Шёпот в темноте

— Наташа! Хватит! По дому России уже второй час летала посуда. Иван, кое-как уворачиваясь от летящих в него тарелок, пытался спасти хотя бы свою жизнь, не говоря уже о доме. — Ну, забыл я про твой день рождения, заработался, но это же не повод... ай! — одна тарелка всё-таки прилетела России в лоб. Потирая ушибленное место, парень подошёл к сестре. — Наташ, ну прости ты меня... — Пошёл ты, козёл! — в сердцах выкрикнула Наталья, развернулась на каблуках и буквально вылетела из дома. Брагинский и слова не успел сказать, как дверь за Беларусью с грохотом захлопнулась. "Ишь ты... думает, что может что угодно творить, а я и слова не скажу... ублюдок! Я ведь люблю его, а он..." — примерно такие гневные мысли роились в голове белоруски, когда она, громко топая каблуками, шла по ночному городу. Фонари кое-где уже не горели, где-то они моргали, уже готовясь погаснуть. Да, шикарная обстановка. Наташа подошла к единственному горящему фонарю, опёрлась на него. В глазах стояли слёзы. "Как он мог?.. Это же мой день рождения... я ведь так люблю его... а он..." — Беларусь, уже не сдерживаясь, громко плакала. Ей было больно. Ваня, единственный любимый и дорогой человек на свете, вот так вот отнёсся к ней. Он и раньше не шёл на контакт, а теперь вообще забыл про такой день. "Ублюдок." За всхлипами и подрагиваниями Наталья не заметила, как к ней кто-то подходит сзади. Не заметила она и то, как над ней занесли биту. Удар — и девушка упала на землю. Что было дальше, она не помнила. Наташа пришла в себя в небольшой, плохо освещённой комнате. Девушка дёрнула руками... что? Прикована. Ну, красота. Холод, окутавший её тело, дал понять, что одежды на Беларуси нет. Её что, похитили? — О. Наша спящая красавица очнулась. — пруссак вошёл в комнату со своей извечной ухмылкой, в которой он нагло демонстрировал длинный клык. В его красных глазах был заметен недобрый блеск. — Гилберт? Какого хрена? Отпусти меня! — Наташа задёргалась, пытаясь освободиться. Тщетно. Кандалы крепко удерживали её руки у стены. — Ну щас, ага. Размечталась. — хмыкнул Байльшмит и подошёл к столу, задумчиво уставившись на лежавшие на нём орудия. От одного взгляда на них девушка похолодела: там были и плётки, и щипцы, и даже какое-то странное приспособление, похожее на медную лампочку. Что, чёрт возьми, задумал этот альбинос? — Отпусти, сказала! Ваня об этом узнает! — И что он мне сделает? — отозвался пруссак издевательским голосом, выбирая орудие пытки. — Разве что пожурит и отпустит. Ты же не нужна ему. — взяв наконец длинный кнут, Гил размахнулся и со всей силы ударил девушку по груди. Беларусь вскрикнула от боли, на груди вспыхнул красный рубец. — Какого хрена? Выродок, мать твою! — Заткнись, а то налью в рот расплавленного свинца. Орать вообще не сможешь. — и ещё один удар, уложенный с предыдущим крест-накрест. Ещё один, ещё. По груди, по лицу, по шее. Под конец избиения Наташа повисла на кандалах, согнув ноги в коленях, даже дыша с огромным трудом. Грудь тяжело вздымалась, и от этого было безумно больно. — Сучёнок... — прошипела Беларусь и подняла полный ненависти взгляд на Гилберта. Тот отложил плётку и, всё так же ухмыляясь, подобрав со стола ту самую медную "лампочку", подошёл к девушке. — Поиграем, деточка? — свободной рукой Байльшмит сжал грудь своей пленницы, отчего та издала болезненный стон и стиснула зубы. Продолжая мять израненную грудь Арловской, Пруссия завёл руку с грушей за неё, провёл холодной медью по ягодицам, раздвинул их и резким движением вогнал грушу в анус. Наташа не выдержала и громко закричала. — Уёбок... — вздох. — Если Ванька узнает... — стон боли от того, что Гилберт потревожил пальцами раны от кнута на груди. — Он тебя... — тяжёлый стон от движений груши в анусе. — На куски порвёт... — Боялся я твоего Брагинского. А вот тебя я на куски порву. Ты у меня визжать будешь... — Пруссия прикусил ухо девушки. — ...