nosebleed

Этот странный русский появляется в жизни Марка как раз вовремя: Марк почти кончился, Марк не спит неделями, в Марке от прежних 110 кило сплошной машины для убийств осталось от силы 70, да и то одни кости, Марк с трудом уже помнит, что его зовут Марком, Марк бросил музыку, Марк бросил убивать за деньги, Марк нашел нормальную работу, Марк вообще ничего не хочет, Марк существует, возможно, по одной лишь инерции. Марк лениво планирует пафосный финал своей затянувшейся биографии. У Марка, скорее всего, проблемы со сном, и Марк не ложится спать, пока за окном не рассветет, Марк стрижет ногти неестественно коротко, чтобы не раздирать себе руки, когда задумается, у Марка постыдная фобия темноты и в край выжженные химией и задушенными истериками мозги, но он все еще любит жизнь больше, чем любит этот самый ежедневный спасительный рассвет, больше, чем спасительный грамм спидов, который этот странный русский (по совместительству коллега) незаметно для щедро развешенных в курилке камер наблюдения подсовывает ему в карман каждый понедельник всего за полтинник («переведёшь на карту, когда поднимешься в офис, окей?»). Марк послушно переводит, несмотря на то, что в последние полгода ему отчаянно не хватает денег. У этого странного русского с работы какая-то по-змеиному трескучая фамилия (никак не запомнить). Марк постыдно беспомощен в каких-то обыденных самых бытовых вещах, зато благодаря богатому (не менее постыдному) многолетнему опыту с веществами чувствует себя как дома в кошмарах, которые любого нормального человека довели бы до психбольницы за минуту. Марк приезжает на работу к полудню, с самого утра уже злой и вымотанный сорока минутами в подземке, озябший и сонный. Совещание по проекту в 11:00, Марк, пожалуйста, не опаздывай снова. Марк научился улыбаться, научился говорить вовремя. Марк научился приемлемым реакциям. Вчера я закрыл вот эти задачи, сегодня возьму в работу эти. Привет, все хорошо. Ты помнишь что-нибудь, кроме кода перед глазами, Марк? Нет? Марк не помнит, как очередной корпоратив закончился употреблением наркотиков у него дома. Русского, как выясняется, зовут Дмитрием (D-m-i-t-r-y, пишется незамедлительно в зрительную память и в телефонную книжку айфона), но про себя Марк продолжает называть его «этот ебанутый русский». Русский занимается тем же проектом. Русский знает ту же музыку, что знает Марк, и, несомненно, Марк на это ведется. Они раскатывают себе по паре дорожек, нюхают, говорят о работе (Марк ненавидит говорить о работе, русский, очевидно, тоже, но это непременный ритуал) Русский напротив после первой же дорожки давится кровью из носа, и Марку отчего-то становится весело. Капает на светлую столешницу, смущается, растирает каплю пальцем, отчего смущается ещё сильнее. — Девочки? Мальчики? — интересуется русский. Марк смеется зло. — Девочки, мальчики. Девочка сторчалась, мальчик сбежал. Ты прямо как мой психотерапевт сейчас заговорил. — Чего сбежал? Другого нашел что ли? — Да хуй его знает. Скорее целенаправленно от меня сбежал. — Чем ты так его достал? Марк не отвечает, дергает плечом, что значит — отстань, что значит — мне есть, чем заняться, и без этого, - Марк тянется за свернутой банкнотой, чтобы занюхать остатки, и порошок бьет чуть ли не физически по носу. Марк молчит до последнего, даже после того, как этот ебанутый русский встает, обходит его, встает за спиной и начинает гладить по плечам. — У тебя же девушка есть. Русский отрывается от него будто бы удивленно: — А ты и это нагуглил? — и Марк кивает, ухмыляясь, ничего не говорит больше. Марк все нагуглил. Он ведь это может. — У меня ты есть, и ты — все, чего я хотел, — говорит (этот ебанутый) русский. Марк хочет сказать, что более избитой киношной фразы не найти, даже если очень стараться, но уже так неплохо вставило, и зачем что-то говорить, когда так пробирают насквозь химические после спидов поцелуи (а Марка так давно не целовали), и пальцы русского почему-то оказываются на затылке Марка, и зачем-то это приятно, и зачем-то они целуются (инициатора поцелуя Марку отследить уже не удаётся), а потом все предельно просто: полный рот шершавой требовательной жажды, и онемевшие от пороха пальцы Марка ложатся на разведённые ритуально колени, проходятся по закаменевшим в ожидании агонального соития бёдрам, ныряют в битое стекло, в каленое железо, в биомеханическое пекло, и призрачный (и все еще ебанутый) русский, рывком возвращаясь в собственное тело, выгибается навстречу; в груди у него стеклянно и снежно похрустывают остатки когда-то важных символов (девочки? мальчики?); Марка вставило, Марк смеется, Марк говорит:  — Оставишь на мне шрамов? Марк, о чем ты? Марк? Марк не находит, что ответить, когда, запрокинув неловко голову, целует (этого ебанутого) русского в шею, не находит, что ответить, когда валит его спиной бережно на матрас — бережно — потому что Марк знает о хрупкости позвоночников все, что знать можно, потому что Марк, бедолага, в одном таком падении, потерял почти абсолютно зрение. Пойманные друг другом в греховной агонии с полудетским циничным бесстыдством они уничтожают друг друга; Пока офицеры развлекаются преломлением тел, мы могли бы заняться чем-то кардинально иным, ты не находишь? Марк прячет лицо, склоняясь к чужому уху, целует в раскалённую шею пониже тёмной родинки, опускается всем телом на чужое тело резко и беспощадно как гильотина, и этот ебанутый русский, этот D-m-i-t-r-y стонет, ввинчивая пальцы Марку в поясницу. идеальное порно, не находишь? Этот ебанутый русский откидывается назад под жгучими проспиртованными поцелуями, имплант жжет под затылком — плохой знак, но он отключил нотификации; моя ночь; моя ночь танцуй, через полгода ты скажешь роковое "а я тебя нет", и Марк умрет. Этот ебанутый русский улыбается нежно-нежно, пока пережимает Марку горло, и Марк вглядывается в его космически красивые и неестественно огромные зрачки, почти закрывшие темно-карие радужки, долго и влюблённо вглядывается, пока от кислородного голодания не темнеет в глазах.