Дом на Тисовой улице.

В доме на Тисовой улице по вечерам горели окна. Свет от заката отражался в стеклах, заставляя их краснеть от смущения. Гарри невольно подался вперед, представляя: вот он зайдет в дом и почувствует аромат любимого тетиного какао. Дядя будет сидеть в кресле, рядом с декоративным камином, раскрыв газету и держа в зубах трубку и тихо мыча чему-то своему. Гарри пройдет в гостиную, сядет напротив и будет несколько минут просто смотреть на него, пока дядя не поднимет взгляд и не спросит нарочито равнодушно, пряча легкое беспокойство: - Чего сидишь, помоги пойди Петунье, она тебя заждалась, - а потом ворчливо добавит, - Ходит не пойми где, не пойми с кем - ищи его потом. А Гарри встанет. Сначала он обидится немного, но это так в духе дяди - ворчать по любому поводу, что на губы невольно попросится улыбка. Он поможет тёте доделать дела по дому, нальет себе горячего молока и посмотрит с Петуньей какой-то затертый роман, смеясь над глупыми шутками. А совсем поздно придет Дадли. Он не будет грубить и обижать - только посмотрит с затаенной виной и теплом, присядет рядом и расскажет что-нибудь домашнее, вызывающее улыбку. И ночью они оба не будут спать, потому что лягут на теплые плитки, нагретые летним солнцем и станут смотреть в небо и говорить о прошлом и настоящем. И Дадли попросит прощения... каждый раз просит... и каждый раз Гарри не знает, что ему сказать: простил - неправда, не простил - глупо. Но в этот раз он будет знать, что ответить. Он скажет: - Дадли, ты никогда не был мне братом, но сейчас я хочу считать тебя им. И они уснут прямо на земле, в тихих слезах и с легкостью в сердце. Как жаль, что этого разговора не будет. Как жаль, что Дадли никогда не стать его братом. Как жаль, что в доме на Тисовой улице давно заколочены окна. Как жаль, что он никогда не был для Гарри Домом...