Алый мир

Ее мир полностью окрашен в алый. Магический огонь ночника никогда не гаснет в ее комнате. Она просто набрасывает сверху ярко-красный шелковый платок и, склонив голову к плечу, наблюдает, как все вокруг окунается в багрянец. А насмотревшись, сворачивается в клубок на батистовых простынях, поджимая колени к подбородку, и укрывается пурпурным водопадом волос вместо одеяла. Ее лицо кажется ему изможденным и бледным; только оно и виднеется из-под разлившегося по кровати моря кровавых прядей. Ни у кого другого так не получается, лишь у нее. Она никогда не спит по ночам. Но упорно делает вид, прижимая щеку к ладони так старательно, что утром на ней обнаруживаются крошечные ранки-полумесяцы: ногти она тоже никогда не стрижет, только украшает малиновыми разводами краски. Он старается ступать так тихо, чтобы она не заметила его присутствия, и даже выучил наизусть расположение всех скрипящих половиц, но ему никогда не удается. Ее ровное спокойное дыхание не сбивается с ритма, и пушистые ресницы не спешат приподниматься, выдавая любопытство хозяйки – он просто знает, что не сумел ее обмануть. Огненная прядь, до того мирно обнимавшая худую лодыжку, лениво соскальзывает и цепляется за его запястье: Флер не против, чтобы он приходил без разрешения, но не хочет, чтобы без разрешения уходил. Тонкие шелковистые нити скользят по его предплечью, задевая каждую железную сережку: днем она часто повторяет, что ей нравится его пирсинг. Гаджил не возражает: подобное внимание даже чем-то ему льстит. Он вообще почти ничего ей не запрещает – новая прядь пушистым кончиком щекочет мышцы пресса, а наигравшись, сворачивается кольцом вокруг пряжки ремня. Еще одна тянет молнию брюк вниз. Гаджил раздраженно выдыхает и стряхивает сразу все надоедливые локоны, уже не только успевшие справиться с замком, но и забраться внутрь, по привычке свиваясь кольцами и касаясь кожи легкими дразнящими движениями. Ей не стоило этого делать. Получив отпор, она обиженно хмурит тонкие брови – словно вот-вот расплачется. По укрывающей ее багровой глади пробегает нервная дрожь, волосы стягиваются в жгуты и пытаются сковать его руки за спиной, но Гаджил только поводит плечами. Силы слишком уж неравны. – А ну цыц, малявка! – он сердито повышает голос, надеясь, что прозвучит достаточно устрашающе. И злится, размышляя, когда же он успел стать таким правильным – не пришла ли эта раздражающая и ненужная правильность вместе с подспудным желанием бесконечно извиняться за содеянное и уверенностью, что гильдия – не только место работы. Он не знает, но уверен, что годом ранее его не смутила бы ни худощавая фигура с выступающими ключицами, словно в насмешку обряженная в шикарное, пошитое на взрослую женщину платье, ни ее неполные четырнадцать. Она не понимает, какую игру затеяла – что она вообще может в этом понимать? – но год назад это тоже не имело бы для него значения. Отвергнутые пряди расстроено обвисают и возвращаются на свое место. Флер дышит все так же ровно и размеренно, словно ничего и не случилось. Только длинный волос торчит, застряв в железных зубцах молнии, и свидетельствует, что ему ничего не померещилось. Она никогда не спит, просто очень хорошо притворяется, только темные круги под глазами выдают ее с головой. – Веди себя прилично, и я, может быть, расскажу тебе сказку. Шаловливые локоны стекают с нее и шутливо вытягиваются на кровати, словно солдат по стойке смирно, открывая взгляду значительно больше, чем следовало бы, но на сей раз не пытаются залезть к нему в штаны. Сказка ее тоже устраивает. Жаль, что он не умеет их рассказывать: Металликана никогда не тратил времени на подобные глупости. Жаль, что когда все же пытается, слышит в ответ: – Расскажи лучше, как дрался с Фейри тейл, – ее огромные глазищи – ни у кого больше таких не видел – блестят восторгом предвкушения. Она хлопает в ладоши, пытаясь представить битву, которая могла бы лишить ее гильдию смысла существования, обернись все по-другому. Гаджилу не хочется вспоминать случившееся, он знает: она будет смеяться. Она всегда смеется. Смеется, слушая о старой драке – его собственные «подвиги» занимают в этой истории совсем не последнее место – и представляя каждую рану и каждую ссадину, нанесенную его руками. У нее на теле рассветает вереница точно таких же. Ее нелепые, предназначенные для взрослой женщины платья оставляют открытой кожу плеч и спины – правду не спрячешь, как бы ни хотелось. Синяки никогда не успевают сойти до конца: новые появляются так часто, что познакомившись с Гаджилом – единственным человеком, который ни разу не поднимал на нее руку – она теперь почти не отходит от него. Чужие страдания ее веселят: сочувствовать другим, не себе, Флер попросту не умеет. Алая прядь снова ласково обвивает запястье, и Редфокс жалеет, что отправляясь к Макарову с докладом, не может взять ее с собой. Ему кажется, в Магнолии ей бы понравилось. – Завтра, – подумав, уточняет он. – Завтра расскажу. Она не спит ночами. Он не умеет рассказывать сказки.