О птицах и зимних солдатах

Барнс совершенно не понимает, что с ним происходит. В какой момент все это началось? Когда он попал в лапы противника, став идеальным орудием для их, а может уже после, когда единственный друг вызволил его? Его память – дырявый лист, смятый и испачканный и дыры в нем не спешат заполняться, а очистить его от грязи, которой он сам же его и покрыл, пачкая руки в чужой крови, уже невозможно. И каждое хорошее воспоминание, каждый порыв искупления будет не достаточен, что бы хотя бы немного искупить, отбелить чертов лист. Его тело – вечное напоминание о том, что он пережил. Шрамы покрывают тело причудливыми узорами, какие то из них застаревшие, побелевшие, другие совсем свежие, с нежным лиловым отливом. Но больше всего их именно там, где плоть причудливо переплетается с бионикой. Иногда ему кажется, что это место неимоверно болит. Он впивается пальцами в шрамы, царапает и душит крик… но конечно же, ему просто кажется. Он помнит себя прошлым. Помнит насмешливую улыбку, помнит горящие жизнью глаза и острый язык, с которого слетали жалящие слова. Помнит и пытается стать тем человеком из прошлого. Но улыбка, натянутая, вынужденная, больше похожа на оскал, а взгляд потерянный, едва живой. Остаются лишь слова и они жалят, бьют не хуже, чем сам солдат. Он потерян, изломан и даже Стив, что мог бы стать той соломинкой, что соединила бы Джеймса с его прошлым, уже не тот. Он смотрит на его счастливое лицо и не понимает, как он мог связать свою жизнь с мужчиной. Старк яркий, живой и его безмерно много всюду. Он слишком шумный, но Стив улыбается безмерно счастливо и взгляд его словно бы подсвечен изнутри тихим счастьем. Джеймс рад за друга и растерян. Он рос в те далекие времена, когда о таких связях шептались где то в подворотнях, да не более. Они были больше слухом, витали где то вдалеке и вовсе не касались его в той далекой жизни. Но вот его лучший друг мягко обнимает другого мужчину, трется носом о чужую макушку и кажется, словно его переполняет почти благоговейный трепет. В такие моменты Старк ловит на них взгляд Барнса, усмехается тому и целует Роджерса. Джеймс отворачивается, не потому что противно, а потому что такие моменты слишком смущающие, личные. Джеймс всегда любил женщин. Мягкие, податливые. Ему нравились их формы, мягкость груди и тонкость талии. Он любил касаться мягкой кожи и полных губ. Он всегда выбирал девушек именно с полными губами, находя особое удовольствие в поцелуе с ними. И сейчас он совершенно не понимал, как попал в такую ситуацию. Уилсон прижал его к стене, упираясь в стену ладонями аккурат у головы того, его колено скользнуло между чужих бедер, а после солдат ощутил чужие губы на своих. Он жил в те времена, когда прав у чернокожих было не так много. И тем страннее быть зажатым одним из них. Губы у Уилсона полные и мягкие, такие вполне можно принять и за женские, они теплые, а Джеймс так соскучился по чужому теплу. Он оправдывает себя этим, когда позволяет чужому языку скользнуть между своих губ, оправдывает то, что позволил себе ответить, не оттолкнул, не попытался даже, только впивался пальцами в стену позади себя, соскребая с нее штукатурку. А после все резко исчезает и Барнс не сразу осознает, что все еще тянется вслед за исчезающим теплом. Сэм усмехается ему, проводит большим пальцем по нижней губе солдата, стирая их общую слюну с губ того и поспешно ретируется, оставляя Барнса в одиночестве. Джеймс тяжело дышит и сверлит взглядом стену аккурат напротив себя. Поцелуй с мужчиной совершенно не похож на те, что были с женщинами, его губы все еще саднит, сердце стучит слишком сильно, слишком громко, пока он старается его успокоить. А затем он медленно съезжает по стенке, закрывая ладонями вдруг начавшее гореть смущением лицо. Его только что поцеловал темнокожий мужчина и ему это, определенно, понравилось. -Тупая птица. Убить и съесть.