как маленькая девочка при встрече с Франциском. С этими словами он чуть прокрутил винт на груше. Наташа заорала от боли, почувствовав, как медные лепестки разрывают прямую кишку на части. На пальцы Пруссии закапала кровь. Он ухмыльнулся, отошёл от девушки, оставив орудие пытки внутри. — Посмотрим, как ты вытерпишь это. А ещё вот это... — Гилберт взял нож, заставив белоруску действительно задрожать от страха. Ведь это был её нож. Чёрт... Пруссак подошёл к своей жертве, присел на корточки и широко ухмыльнулся. — Готовься к аду. — Пошёл ты... — Беларусь собрала силы и плюнула в лицо мучителю. Байльшмит увернулся, оскалился ещё шире. — Сама подписала себе приговор... — он потянулся пальцами к лону девушки. Наталья попыталась сдвинуть ножки, но тщетно — лодыжки были также прикованы к стене. Пальцы Гилберта коснулись промежности девушки, раздвинули половые губы и проникли внутрь. С губ Беларуси сорвался протяжный стон. — О, так ты девственница? Тогда я позабавлюсь с тобой по-другому... — пруссак встал, сжимая в руке нож. Шагнув ближе к своей пленнице, он приобнял её за талию, отчего по телу белоруски пробежала дрожь. Но то, что он сделал потом, переходило все границы. Ножом Гилберт раздвинул половые губы девушки, прорезал преграду и принялся совершать лезвием возвратно-поступательные движения. Наташа не просто вскрикнула — от безумной боли она завизжала. Было адски больно физически, из лона капала кровь, но ещё страшнее была моральная боль. Она берегла себя для Вани... а тут такое. Лишилась невинности в подвале, с ненавистным человеком, да ещё и... вот так. Байльшмит наслаждался агонией своей жертвы. Он чувствовал, как его руку с ножом заливает тёплая кровь и хищно ухмылялся, продолжая рывки. Но вскоре ему это наскучило. Впрочем, пытку Пруссия не собирался прекращать. Он провёл ножом по левому бедру Наташи, разрезая кожу и мясо. Когда на ноге уже зияла относительно крупная рана, Гилберт отбросил нож и стал раздеваться. Если бы у Беларуси были силы, она бы ужаснулась. Но сейчас она просто отрешённым взглядом из-под полуприкрытых и дёргающихся век смотрела на своего палача. Тот, казалось, совсем сошёл с ума. В его красных глазах горел безумный, маньячный огонь. Вот Пруссия разделся догола, шагнул к Наташе и ввёл эрегированный член в рану. Белоруска застонала. Было непередаваемо больно и стыдно, но сил кричать уже не было. Поэтому девушка только стонала от боли, едва дёргаясь. Пруссак же продолжал трахать свою жертву в кровоточащую, зияющую рану. Его член обливала тёплая кровь, служившая отличной смазкой, мясо девушки было относительно мягким. Гилберт захохотал, продолжая иметь Наташу. Он ввёл свой член в плоть Беларуси до предела и кончил. Сперма в ране, хех. Это может очень плохо закончиться. Маньяк отошёл, оделся, плюнул на пол. — Чтоб ты здесь сдохла. — чиркнув спичкой, Гилберт бросил её на пол. Тут же занялось пламя. Пруссак хмыкнул и ушёл, оставив Наталью умирать. Девушка уже приготовилась отдать Богу душу, глаза закрывались... до неё донеслись какие-то звуки. Боль всё так же ломала тело, сквозь эту боль Беларусь слышала только отрывки криков: — Брагинский? Какого... тут? — Сука! Где...? сестрёнка? — Х*й тебе... — звуки ударов. В горящую комнату врывается высокий крепкий человек, подбегает к девушке, освобождает её от кандалов и груши. На секунду Наташа видит его лицо, и это резко отрезвляет её, впрочем, ненадолго: — Ва... Ваня? — и Беларусь отрубилась от болевого шока. — Доктор, она как, жить-то будет? — Будет. Раны жуткие, конечно, но у вашей сестры очень крепкий организм. Как она выдержала столько... любой другой человек скончался бы на месте. — Это у нас семейное. — облегчённо улыбнулся Россия. — Я могу к ней войти? — Можете. Правда, она сейчас спит... — Ничего. Я посижу с ней... Иван вошёл в палату. Беларусь лежала на кровати, укрытая покрывалом. Оно скрывало следы жуткой бойни, которую устроил бедняжке Пруссия. Парень сел на табурет у изголовья и провёл рукой по платиновым волосам сестры. — Наташенька... солнышко моё... — Ваня... — глубокие синие, как море, нет, как океан, глаза открылись и их обладательница взглянула на сидящего у её головы Россию. — Ванечка... — из глаз потекли слёзы. — Не плачь, милая. — парень наклонился. — Я так испугался за тебя. — Ваня... он делал со мной... так страшно... — Наташа задрожала. — Всё позади. И твои попытки влюбить меня тоже позади. Я люблю тебя, милая. — нежно прошептал Иван на ушко сестре. — Лю... любишь? Это правда? — в голубых глазах уже светилось счастье. — Люблю. — в подкрепление своих слов Россия поцеловал девушку в губы. Когда поцелуй прервался, он откинулся на стену у кровати и, улыбаясь, сказал: — Хочешь, я посижу с тобой ночью? — Конечно хочу... любимый...