там немую бездну, ту самую бездну забвения, в которую она падает. И с новой силой вздыхает, довольно скуля. Ведь это очень даже правильно.       Святость умирает прямо сейчас, прямо в этой тесной комнатушке на двоих, рыдая и называя их грешницами. Да и плевать.       Колени подгибаются, кости ломит от усталости, и девушка-которая-стала-на-все-сто-грязной падает на пол.

Дьявол облизывает пальцы и урчит сытым зверем: «ты всегда была той ещё сучкой, Фриски».

А лютики разрастаются в грудной клетке ещё больше, тянясь к своему демону.

Всё очень даже пра-виль-но!