* * *
Шел дождь. Я возвращался от родителей, живущих в Бишопс Сторфорде, маленьком пригороде Лондона. Ливень барабанил по крыше автобусной остановки, пахло мокрым асфальтом. Листья шелестели на ветру. В наушниках тихо играла Metallica "Nothing Elsе Matters". Меланхолия тихо подкрадывалась, укрывая пушистым одеялом мыслей. Хотелось поскорее вернуться в свою маленькую студенческую квартиру, сделать горячего шоколада, укрыться пледом, включить атмосферное кино и, как любой уважающий себя студент, оставить подготовку к экзаменам на последний день. Подъехал автобус, я сел у окна, забросив небольшой чемодан на верхнюю полку. Пейзаж за окном был знакомым и от того успел надоесть. Вскоре я задремал. Проснулся я от того, что кто-то несильно тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел ее мышиное лицо. - Привет, - сказал я, еще не до конца проснувшись, - я Алан. - Знакомиться будем позже, - отрезала она, - водитель и так уже долго ждет, пока ты соизволишь проснуться. Я смущенно пожал плечами, достал свой багаж и поспешил выйти. Она выехала следом, поблагодарив водителя и поехала в сторону, противоположную моему пути. Дождь усилился, и длинная голубая юбка девушки полностью промокла, несмотря на дождевик. Я отказался от идеи быстро попасть домой и засесть перед телевизором и пошел за ней, неся у нее над головой зонтик. Она не сразу меня заметила, а, заметив, пристально посмотрела непроницаемым взглядом. - Считай это извинением за тот случай. Я правда не хотел тебя обидеть. Она кивнула. - Спасибо. - Ты живешь одна? - Да. - К родителям ездила? - Да, - она была немногословна. - Куда? - На кладбище в Сафрон-Уолдене. Я поежился и отвернулся: - Прости. Тут она впервые за все наше знакомство улыбнулась, пусть и грустно. - Слишком много извинений за пять минут. Дальше мы шли молча. Вернее, это я шел, а она ехала. Скрип колес уже не так резал ухо, как в нашу первую встречу, но смотреть на ее ноги и руки я все еще не решался. Жила она, как выяснилось, достаточно далеко от станции и от университета и я удивлялся, как ловко она орудовала коляской. Я взялся за спинку кресла: - Можно? Она прищурилась и удивленно спросила: - Зачем? Я отчего-то покраснел. - Я подумал, тебе тяжело. - Ничуть. Я все же отдал зонт ей и повез коляску. Она молчала. Не знаю, была ли она благодарна или просто решила мне подыграть. - А как давно ты... - мне было неловко, но любопытство оказалось сильнее. - Инвалид? С рождения. Мать умерла в родах, у нее было слабое здоровье. Ей вообще нельзя было рожать. Отец винил во всем себя. Хотя, как говорил дедушка, это не потому, что я родилась такой, - она скрестила ладони на груди. - Он очень любил маму и, наверное, полюбил бы меня. Но он пережил мать всего на несколько месяцев. Сердце не выдержало. Дождь усилился очень вовремя, смывая неловкость. Я побежал к ее дому, покатив ее перед собой. Она закричала от испуга, когда я разогнался слишком быстро, но осознав, что я контролирую ситуацию, расхохоталась. Смех у нее звонкий, высокий, раскатистый, будто бы и не ее вовсе. Но мало кто знает, что грустные люди смеются искреннее всех. Их смех - это клад, который надо раздобыть из глубины замкнутости, грусти и отчаяния. Но он действительно стоит того. Когда мы добежали до дома, она пожала мне руку и поблагодарила за все. - До свиданья, Алан. - До свиданья. Я замялся, понимая, что так и не узнал ее имени. - Ханна. - До свиданья, Ханна, - я открыл ей дверь. - Постой! Что ты делаешь завтра около шести вечера? - Смотрю на звезды. - Романтика, - протянул я. - Ничуть, это для проекта. Я учусь на астронома, - сухо ответила она, возвращая свой привычный непроницаемый взгляд. - А можно с тобой? - Пожалуйста, но тебе будет скучно. Она уехала, а я смотрел ей вслед. Смотрел на эту худую, сутулую, болезненную фигуру и думал, что никогда не буду прежним.* * *
Был вечер, но небо еще не потемнело окончательно. Университетская лужайка пустовала. Только Ханна выбралась из кресла и сидела на коленях у телескопа, разглядывая пока еще единственную яркую звезду на небе. Серьезная, сосредоточенная, бесцветные волосы собраны в косу. Под рукой лежала тетрадь с расчетами. Рядом ходил кот, охотясь за птицами. Я подошел и сел возле нее. Она, не отрываясь от телескопа, поприветствовала меня слегка недовольным, но одновременно радостным: - Все-таки пришел. - И тебе привет. Что разглядываем? Она все-таки повернулась ко мне. - Это Венера, она же - вечерняя или утренняя звезда, потому что лучше всего видна утром и вечером. Она появляется самой первой и для нас она самая яркая на небосклоне. - Здорово! Знаешь, я учусь на истории искусств. Наши предметы похожи. Небо это же так красиво. Подумать только, бесконечный космос... Она фыркнула. - Боже мой, какие вы искусствоведы романтики! Я слегка обиделся. - А ты, значит, никогда не восхищалась космосом и выбрала эту специальность