Три.

Сережа смотрит на пьяного Арса. Смотрит и думает: это ж что же должно было такого произойти, что бы его любимый актёришка так упился, да ещё и отжигал, как заправская go-go-дива? Попов двигается плавно, сексуально, раздевается на ходу, увлекая Матвиенко в этот танец тел. Как только его ещё ноги держат?! Как? Такие кульбиты, почти шпагат. Арсений выкладывается, соблазняет, заводит. Только вот Серый слишком хорошо выучил своего парня. От и до. И он знает, что такое поведение — попытка заглушить внутри что-то слишком больное, слишком острое. — Что такое? — ласково уточняет он, поглаживая колючую от щетины щёку любовника. — Хочу тебя, — пьяно улыбается Попов, а в его глазах адская смесь боли и страха. Ни капли желания. Только пьяная похоть. Матвиенко не сопротивляется, нет. Скорее наоборот, бросается в этот омут, перехватывая инициативу, лаская, целуя, стараясь хоть немного приглушить этот дикий коктейль, подарить капельку тепла и успокоения. Нежно поцеловать, приласкать, растягивая податливое тело. Глаза в глаза. Серёжа оставляет сочные засосы на плечах любовника, те распускаются сине-красными розами, въедаются в кожу. Арсений не смотрит, закрывает глаза, откидывается на подушке, стискивая в пальцах одеяло. А потом выгибается и хрипло стонет, ощущая, как в его тело уверенно, одним рывком входит член, растягивая, заполняя саднящую пустоту хотя бы на физическом уровне. — Ещё, — стонет актёр, кусая губу, приоткрывая синие глаза, — хочу грубо и жёстко. Серёжа улыбается, а в голове снова пытается складывать что-то. Выходит плохо. Толчки резкие, грубые, Попов под ним мечется и кричит, выгибаясь дугой, пугая остротой реакции, но не останавливает и наоборот подгоняет, царапаясь, выстанывая его имя на все лады. Арс словно ищет во всём это какое-то мазохистское наслаждение. Серёжа видит, что с каждым его толчком в глазах напротив боль заменяется искрами, а потом и вовсе пустотой. Видит, но не останавливается, просто отпускает ситуацию, получая максимум удовольствия. Пока в конце Арсений не срывается на тихий всхлип, пока они не кончают вместе. Серёжа не понимает, что не так. Его любовник словно бы затихает, прижимается к нему и больше ничего не говорит и не просит. — Ты в порядке? — уточняет Матвиенко в миллионный раз за вечер, укутывая мужчину в одеяло, стараясь унять его дрожь. — Да, — коротко кивает Арсений, поднимая на Серёжу пустые глаза, — ты как всегда на высоте, дорогой. В словах столько фальши, что Серёжа готов взорваться. Но вытянуть из Попова хоть что-то не выходит. И так уже неделю. Вечером Попов устраивает бешеные танцы, а потом умоляет чуть не изнасиловать его. И ничего не понятно. Совсем ничего. Потому Серёжа просто перебирает его волосы, стараясь успокоить, приласкать, стараясь понять хоть что-то. Арсений только жмётся к нему, словно пытаясь закрыться от чего-то, спрятаться. Арсений молчит и засыпает на груди Матвиенко, а вот сам Серёжа уснуть не может. Ему всё это не нравится. *** — Ты когда приедешь? — Сергей стоит на кухне, заваривая чай и следя за кофе в турке, ухом прижимая телефон к плечу. — Вообще-то, не знаю, — Шастун на том конце провода, кажется, тоже не трезв, — а зачем? — В смысле? — брюнет чуть не роняет телефон от шока, — Мы тебя ждём. — Кто — мы? Ты меня на дух не выносишь, а этот мудак вообще сказал, чтобы ноги моей не было в вашем сраном Питере! — Антон закуривает, Матвиенко улавливает в его голосе слишком привычные за последнюю неделю нотки, — Так что не вижу смысла, Серёж. Поигрались и будет. — И из-за чего вы поругались? — вздыхает армян, выключая плиту и садясь на стул, готовый