Тайная вечеря

«Истинно, истинно говорю, что один из вас предаст Меня» (Евангелие от Мф. 26:21)

Ким Минсок легко вышагивал по жаркому песку. Белые, как мрамор, ступни едва касались раскалённой поверхности, укрываемые ниспадающими одеждами. Земля ещё не успела остыть от дневного зноя, и воздух плавился на глазах, колеблясь, словно крылья птиц. За Минсоком шли двенадцать юношей, не проронившие за время пути ни единого звука. Они доверяют своему Учителю, а Учитель… Учитель видел своё будущее, Он его знал. Поэтому Он и завёл себе учеников. Через два дня будет Пасха. И он будет распят. Но Его не это пугало. Гораздо хуже было то, что он делал сейчас. « — Минни, я буду с тобой всегда » « — Неужели? » « — Обещаю » Люди. Вероломные. Жадные. Жестокие. Алчные. Бессердечные. Лживые насквозь существа. Даже самый невинный когда-то врал. Но Ему нужно их спасти, пусть даже ценой собственной жизни. У Него попросту нет выбора.   — Учитель, мои ноги устали, — взвыл тоненьким, писклявым голосом Лу Хань, рыжий тощий мальчишка. Ростом он был с самого Кима да только сутулился из-за постоянных поклонов. Он чаще всех высказывал претензии и капризничал, но ученики не обращали на то внимания. Они привыкли к его всегда меняющемуся настроению, из злобного перетекавшего в жалобное, и наоборот. Они не жаловали его за лживые речи, но Учитель их принял его, и никто не стал перечить. Ему даже доверили денежный ящик, и вместе с тем на его хилые плечи легли все хозяйственные заботы: поиск ночлега, раздача милостыни и покупка пищи. Странные рассказы его вскоре начали не раздражать, а смешить учеников. По ним выходило, будто все вокруг его обманывают, его, несчастного и доверчивого Лу Ханя. Но врал он хорошо и всегда с обворожительной улыбкой, которая располагала к себе его слушателей. Как-то его спросил один из учеников:  — Ты любишь Учителя нашего, Ким Минсока? Лу Хань, рассказывавший до этого какую-то очередную выдумку и весело светивший своей солнечной улыбкой, померк и съёжился, словно прячась. « — Люблю, как и все вы » « — Говоришь ты неуверенно » « — Потому что ответы на очевидные вопросы смущают »   Минсок тряхнул головой, избавляясь от ненужных мыслей. Сейчас им требовалось пристанище. А навязчиво возникающие образы рыжеволосого мальчишки слишком сильно мешали сосредоточиться на чём-то конкретном, кроме них. Ему скоро умирать, а при виде этого прекрасного лжеца у него сердце трепещет, как у девочки. Они нашли убежище и приготовили пасху, чтобы её есть. Когда на землю спустилась темнота, и наступило время, называемое вечером, Минсок со всеми своими учениками уселся за стол. Трапеза их была скромной, но сытной: хлеб, вино, пасха да фрукты. Вдруг Минсок замер. Его рука, державшая яблоко, вздрогнула, и пальцы разжались. Яблоко с громким стуком ударилось о стол и покатилось по полу. Разговоры тут же стихли.  — Учитель? — взволнованно-заискивающе пискнул Лу Хань, заглядывая Киму в глаза. — Учитель, с Вами всё в порядке?  — Один из вас предаст меня, — сухим, безжизненным голосом проговорил Минсок, и глаза Его были полны слёз. Раздались шепотки: «Кто?» «Кто?» Кто посмеет поступить так низко? Его учеников волновал вопрос, вполне очевидный и предсказуемый. Не я ли?   — Не я ли, Господи? — спросил Лу Хань, заламывая тонкие бледные руки. Его пальцы, словно пауки, цеплялись за одежду Минсока. Ким слегка повернул к нему голову и ответил:  — Ты сказал. Ночью, когда все ученики уснули, Минсок пошёл на гору. Дул холодный, колючий ветер, закидывающий в лицо песок. Но Минсоку было всё равно: боль от мелких песчинок, царапающих его, не могла заглушить другую боль, душевную.  — Предательство, — выплюнул Ким куда-то в небо. — Как ожидаемо. Но от знания лучше не становится. Его мутило и трясло от осознания и безысходности, плотно опутавшей его изнутри. Неужели Он действительно верил, что люди умеют любить? Что Лу Хань умеет любить. Минсоку остались лишь сладкие воспоминания, стремительно теряющие свою лёгкость и радужность из-за… Правильно, предательства, которого, по сути, ещё не было, но скоро произойдёт. Ему отведено слишком мало времени.  — Минни? Ким обернулся. На горе появился Лу Хань, слегка запыхавшийся из-за тяжёлого подъёма. Сердце Минсока болезненно ёкнуло, забившись быстрей. И зачем только Отец дал людям возможность любить, болеть этой чертовой болезнью. Из-за неё Минсок не мог оторвать глаз от Ханя, красивого, лживого предателя. — Минни, — его имя звучало в устах Лу, словно первый снег, которому все радуются. А потом о нём забывают. Называл его Лу Хань так только наедине, когда они делали то, о чём обычно молчат. Минсок иногда думал, что он ужасно похож на людей — Сын Человеческий, он недалеко ушёл от них. Такой же гнилой.  — Уходи, — Ким отвернулся от разглядывавшего его Ханя и обнял себя за плечи. Холод, сочившийся из разбитого сердца, нельзя было убрать никаким теплом, только любовью. А любви нет. И Минсок замерзал. Тёплые, бледные — почти прозрачные — руки обвили Кима за талию, прижимая к не менее тёплому телу и поглаживая. Нежно-нежно, как будто есть чувства.  — Я не уйду, — обычно писклявый голос Ханя приобрёл глубокое звучание. Это было бы мило, если бы Минсок не был зациклен на лжи и недоверии. Даже эта деталь выдавала шакалий характер рыжего мальчишки-искусителя, который вполне мог потом хвастаться, что соблазнил Сына Божьего. Причём без малейшего зазрения совести. — Я же обещал быть с тобой всегда.  — Не знал, что сюда входит продажа меня за тридцать серебренников, — язвительно фыркнул Минсок. Он ожидал, что Лу Хань вздрогнет, отстранится и начнёт лепетать что-то оправдательное, но этого не произошло. Вместо этого Ким ощутил дыхание на своём затылке, а затем ласковое прикосновение губ. Он кожей чувствовал улыбку Ханя.  — Дурашка, — промурлыкал парень, снова и снова целуя взъерошенную макушку Минсока. — Ты слишком зациклен на своих пророческих видениях и не ценишь того, что даётся тебе сейчас. Позволь мне… Не закончив фразу, он начал аккуратно массировать шею Кима. Одна часть Минсока кричала об опасности, билась в исступлённых рыданиях, кричала о том, что Лу Хань использует его, и что пора освобождаться от чар бессовестного лгуна. Он же запутает в сетях, убьёт, предаст. Уже предал. Другая часть же наслаждалась мягкими прикосновениями ловких пальцев. Минсок буквально плавился от рук Ханя, потому что… Потому что нет ничего важнее и прекраснее, чем забота любимого человека. У Кима даже колени тряслись от удовольствия.  — Ммм, Ханни, — промычал Он, поворачиваясь к довольному Ханю, зарываясь носом в одежду парня. — Я тебя так люблю… От Лу приятно пахло благовониями и эфирными маслами, запах незаметно окутывал расслабленного Минсока.  — Вот так, умница, — Лу Хань поглаживал своего возлюбленного по спине, иногда целуя в лоб. Рыжий то и дело прислонялся щекой к щеке прижавшегося к нему сына Божьего, мурлыкая какую-то песенку. У Минсока сердце билось как сумасшедшее, руки тряслись, и хотелось плакать. А лживые губы Лу Ханя продолжали целовать его. *** Минсок высвободился из рук дремлющего на траве Ханя и спустился вниз, к безмятежно спящим ученикам и сказал им горькими словами:  — Вы всё ещё спите? Встаньте и пойдите за мной. Моё время истекло. Послушно встали ученики и стали ожидать часа, когда Сын Человеческий предастся в руки грешников. Они шептались и волновались, как море, покачиваясь из стороны в сторону. Они бросали тревожные взгляды на своего Учителя. Минсок был бледен как простыня. Холод снова завладевал им, захватывая нутро своими ледяными пальцами. Его выворачивало наизнанку от страха, мутило от осознания: вот она, смерть. Смерть поджидала его, отражаясь в чёрных глазах Лу Ханя, стоящего напротив. — Радуйся, Равви! — проговорил Хань с фальшиво-радостной улыбкой и поцеловал Его. — Прости, — шепнул парень, отстраняясь. — Взять его! — завизжал один из первосвященников, пришедших с Лу Ханем. Минсока тотчас схватили и отвели к Каиафе-первосвященнику, куда собрались книжники и старейшины. Они искали лжесвидетельства, чтобы предать Кима смерти, но не находили, искали свидетелей, но не нашли. Наконец один из первосвященников сказал Ему:  — Ты ли Сын Божий? Минсок ответил «Ты сказал». И тут же взъерепенились первосвященники, заговорили хором:  — Он богохульствует! Они были похожи на свору бешеных собак в своём гневе: они выли, рвали на себе волосы и старались дотянуться до Минсока. Тотчас же вынесен был приговор: повинен смерти. Ему плевали в лицо и оскорбляли Его; другие совершали удары и говорили «Прореки нам, кто ударил Тебя?» Всю ночь творили они зло над Минсоком, а когда же настало утро, связали Его и отвели к Понтию Пилату, правителю. — Минсок! — внезапно закричал Лу Хань, и слёзы потекли по его щекам. Он согнулся, словно от удара, и затрясся крупной дрожью, точно от землетрясения. Первосвященники, увидев состояние его, отошли от него, как от прокаженного, потому что боялись.  — Минсок! — снова закричал Лу Хань и, вытащив из кармана тридцать серебряников, трясущейся рукой протянул их первосвященникам.  — Возьмите! — прохрипел он, сотрясаясь в рыданиях. — Заберите их, эти дьявольские куски металла! Согрешил я! Предал кровь невинную! Заберите! И, взмахнув рукой, рассыпал он по полу серебряники, свалившись.  — Я предал! — завыл он, царапая своё лицо. Кровь текла по полу, заливая полы белоснежных одежд первосвященников.  — Что нам до того? — говорили они, отходя от катающегося и корчащегося в собственной крови Лу. — Смотри сам.  — Минсок! — плакал раненым оленем Хань, пытаясь ногтями исцарапать свои руки до крови. — Я предал!  — Смотри сам, — повторяли первосвященники, отворачиваясь от задыхающегося Лу Ханя. Парень внезапно вскочил на ноги и, обводя безумным взглядом первосвященников, кинулся прочь, выбив дверь храма. Он добежал до ближайшего дерева и повесился на собственном поясе. Минсок же предстал перед правителем, Понтием Пилатом. Правитель выслушал обвинения против Кима и задумался. На праздник Пасхи существовал обычай отпускать одного узника. Их было двое: Минсок и Варавва, известный узник. И спросил Понтий Пилат:  — Кого желаете отпустить? Народ сказал: Варраву. И поклялись люди, что кровь Минсока на них будет и детях их. Минсок стоял, не шевелясь. Ему стало настолько всё равно, что с ним будет, что он прослушал, кого выбрали на помилование. Ким вытянул шею, в надежде увидеть в последний раз Лу Ханя, но чёрных глаз нигде не было видно. Минсока распяли на кресте. Толпы народа ходили по окровавленной земле и смеялись над ним, давали пить ему уксус, смешанный с желчью, и закидывали его камнями и осколками стекла.