не потому, что он удивителен? Она задумалась и, помолчав, ответила: - В детстве я хотела полететь в космос. Дедушка говорил, что где-то там на дальней звезде живут мама, папа и бабушка и что он тоже туда отправится. И я... глупости, конечно. В действительности все намного прозаичнее. - Откуда ты знаешь? Может, так оно и есть? Может, в какой-то далекой галактике на далекой планете живут все наши умершие любимые. Может, там и есть рай? - Возможно. Но я об этом точно не узнаю. Калеку в космос не возьмут, - отрезала она. - Не говори так о себе, - я попытался ее обнять, но она вырвалась. - Почему же? Разве ты сам не избегаешь смотреть на мои ноги и руки? Признайся, они тебе противны. Я задумался, а после все-таки обнял ее, ответив: - Сначала это было действительно так, но не сейчас. Сейчас я вижу не калеку, а прекрасную, умную девушку, которая многого добьется в жизни. - Ты действительно так думаешь? - внезапно она прижалась к моей груди. Я погладил ее по спине. - Конечно, Ханна.* * *
Мы сидели на кухне в доме моей матери. В комнате смешались запахи крем-супа, рождественской индейки и глинтвейна. В магнитофоне звучала "Мишель" Битлз. Ханна покачивала головой в такт музыке. На коленях у нее все так же сидел рыжий кот. Она почесывала его за ухом и время от времени передавала кусочки мяса с нашего стола. Мама как всегда разговаривала без умолку. Румяная, дородная, круглолицая и улыбчивая. От уголков ее глаз шли едва заметные морщинки, а в фиолетовых волосах проблескивала седина. Я держал Ханну за руки, они были как всегда ледяными. Я попытался согреть их своим дыханием. В этот момент обернулась мама и улыбнулась еще шире. - Знаете, Ханна, я всегда мечтала о дочери. Так что, даже если у вас испортятся отношения с моим сыном, вы всегда можете прийти сюда. - Ох, спасибо, мисс Дулиттл, - выдохнула она, покраснев. Я возмутился: - Как это "испортятся"? Я Ханну не брошу. Мама подмигнула девушке. - Да кто тебя спрашивает? Тебя не каждая выдержать сможет. Сбежит, бедняжка. - Не волнуйтесь, мисс Дулиттл. У вас очень хороший сын, - сказала Ханна, улыбаясь. И, внезапно погрустнев, добавила. - Я никогда не встречала таких добрых и отзывчивых людей, как ваша семья. Мать покачала головой и покосилась на меня. Я непонимающе повел плечами. Они с Ханной нашли много общего. Сначала говорили о вязании и вышивке крестиком, потом о том, как лучше готовить крылышки в меде, потом о новых открытиях в астрономии и антиутопиях. Я их не слушал. Сидя у камина и вытянув ноги, я любовался веселой, светившейся от счастья Ханной. Когда мы прощались с мамой, она взяла меня за локоть и отвела за угол. - Женись, пока не поздно. Лучше девушки ты не найдешь, - я, конечно, посмеялся, но задумался. А Ханна всю дорогу до Сафрон-Уолдена не переставала восхищаться моей мамой. Шел снег: белый, мягкий и пушистый. Старая готическая церковь с длинным острым шпилем и стремившимися к небу стрельчатыми окнами перестала пугать мрачной и угрюмой серостью, покрывшись белой шапкой. Белые могильные плиты стали еще белее. Свежевыкрашенные черные кладбищенские ворота резко контрастировали с остальным пейзажем. От этого болели глаза. Я прищурился. Ханна уверенно направила коляску вдоль ряда одинаковых, стоявших прямо, как офицеры на построении, могильных плит. Я шел следом. Она остановилась у двух надгробий. Надписи на них гласили:"Ханна О'Рок 1970 - 1997" "Джим О'Рок 1966 - 1997"
Рыжий кот спрыгнул с ее колен и лег у могилы. - В отличие от меня, он их знал. Они подобрали его котенком, вырастили. По моим расчетам коты так долго не живут, но, как видишь... - объяснила она, указав на рыжего, упитанного и совсем не похожего на старого кота. В руках она держала две алые розы, казавшиеся очень яркими и неуместными в окружавшей нас белизне. Сама Ханна была холодной, бледной и будто бы сливалась с пейзажем. Я взял ее на руки и помог положить цветы на могилы. - Ай! - воскликнула она. На белый снег упала пара темно-красных капель крови. Я бережно подул на рану. И вдруг какое-то странное желание побудило меня целовать ее длинные, белые пальцы. Она в недоумении смотрела на меня, пронизывая серым ясным взглядом. Я не хотел ее отпускать. Я хотел остаться здесь навечно. Только быть рядом. Вместе. Всегда. Я поднял взгляд. Я не видел себя, но чувствовал, как щеки и уши горели. - Как ты думаешь, твои родители могут нас слышать? Я думал она опять назовет меня неисправимым романтиком, но она тихо и мягко, с мечтательным выражением лица ответила мне - Думаю да, Алан, Я надеюсь на это. Я сел у могил и торжественным, слегка пафосным тоном произнес: - Мистер и миссис О'Рок, я прошу руки вашей дочери. Я люблю ее и хочу стать ее мужем. Вдруг кот, всегда шипевший на меня до того, подошел ко мне и сел мне на колени, замурчав. - Я думаю, они согласны, - улыбнулась Ханна. - А ты? - Только ради твоей мамы. Мы оба рассмеялись.