вытянуть из подпитого Шаста всю информацию, — И вообще, с чего ты взял, что я тебя не люблю? — Люблю–нелюблю (не исправлять! Авторский стиль!) — какая разница? Я знаю, что ты меня на дух не выносишь и терпишь. Теперь не надо меня терпеть, ебитесь, как хотите. Но без меня, пожалуйста. В жопу всё это пиздоблядие! — Шаст, ты больной что ли? — Матвиенко тяжело вздыхает, — Может, я тебя цветами и не закидываю, но я ж не против. С тобой как-то даже прикольнее. — Ну заебись теперь! Прикольнее! А знаешь что? — голос на том конце провода злобный, агрессивный, — А не пойти бы вам обоим на хуй? — Да чё блять вы не поделили?! Один мне уже неделю устраивает концерт с прелюдией, второй верещит в трубку, как истеричка. Не смешно! Развели мне тут детский сад! — Чё не поделили? А ты у него спроси! У этого дебила твердолобого! — Антон поджимает губы, и Серый почти видит это выражение лица юного любовника, — Спроси, куда он меня послал, когда я сказал, что не надо приезжать в Воронеж. Кажется, всё начало вставать на свои места. Постепенно. Но всё равно не понятно, с чего вдруг Попов так отреагировал на подобное. Они ведь не раз обсуждали, что устраивать оргию в Воронеже чревато — слишком много ушей и глаз. И позицию Шаста он разделял полностью. Одно не было понятно — почему о предстоящей поездке Серёже никто не сообщил? — Ну вспылил он, чё ты, не знаешь его? — разумно возразил мужчина. — Знаешь что? — совершенно серьёзно выдал Шастун, и в трубке было слышно, как он выпускает сигаретный дым с лёгким свистом, — Твой мужик — ты с ним и разбирайся. Мне похуй! Связь была нагло прервана, а Серёжа покачал головой. Он изначально предполагал такое. Когда только Попов заваривал эту кашу. Двум самцам трудно на одной территории, а тут ещё третий, пусть и зелёный, но со своими тараканами. И вот теперь это вылилось в какой-то очередной треш. Он разливает кофе по чашкам, а потом идёт в спальню. Арсений ещё спит, но это ненадолго. *** — С добрым утром, соня, — Арсений слышит мягкий, ласковый голос над ухом и нехотя разлепляет глаза. Да, Серёжа умеет быть ласковым. Когда ему нужно. И, обычно, ничем хорошим это не пахнет. — Который час? — хриплым после очередной пьяной выходки и надрывных стонов голосом уточняет актёр, переворачиваясь на спину. — Почти двенадцать, я тебе кофе принёс, давай, поднимайся, у нас сегодня встреча с заказчиками, если ты вдруг забыл, — Матвиенко смотрит пытливо, притворно-ласково. Арс знает этот взгляд. Взгляд хищника, который загнал свою жертву в угол. И не отпустит уже ни за что. — Да помню я, — вздыхает Арс, садясь и морщась, принимая чашку, — у нас ещё два часа, успеем. — А теперь, — он садится верхом на бёдра любовника, положив ладони на его плечи, усыпанные засосами, — расскажи-ка мне, дорогой мой, когда мы едем в Воронеж? М? Я, кажется, что-то упустил. Брюнет почти давится глотком ароматного напитка, вздрагивая, замирая и сжимаясь. Вот и пожалуйста, чуйка совсем не подвела. Матвиенко реально зол, Матвиенко реально на грани. И ладони на плечах кажутся смертоносным оружием. Попов как никто другой знает, какой крепкой бывает хватка у этого коротышки. Как никто другой знает, что такое злость этого темпераментного мужика. — Не мы, а я. И никто никуда не едет, — отпираться бесполезно. Серый всё равно узнает, и тогда будет только хуже. — Уже хорошо, — кивает Матвиенко, большим пальцем очерчивая выступающий кадык Арса, а пальцами второй руки буквально пересчитывая несметное число собственных отметин на любимых плечах, — теперь рассказывай мне всё. От начала до конца, Арсений. Пока я добрый. И не смей снова