Не узнал.

      Все говорили о нём примерно так:       «Он никогда не был той омегой, которая тихо и верно, как собачка, ожидала своего хозяина. Он никогда не был той омегой, о которой мечтали многие, такой неприступной омегой. Он никогда не был той омегой, которую хотелось защищать от любой беды, укрывая тёплым пледом нашёптывая какие-то сопливые словечки. Он абсолютно точно подтверждал суждение о том, что все омеги-легкодоступные шлюхи. Он абсолютно точно подтверждал суждение о том, что все омеги-ходячие дырки. И он никогда не жалел о своём выборе. Ещё никогда не было такого, чтобы он пожалел о том, что не остался в родительском доме, под крылом мамы и папы. Никогда не было такого, чтобы он захотел остаться с одним единственным альфой. Он никогда не хотел, чтобы его любили нежно. Он всегда хотел жёсткого, грубого секса, до потери голоса от крышесносящих стонов. Он всегда хотел много, всегда хотел до потери сознания. Даже когда ему говорили „Одумайся!“ „Остепенись!“ У тебя светлое будущее впереди! „Подумай о детях!“, он просто напросто улыбался своей самой искренней улыбкой и отвечал: „Всё будет в порядке, я сам такой путь выбрал“. Он всегда жил настоящим. Он никогда не заглядывал в будущее. Он никогда не думал о детях, так как „Слишком много криков, визгов и писков, а это же такой геморрой.“ Он всегда шёл своей дорогой. Когда ему родители пригрозили тем, что если он не остепенится, то его выгонят из дома, он собрал свои немногочисленные вещи, улыбнулся рыдающей матери, обнял сердитого отца и покинул родительский дом, поселившись в какой-то старенькой квартирке, в самом грязном районе их маленького городка. Когда его первые и последние друзья сказали ему „Подумай о том, кем ты станешь“, опять же улыбнулся своей самой доброй и ласковой улыбкой и, пожелав всем „удачи“ в будущем, пропал из их жизни. Просто взял и испарился. И не было никакого Намикадзе Наруто. По прошествии нескольких лет о нём не вспоминали даже родители. Почему? А кто их знает? Стало стыдно. Или у них новый сын или дочь, подающие надежды на будущее. Или болезнь какая скосила некогда здоровые организмы.»       Когда он узнал, что даже родители его не вспоминают, он смог вздохнуть спокойно. Мало кто знал о том, что такой солнечный мальчик, что такая светлая и жизнерадостная омега никогда не вела такой образ жизни. Мало кто знал, что родители не грозили выпроводить его из дома, а он сам в один момент, оставив записку с единственным «Спасибо»,забрал все свои вещи и исчез из родительского дома.       Мало кто знает, что и друзей-то у него не было. Пожалуй, единственная правда была в том, что он переехал в самый грязный уголок их городка и сменил своё имя. Мало кто знал, что родители не забыли его, а упорно продолжали его поиски. Да и продолжают сейчас. Куда уж там? Ведь солнечный мальчик, такая непорочная омега, такой жизнерадостный лучик всегда любил мамочку и папочку, а тут просто взял и пропал. Мало кто знал настоящие причины его ухода. Мало кто запомнил его печальный блеск в глазах, когда она садился в какой-то старый и пыльный автобус. Мало кто… да, в общем то никто этого не знал, не видел, не слышал.       Выйдя из старого автобуса, ему сказал какой-то старичок в старенькой одежонке и скрюченной палочкой в руке: «Слухами мир полнится» и, тихонько рассмеявшись, ушёл в неизвестном направлении. Пройдя чуть дальше до первого перекрёстка, какая-то бабушка со старенькой сумочкой сказала: «Всё у тебя, касатик, впереди, ты только подожди немного.», на что Наруто как-то горько усмехнулся и предложил свою помощь. Топая ещё много и много кварталов и перекрёстков до нужного дома, ему много кто встретился. Девочка с забавными «баранками» и щенком из серого плюша, два мальчика близнеца, что говорили в один голос, взрослая девушка, с точечкой во лбу по типу индианок, мужчина с татуировками в виде кровавых слёз на щеках. И все как один твердили о будущем и счастье. И на всё Наруто грустно улыбался, а потом, демонстрируя улыбку а-ля «тридцать два совсем не предел», говорил: «Большое спасибо» и шёл дальше.       Он уходил не сказав никому «я буду скучать». Он уходил не обернувшись на родительский дом да и на ту живую часть города, где он провёл детство. Он уходил не сказав о том, что ходил в больницу, так как чувствовал себя не хорошо. Он уходил, не сказав никому, что у него не лучший диагноз. Он уходил, не сказав никому о том, что ещё вернётся. Он уходил, думая о том, что он ненужная обуза. Он уходил, зная, что протянет так не долго. Он уходил, зная, что родители будут волноваться. Он уходил, зная, что мать будет рыдать ночами напролёт. Он уходил, зная, что отец будет искать его по всем знакомым и незнакомым людям. Он всё это знал, но всё равно ушёл.       