О смысле жизни

Я возьму твоё сердце с собой, Я вложу его внутрь себя, Никогда не оставлю его Виктору нравится смотреть, как Юри мечется по их канадской квартире, собирая мужа в дорогу. В самом деле, первая часть четы Кацуки-Никифоров волнуется больше, нежели вторая. В такие моменты в уголках губ Виктора прячется усмешка, а густая челка спадает на многозначительно поблескивающие глаза. Когда-то Фельцман, завидев высокий лоб воспитанника, пророчил тому плеши и раннее облысение. Назло бывшему тренеру Виктор к сорока годам блистает густой шевелюрой платинового цвета. Яков так и говорит - "назло", хотя вот уже много лет бывший фигурист прислушивается к советам и старается не перечить резко сдавшему мужчине. - Паспорт, билеты, - Юри в очередной раз перечисляет озабоченно предметы, следуя какому-то списку, выдуманному в голове. Виктору хочется поцеловать эту упрямую морщинку между ровных, густых бровей, уткнуться носом в темный висок... и вообще никуда не лететь, но он тренер, он не может поступить так опрометчиво. Уже не может, на него надеются подопечные, они верят в него. Виктор сам себе не простит, если подведет их. Постарел или повзрослел? Юри подходит ближе, разглаживает складки на пиджаке, затем поправляет отвороты дорогого пальто цвета кофе с молоком и сует сопротивляющемуся Виктору шарф. Никифоров искренне не понимает, зачем русскому, выросшему при двадцатиградусных морозах, дополнительная обмотка, но шарф - это не столько согревающий аксессуар, сколько забота и поддержка супруга. - Юрио и Отабеку привет передавай, - пальцы задерживаются на пальто, замирают. В глазах Юри мерцает звездная бездна, и Виктору хочется в ней утонуть. - А ты следи, чтобы детишки ничего не натворили. - Обязательно, - они присели на дорожку. Юри шевелит губами, еще раз перечисляя, вспоминая. - Где мой поцелуй на прощанье? - Виктору еще удается хмурить бровки во внезапном приступе милой капризности. Юри тепло и негромко смеется и целует. Когда-то Виктора приводил в умиление смущенный румянец мужа, теперь от подобной открытости внутри разливается тепло удовольствия. С собой в дорогу Виктор несет не столько паспорт, билеты и чемодан, сколько ощущение любви и беззаветной преданности Юри. И куда б ни пошёл, дорогой, Что б ни делал — всё для тебя, Всё тобою сотворено. Этот мальчик определенно хорош. Виктор наблюдает, можно сказать, из первых рядов - возле барьера, положив на него чехлы для лезвий и бутылку воды. Тонкая фигурка кружится в центре катка, рука красиво поднята вверх. Этого мальчика Виктор выбрал сам, не советуясь с Юри - редкий случай. Но, как и в остальных, только потому, что маленький в то время спортсмен напомнил о супруге. Целеустремленностью, упорством, даже упрямством. Виктор потратил немало времени, вложил немало сил, чтобы расцвел этот редкий талант. Юри, как хореограф, вкладывал в детей душу, любовь к фигурному катанию, Виктор в свою очередь делал все, чтобы эта душа не погибла, не погасла под гнетом мнения общественности. Каждую свою победу, как тренера, каждый свой выигрыш он посвящал Юри. Мысленно, разумеется. Это не тот подарок, о котором нужно говорить вслух - журналисты и сплетни обесценят дар. Это не Виктор творил очередного чемпиона - это Юри-бывший-Кацуки действовал через его руки, говорил его ртом, показывал движения телом Виктора-бывшего-Никифорова. Каждый чемпион принадлежал Юри по праву. Ведь именно он сотворил того Виктора, которого знал мир. Не пятикратного чемпиона - плевать на медали! - но тренера, чьи подопечные уверены в его любви, в его вере в их силы и отдаются катанию целиком и полностью. Совсем как Юри. Виктор лишь инструмент, пусть Юри об этом не знает. Ему не обязательно знать. Виктор все скажет за него и для него. Не страшусь я судьбы (Как могу я бояться тебя?), Пока ты есть, не нужен мне мир На телефоне - пятнадцать пропущенных звонков от спонсоров, три - от Плисецкого, и один, самый важный, от Юри. Виктор улыбается, глядя на фотографию контакта, где супруг сидит в обнимку с Маккачином