лопотать это своё «всё в порядке», заебало неделю это слушать. В синих глазах напротив — тоска и боль. Поднимаются новой волной, с новой силой. Арсений меркнет на глазах. И Серёжа снова ощущает, что что-то упустил. Хочется дать по морде, выбить правду, разобраться во всём детально. Но разве можно расквасить нос тому, кого любишь? — Давай уже, выкладывай, — чуть спокойнее подгоняет он, мягко массируя зажатые плечи мужчины. Хочется закатить истерику. Попов всегда был немного с дуринкой, а тут… как крышу сорвало. И он пытался держаться, пытался успокоить свою ущемлённую гордость. Но ничего не помогало. А теперь ещё и Серж в курсе, наседает, быкует, хотя и делает вид, что нежничает. Вместо ответа, Арсений тянется к прикроватной тумбочке, выуживая оттуда небольшую коробочку. Бархатистый, благородный изумрудный цвет, чёткие линии. Матвиенко вскидывает бровь, смотрит прямо, дожидаясь более детального объяснения. А потом охуевает окончательно. Три тонких золотых ободка внутри. *** — Значит так, — Матвиенко буквально рычит в трубку, — сгребай свой тощий зад в руки, покупай билет на ближайший рейс. И завтра я жду тебя возле парадной. Всё понял? — Ага, бегу и волосы назад! — Шастун закуривает, нагло ухмыляясь. — Я не шучу, Шаст, — всё так же рычит Серёжа, — Или ты приедешь, или я привезу Арса в Воронеж силой. И буду орать под твоими окнами, что вы два ёбаных педика. И я сейчас не шучу. — Я не поеду, Серёг, — тихо выдыхает Антон, затягиваясь новой порцией яда, — правда не поеду. Он не хочет меня видеть, тебе тоже будет спокойнее… — Мне спокойнее будет, когда он бухать перестанет, как лосяра! — несдержанно рявкает мужчина, — И когда твоя тощая задница будет покоиться по соседству на кровати. Если ты ещё не понял, то нас трое. И вопросы подобного характера мы решаем втроём! Любил ли Матвиенко Шастуна? Сложный вопрос. Антон бесил его, вызывал чувство жгучей ревности, приступы немотивированной агрессии, желание придушить, ну и далее по списку. Так что да. Определённо любил. В какой-то искажённой и неочевидной форме, но любил. Не так, как Попова, нет. Но любовь ведь бывает разной. Матвиенко любил Шаста хотя бы за то, каким становился Арсений, когда они были втроём. Любил за шебутной характер и колкие шуточки. Антон был неким подобием трофея. В хорошем смысле слова. Он достался Серёже в подарок от сучки-судьбы, внёс свежую струю в устоявшиеся отношения. Ревновал ли Матвиенко Попова к Шастуну? Однозначность ответа зашкаливает по всем параметрам. Безусловно! Ревновал так, что порой хотелось выставить эту «тощую шпалу» за дверь. Лишь бы не видеть, какой Арсений рядом с Антоном. Как они дурачатся, словно дети, лишь бы не знать и не слышать, как Арсений шепчет ласковое «мой» в краснеющее ухо мальчишки. Это была особенная ревность. Ревность из разряда «уже моё, но какого чёрта всё так сложно?!» От того было лишь интереснее. Когда он увидел кольца, когда прочёл в синих глазах своего любимого мужчины всю тоску и отчаяние, Серёжа понял, что Арс прав. Колец должно быть всенепременно три. Три золотых нити, три пересекшихся пути, трое самодостаточных мужчин. Три. Как бы он ни ревновал, как бы ни бесился. Три. Как бы ни пытался в своё время отвадить Шаста. Три. Как бы ни противился этому факту. Три. Потому что так было заложено изначально. Потому что втроём они образуют ту самую амальгаму, идеальную взвесь. Дополняют, уравновешивают и активируют друг друга. Три. *** — Ты куда? — сонно шепчет Попов, сжимая руку Матвиенко, пытаясь сообразить, что происходит. На дворе давно стемнело, а они только-только улеглись, засыпая. — Сейчас вернусь, — урчит