Он был готов на многое. Он был готов ко многому. Он уже верил, что не сегодня, значит, завтра он умрёт, ведь с раком мало кто доживал свои года. Он прекрасно осознавал на что идёт, убегая из дома. Он был готов ко всему. Ко всему. Кроме это ненужной встречи. Или…       Он запомнил всё. Тёмные волосы, что обрамляли аристократическое лицо, а сзади забавно топорщились в разные стороны. Он запомнил бездонные глаза, что буквально насквозь прожигали. Он запомнил прикосновения рук, что были словно бархат на голой коже. Он запомнил притягательный запах корицы, мёда и ванили. Он запомнил голос, что успокаивал несмотря на то, что был ледяным. Он запомнил широкую спину уходящего вдаль незнакомого альфы. Он запомнил всё это. Он бы хотел так же встать, расправить свои хрупкие плечики и уверенно пойти вперёд. Но судьба та ещё сука. Он не забыл ни одной ночи, которую он проплакал от своего бессилия. Он не забыл ни единого дня, в которые он натягивал самую счастливую улыбку, которая угасала буквально каждый день, если не каждый час. Он не забыл и тех мест, где он успел пройтись за то время, пока он жил в этом уголке своего городка. Казалось, что уже нет надежды ни на что, но память услужливо подкинула воспоминание их второй встречи. Когда ,задумавшись о чём-то своём, столкнулся с ним. И опять же он помнил его насмешливое «Добе». Он помнил тот же запах корицы, мёда и ванили. Он помнил те же бархатные прикосновения. Зачем? Зачем этот человек даёт ему ложную надежду? Хотя, почему бы и нет? Ведь осталось всего ничего.       Он помнил всё. И как тот самый брюнет приходил к нему. Он помнил, как тот рассказал, откуда узнал адрес. Он помнил о том, что его зовут Саске, и что в городке он по делам вместе с братом. Он помнил, что парень даже не планировал ехать в это грязное место. Он помнил почти дословно, что именно Саске сказал о случайных встречах то, что это случайная нелепость. Он помнил, что парень не нашёл ответа на вопрос «Зачем ты тогда пришёл ко мне домой?» Он всё это помнил. И ни капельки не жалел. Он ни капельки не жалел, что отдался еле-еле знакомому парню. Он ни капельки не жалел, когда тот ушёл и больше не вернулся. Он ни капельки не жалел, что тот не написал и не позвонил. Он был счастлив. Он почувствовал себя нужным. Пусть и немного, но нужным. Он помнил, как на лице появилась самая счастливая улыбка. Он помнил, как рука сама потянулась за бумажкой и ручкой. Он помнил резкую боль в груди и кашель до хрипоты. Он помнил кровь на бумаге и то, как он расстроился, что испачкал её. Он помнил, как дрожащей рукой выводил корявенькие буковки. Он помнил, как дописав последнее слово, в глазах неприятно защипало. Он помнил, как на щеке осталась мокрая дорожка от слезы. Он помнил, как тихо засмеялся в пустоту. Он помнил, как новый кашель сдавил лёгкие. Он помнил, как перед глазами стали летать звёздочки. Он помнил, как после загудело в ушах. Но…       Он уже не вспомнит, как аккуратно свернул письмо. Он не вспомнит, как более коряво подписал «Мам, пап, простите». Он не вспомнит, как опьяняющий голос приводил его в чувства. Он не вспомнит, как он вымученно улыбнулся и прохрипел «Люблю». Он не вспомнит, как его хрупкое тельце всю ночь прижимали к себе. Он вспомнит последние слова, что так же нежно прошептали «И я». Он этого не вспомнит.       Он не увидит, как брюнет вытрет слёзы. Не увидит белые лилии и золотое колечко на подоконнике той затхлой квартирки. Не увидит отстранённый взгляд бездонных глаз на его последнем празднике. Не увидит то, как брюнет, собирая вещи из опустевшей квартиры, заберёт письмо и уедет в его родной город. Не увидит слёз матери и отца, что читали письмо с просьбами простить и благодарностью за короткую, но лучшую жизнь. Не увидит то, как все, кто знал его, придут к аккуратненькой могилке, на надгробии которой будет фотография, обвязанная чёрной ленточкой, с которой тепло и радостно улыбался блондин. Не увидит их слёзы и просьбы простить. Не увидит. Не услышит. Не узнает. Не вспомнит. И только лёгкий запах топлёного молока, что остался в той затхлой квартирке будет напоминанием о нём. И только золотое колечко, что теперь лежит в доме родителей рядом с небольшим ритуальным местечком, будет напоминанием о нём. И только белые лилии, что каждый раз менял Саске, приходя домой к его родителям, останутся напоминанием о нём. А он…       А он так и не пожалел, что прожил эту короткую жизнь. Он так и не узнал, что тоже был любим. Он так и не узнал, что в нём была маленькая жизнь. Он так и не узнал. Не узнал…