Вторым. Спонсоры пусть идут к черту, Плисецкий подождет. Виктор слишком устал, он только проснулся, без кофеина голова не соображает, но мужчина знает, что разбудит его лучше всего. - Доброе утро, - в ухо вливается теплый, родной голос. Виктор закрывает глаза, и мир сужается до нагревающегося пластика телефона, до шума чайника на маленькой кухне с окнами, выходящими на парк, до цоконья собачьих когтей по гладкому полу. - Доброе, - губы сами расплываются в нежной улыбке. Хочется поцеловать Юри, а еще лучше - сидеть на стуле, поджав под себя босую ногу, и смотреть, как еще сонный японец готовит ранний завтрак. Тосты или гренки с сыром, джем или масло, а если хорошо поканючить, то можно получить яишенку с колбаской. Сердце бьется в груди ровно и четко, выстукивая "Ску-ча-ю". - Отлично откатали, - именно так, Юри никогда не отделяет Виктора от его чемпионов. - Горжусь вами и люблю. - Тоже нас? - надувает губы Виктор, притворно ревнуя. Юри в телефоне смеется. Помнится, в самом начале отношений он начал бы нервничать, пытаться убедить Виктора, что тот неповторим и вообще единственный для Кацуки. Годы совместной жизни многое изменили. - Разумеется, но тебя больше всех. Виктор откинулся на подушки, запустил руку в волосы. Окружающие подождут еще немного, у него сейчас весь его мир на проводе. Голос Юри, его запах, его движения, разворот плеч, острые ключицы в растянутой горловине, ласковые уговоры потерпеть - Маккачину и Виктору, но поводы разные. Ровные ряды книг, медали и многочисленные фотографии с воспитанниками. Собственных детей они так и не завели, да и надо ли, когда племянники Юри проводят у них по три месяца в году, а после навещают Плисецкий с Отабеком. Взрослые, серьезные, ответственные люди превращаются в маленьких детей, которые гоняют на байке, просыпают завтраки и разбрасывают повсюду тапки с кошачьими мордами. Любовь Юрио к пятнам и меху давно прошла, вернее, сбавила обороты, но Виктор не упускает возможности подколоть - отомстить за то, что неугомонный Плисецкий знатно проходился по поводу "Победы Победовича" сразу после бракосочетания. Что мог Виктор поделать, если фамилия Юри не шла ему, а его фамилия - Юри? Только объединять. Юри умудряется оставаться центром спокойствия в этом хаосе. Греет заново завтраки, разыскивает тапки, помогает найти место для парковки байка. Юри, Юри, Юри... Виктор слушает родной голос, рассказывающий об очередной выходке Маккачина. Ску-ча-ю. Ты мой мир, ты его красота. Очередной перелет ведет к новому этапу соревнований. Страшно подумать: когда-то Виктор воспринимал дорогу как нечто само собой разумеющееся. Если бы Юри не открыл глаза... Муж всегда приятно возбужден, взбудоражен каждым путешествием, до сих пор смотрит на мир широко раскрытыми глазами. Виктор не воспитывался на кратких, но многозначительных хокку, на иносказаниях древних поэтов и философов, ему не прививали умения в каждой травинке видеть нечто новое и потрясающее. Все это открыл ему Юри. Поэзию Басе и Иссе, красоту многозначительных штрихов туши на шелковой ткани, умение не просто смотреть, но видеть. Не проплывающие под крылом самолета огни, а жизнь, разнообразную в своих проявлениях, полную радостей и печалей. Иногда они с мужем на спор придумывали, чем может заниматься тот или иной огонек. Юри видел много такого, на что люди попросту не обращали внимания, а после делал из наблюдений чудеснейшие программы. Шелест бамбука, завывание северного ветра, радость пса при виде хозяина - Юри танцевал это на льду, танцевал и в студии. До встречи с Юри он утратил не только вдохновение, он почти утратил себя. Это страшно - смотреть на мир через призму другого человека. Это... восхитительно. Как будто убрали надоевшую, удушавшую пелену, и мир заиграл красками, как радуга. Писк вырывает из философских размышлений - слишком рано, Виктор, тебе только сорок! На картинке тапки в виде тигров в компании синих, с лошадкой на фоне домашнего дивана. Никифоров фыркает. Кто бы сомневался, Юри не дадут заскучать. Всё, что