Серёжа, поглаживая Арсения по волосам, целуя в висок, — спи, куда я от тебя денусь? После того утра актёр совсем сник. Он буквально угасал на глазах Серёжи, затухал. И было не ясно, как же лучше? Пьяный стриптиз на ночь или объятия до синяков на смуглой коже. Таким напуганным Арсений, на памяти армяна, никогда не был. Серёжа не сопротивлялся. Как мог поддерживал, оберегал. Он бы руку на отсечение дал, лишь бы его актёришка вернулся в себя прежнего. Молодого, живого мужчину. Потому что не было сил смотреть на это угасающее нечто. — Принеси воды, — кивает Попов, закрывая глаза, почти сразу проваливаясь обратно в дрёму, не слыша, как Серёжа тихо выскальзывает из квартиры. Антон понятия не имел, на кой чёрт послушался Матвиенко и прилетел в этот город вечных дождей и мостов. В город, где сходятся все дороги мира. Он не уверен, что хочет этого, не уверен, что ему это нужно. Точнее — что ещё кому-то, кроме него, это нужно. Любил ли Шастун Серёжу? Любил. Потому что Серёжа был особенным, Серёжа держал их трио в узде, Серёжа целовал по утрам Арса, от чего последний улыбался так лучезарно, что Шасту не нужно было другого солнца, потому что Серёжа варил вкусный кофе и умел быть заботливым. Ревновал ли Шастун Серёжу? Однозначно нет. Потому что любви этого невероятного человека хватало на двоих с лихвой. Потому что Серёжа никогда не пытался отнять Арса, или отдалиться сам. Серёжа был связующим звеном в этой цепочке. И ревновать его было бы бессмысленно. — Давай быстрее, — щурится от прожекторного фонаря над входом Матвиенко, затаскивая Шаста в парадную, толкая к лифту. — И тебе здравствуй, — зевнул Антон, выражая своё недовольство. — Придушить бы тебя нахер, чтоб я ещё когда-нибудь послушал этого актёришку! — Но-но! Не сметь обижать Попова! — Тоже мне, защитничек нашёлся. Ой боюсь-боюсь! — Самурай, ты нарываешься, — Антон помрачнел, насупившись. — Успокойся уже, принцесса. И смотри, не разбуди мне прекрасного принца раньше времени! *** Когда Арсений открывает глаза в следущий раз, то он не сразу понимает, что происходит. Во-первых, слишком жарко. Во-вторых, слишком тесно. В-третьих, с каких пор в их квартире пахнет табаком?! Мужчина ворочается, стараясь распутать одеяло и посмотреть, что за пиздец приключился вокруг. Но вместо этого натыкается на костлявое, длинное тело, обвивающее его, словно спрут. Рука в кольцах и браслетах по-хозяйски покоилась на его груди, рядом со светловолосой макушкой. В затылок же Арсению хрипло сопело ещё одно дыхание. Привычное и до боли знакомое, а смуглая рука обвивала его торс, прижимая к крепкому, невысокому телу, что покоилось сбоку и позади. Попов замирает, хлопает длинными ресницами, прежде чем ещё раз посмотреть себе на грудь. Нет. Не причудилось! Это же Шастун! А если повернуть голову назад, то можно наткнуться на огромный нос Матвиенко! — Блять! — обречённо выдыхает Арс, прижимая руку к лицу, — Проснись, Попов! Срочно просыпайся! — Разбудишь принцессу — я неделю с тобой разговаривать не буду! — ворчит сонно Серёжа, — дай малому отоспаться, он и так на нервяке. И ты спи! Рано ещё! Когда все трое утром проснутся окончательно, Серёжа заставит этих двоих мириться, а потом кивнёт Попову, что пора. Когда Арсений достанет коробочку с кольцами, Шастун опешит и замрёт на месте, мечась глазами от одного мужчины к другому. Когда золотые нити займут свои законные места на пальцах своих хозяев, жизнь на мгновение затормозится, приостановит свой бешеный ход, озаряя блеском рассветного солнца спальню. Чтобы эти трое поняли, чтобы приняли раз и навсегда: Три. И никаких других вариантов.