Прости,прощай!

Уже выходя из покоев царских, солдат Иван Тарабанов услыхал коллективный крик ужаса царя, придворных и купцов. Все негодяи получили по заслугам, а Горе-Злосчастье - аж три жертвы. Не хотел бы находчивый солдат быть на их месте. Горе-то видать изголодалось в табакерке сидячи: иссохлось, почернело, потемнело, обозлилось... Он вдруг вспомнил лицо Горя, его застенчивую улыбку, его печальные глаза с запавшими тенями, его болезненную бледность и малый рост, его забавные угрозы и мольбы. Иван усмехнулся, воображая, какие перемены произошли с его "спутником". А ведь было времечко - бродили они вдвоем, делили ночлег и еду. Как бы Иван не стращал Горе, а в еде и воде не отказывал, да и в спальник под бок пускал - вместе-то оно всяко теплее. А тот, в свою очередь, таскал его пожитки, ружье, поддерживал огонь в костре, да за водой бегал. Когда случался бой и сидели они в траншее, пакости не строил и ружью стрелять исправно не мешал. Странное все-таки это Горе - и не доброе и не злое, а какое-то обездоленное что ли. Усмехнулся Иван еще раз и пошел своей дорогой. На побывку, да с чистой совестью. Отслужил, да пожалуйте в отставку. Пятачок свой от царя получил, да и жалованием воевода не обидел, дома его невеста ждет, а впереди счастье, да жизнь - чего еще солдату желать? - Иван?- тихо позвал кто-то. Обернулся Тарабанов, глядит, а на крыльце Горе-Злосчастье ноги скрестив сидит, колени локтями подпирает. И вида привычного - растрепанное, печальное и какое-то все несуразное. - А ты тут как?- удивился Иван.- Неужто царь с купцами от тебя откупились? - А я само ушло,- вздохнуло Горе, потягиваясь.- Скучно с ними стало. К месту прилипли и трясутся, словно не Горе к ним пришло, а Костлявая. - Не мудрено им испугаться. Ты поди еще лютовать начнешь. - Не начну!- вскочило на ноги Горе.- Вот чем хочешь клянусь, а буду тихо, как мышка. А, Иван?- жалостливо так посмотрела на него Горе. - Чего тебе?- нахмурился Тарабанов. - Возьми меня с собой, как прежде? А? - Ты чего это?- опешил солдат.- Само от меня рвалось, а теперь обратно просишься?! - Привыкло я к тебе, Иван,- смутилось Горе, глаза потупив.- С тобой тревожно было, но не скучно. Вот я свет белый посмотрело, на войну поглядело, житьем солдатским пожило, и понял я, что на печи царской, да в покоях боярских не будет мне так, как с тобой рядом. - Наоборот,- усмехнулся Иван. - Что? - На печи боярской, да в покоях царских. - Ну, твоя правда... А? Иван? Возьмешь меня, что ли? - Да не за чем мне Горе-то!- возмутился Иван.- Я солдатом когда был - некогда горевать было, понимаешь? Ты мне не мешало. - Помню-помню!- Горе подбежало к нему, всем телом прижалось и стало пуговицы на его кителе теребить.- Ты тогда говорил еще, что Горе, мол, не беда... - Ну, а теперь я солдат в отставке, на побывку иду,- Иван перехватил шаловливую руку Горя и отцепил от несчастных пуговиц, да только как разжал пальцы, Горе вновь за его пуговицы взялось - пуще прежнего. - Да ни к чему ты мне! Теперь-то мне есть от чего горевать. Схватил Иван Горе за руку, отцепил вновь от пуговиц да из руки больше не выпускал, сжал крепко, ощущая тепло чуть влажных пальцев. - Ванюш,- тихо-тихо, жалостливо-жалостливо. - Ну, уж нет! Иди своей дорогой, а я своей пойду! Невеста уж поди заждалась... - А вдруг устала ждать, невеста то?- встрепенулось Горе и вдруг словно окрепло, порыжело волосом. Понял Иван, что чужое Горе теперь, да только сильно. Тревога его взяла за Настасью. А что если и вправду не дождется? Настя его - первая красавица на деревне, ее многие добиваются, не только купцы-сластолюбцы. Есть и достойные женихи. А Горе знай себе улыбается так наивно, искренне. Обманчива только искренность та, не бывало еще такого, чтобы Горе-Злосчастье людям добра желало. Иван Горе от себя оттолкнул, китель оправил, да и зашагал прочь. Нечего ему слушать его байки. Поскорей уходить со двора и домой. - Ваня, постой!- Горе за ним бежит, спотыкается неуклюже, едва не падает. Не зная зачем, подхватывает его под локоть Иван, да на ноги ставит. - Ну?- вопрошал он сурово. - Прости, Ванюша! Не со зла я. Привычка, проклятая! Чуть слабину в человеке чувствую, тут же комариком впиваюсь. Простишь? - Прощу, если отстанешь. Замолкло Горе, голову понурив. Постояло так немного, передернуло плечами, встрепенулось и снова на Ивана глаза подняло. А в глазах тех слезы плещутся, а на лице улыбка деланная. - Прости, солдат. Не стоило мне... Прости в общем за все. Прости и прощай! И не успел солдат и рта раскрыть, как исчезло Горе, растворилось в воздухе. Постоял Иван, ожидая, что будет, да и дальше пошел. А Горе за воротами схоронилось, за Иваном подглядывает, да улыбается, а по щекам его слезы ручьями вешними текут.