шепчет луна, это ты. Ночной океан прекрасен, он похож на Юри. С виду простой, понятый, исследованный от и до, но стоит только ветру всколыхнуть волну, или взойти луне, как он превращается в загадочное существо, полное неизведанных секретов, собственных тайн. Объемный, могучий, сильнее многих, сильнее глупых людишек, и такой же равнодушный к их мельтешению - проживающий собственную историю, ни о чем не жалеющий. Как вода, Юри принимает любую форму, но всегда остается собой. А еще ночной океан темен, как глаза Юри, отражающиеся звезды блестят, как нежность в глазах мужа. Всё, что солнце поёт — про тебя. Барселона снова залита солнцем, как и много лет назад. Виктор помнит, как будто это было вчера. Вспоминания набегают волнами. Здесь они покупали костюмы, тут он наконец-то избавился от галстука - на самом деле спрятал подальше, и Юри нашел его только через пять лет, когда разбирал старые вещи перед переездом в Канаду. Но больно уж сладкие воспоминания связаны были с куском голубой ткани. А здесь они забыли те самые орешки, натолкнувшие Юри на мысль о кольцах - Виктор до сих пор не мог понять логику того "вычисления", но был искренне благодарен пакету орешков. Солнце заливало тротуары, ластилось к камням мостовых, играло на перекатах крыш и ослепительных витринах, увешанных рождественскими украшениями. Они с Юри давно не праздновали Рождество, а дни рождения плавно перетекли на Новый год - так удобнее, с бесконечными Гран При. Солнце рассказывало их историю, напоминало, как сияло лицо Юри в тот предпраздничный день. Золотистый луч высветил знакомое название, и Виктор, не сдерживая улыбки, направился в ювелирный магазин. Еще один подарок не станет для мужа лишним. Тем более, Юри уже проболтался, что тоже единственным числом не ограничится. Глубочайшая тайна сокрыта в корнях В каждой почке, и в небе, и в древе. И ты сам эта тайна, Её лишь поняв, Удержались алголи на небе. Квартира до обидного пуста. Виктор оставляет чемодан у двери, сбрасывает ботинки и проходит внутрь. А ведь занятия уже должны были закончиться, даже у самых фанатичных. Ну, вот, а он так спешил. На кухне пахнет чем-то съедобным, вкусным-вкусным. Виктор, разматывая на ходу шарф, заглядывает в холодильник. Забит до отказа, как и полагается на Новый год. Тут все самое-самое любимое: котлетки, тазик оливье, тазик с крабовым, нарезка, холодные блинчики с творогом с изюмом. Возможно, последнее не самое праздничное блюдо, но Виктор его обожает. Юри ушел недавно - Виктор опознает это по мелким, выученным за годы совместной жизни следам, заедая стресс и крохотную обиду блинчиком. На подлокотнике дивана раскрытый посередине томик стихов Ахматовой. Из всех русских поэтов Юри понравилась почему-то именно она, он читает стихотворения, когда нужно о чем-то подумать, погрузиться в себя. На дверце шкафа в спальне висит шарф. Значит, раздумывал, стоит надевать или нет. Из этого следует, что ушел недалеко. И последнее, самое важное - нет Маккачина. Скорей всего, прогулка, совмещенная с чем-то полезным. Виктор чувствует себя Шерлоком Холмсом, принимает душ и переодевается. А еще он по-прежнему не дома. Нет того ощущения покоя и завершенности. Хлопает входная дверь, радостный лай Маккачина оповещает, что чемодан обнаружен. Виктор выглядывает из спальни. Юри раскраснелся от мороза, шапка перекошена, налезает на левый глаз, но поправить просто не хватает рук - все занято пакетами из супермаркета. - Ты уже вернулся! - в глазах столько радостного удивления. - Мы с Маккачином ждали тебя только послезавтра. - Удалось вырваться пораньше, - Виктор отнимает пакеты, ставит их на пол и крепко-крепко обнимает Юри, утыкаясь носом в шею. То ощущения покоя, причастности, целостности заливает с ног до головы, укутывает теплым одеялом. Он не один, он вместе с Юри, он часть Юри. Виктор счастливо вздыхает. Наконец-то он дома. Я возьму твоё сердце с собой, Я вложу его внутрь себя. Пора вернуть Юри то, что Виктор взял с собой в дорогу. - Я люблю тебя. До следующего раза.