Шестой и последний

Митуна посчитал в уме. За последний оборот он сменил четырех… или все же пять хозяев? Главный по невольничьему рынку, Абрахт, смотрел на Митуну уже с дергающимся глазом. — У меня лучшая подборка рабов! — причитал Абрахт, когда Митуну вернули в очередной раз. — И только ты, ты портишь мне и репутацию, и продажи, как ты это делаешь вообще?! — Освободи меня, и расскажу, — фыркнул Митуна, подставляя горло под блокирующий ошейник. — Или погоди… Кажется, если я вернусь ещё четыре раза, ты обязан будешь меня освободить, как непригодного, не так ли? Абрахт тяжело вздохнул. — Эта работа меня доканает, — сказал он, пропуская цепь через кольцо наручников, и вдруг добавил, наклонившись к уху Митуны: — Ладно, давай сделаем так. Если сегодня не возьмут, я тебя выкуплю сам. Полетаешь со мной оборот, отработаешь, а потом сам решишь, куда пойдёшь. Видят святые лусусы, другого раба я бы убил уже, но ты мне настолько примелькался, что не могу. Митуна недоверчиво поднял на него взгляд, но Абрахт смотрел честно, насколько вообще осталось честности в торговце рабами. — По рукам, — хрипло от внезапно нахлынувшей надежды сказал Митуна. — Можешь уже собирать мелочь, меня сегодня не купят. Абрахт только рукой махнул: — Я бы и снял тебя с продажи, да выставил уже на торги сегодняшние. Иди отсюда, до барака сам дойдешь, чай, не новенький. Митуна дошёл до барака, с трудом передвигая закованные в кандалы ноги, уселся там в углу. Вот это удача! Не ошибся, чувствовал, что Абрахт неровно к нему дышит в бледной квадранте. Митуна размял шею, как мог, хрустнул пальцами и приготовился к своему обычному «выступлению» на торгах. Все что надо сделать — добиться, чтобы его не купили, а в этом Митуна уже стал мастером. *** Канкри перекатился с носки на пятку, огляделся, чуть приподняв капюшон; матушка, заметив его движение, сердито натянула ему ткань чуть ли не до носа. — Давайте пойдем отсюда, — сказал Канкри, освобождая лицо обратно. — Не могу на это смотреть. На деревянном помосте рыдала ржавокровная девчонка оборотов пяти, а к ней уже шёл покупатель — толстый синекровка, сшибающий пузом скамейки прямо с сидящими на них троллями. — Нам нужен пилот, — ответила матушка. Наверняка думала, что непреклонно, но Канкри слышал, как дрожит её голос. — Ноги бы моей здесь не было, но надо, надо, наши лица уже знают, мы должны уходить. Не зря же почти все деньги потратили на корабль. Канкри зло выдохнул, наблюдая, как вопящую девчонку передают новому хозяину. — Не будет никакой работорговли, когда мы закончим, — процедил он сквозь зубы, и Мяулин тут же прижалась к нему сбоку, усмиряя его ярость, заскрипела пером в своей книге. — Ты это уже записывала, — сказал Канкри, и Мяулин улыбнулась, окончательно успокаивая его: — Те истины, которые ты говоришь, достойны быть записаны тысячи раз. Приятно. — Желтокровных будут продавать в конце аукциона, — вклинилась в их диалог матушка. — Нам нужен самый дешёвый, надеюсь, у нас хватит денег, чтобы перебить за него цену. Канкри угукнул. От мысли, что он сам участвует в отвратительном действе работорговли, начинало тошнить. Они дождались, пока желтокровных не начали выводить на помост. Те уходили один за одним, редкий, дефицитный товар «живых батарей», и когда очередь дошла до последнего, у Канкри раскалывалась голова от чужих криков: отчаянных рабских и жадных — покупателей. Последнего раба, с торчащими иголками волосами, на помост втаскивали. У него расползались ноги, а звуки он издавал как заправский безумец — щелкал, стрекотал, выл, стоило кому-то на него посмотреть. — Пытаюсь продать этого раба в шестой раз! — объявил продавец. — Как псионик ни на что не годен, как рабочая сила и подавно. Каждый покупатель от него отказался, и у меня даже нет добрых слов, которые могли бы перевесить все многочисленные минусы! Кто-нибудь желает приобрести этого раба? Со скамеек, и так поредевших к концу аукциона, не раздалось ни звука. Матушка вздохнула: — Ну что же, сегодня не получилось, придется прийти завтра, посмотреть на других. — но Канкри уже вскинул руку, демонстрируя торговцу знак покупателя. — Беру! — громко оповестил он, и все головы повернулись в его сторону. — Господин, вы уверены? — спросил продавец. — Это дурной раб, мне столько раз его уже возвращали, говорю же, ни у одного хозяина он не задерживался… — Тем лучше, — Канкри, не слушая возражений матери, дернул у неё из рук мешочек с деньгами и подошёл к возвышению. Наткнулся на отчаянный, полный ярости взгляд раба — и уверился в своей правоте. — Вот деньги, а свою… свою… Собственность, — он скривился, как от зубной боли, — я забираю. Продавец быстро пересчитал монеты, как-то печально посмотрел на раба, и, отвязав цепь от пола, протянул её Канкри. — Если раб вас не устроит, пожалуйста, верните его сюда, и мы компенсируем вам неудобства, — пробормотал он, но Канкри уже не слушал. Надо скорее, скорее свалить с этого прогнившего насквозь рынка, снять с нового пилота ошейник, всё ему объяснить, видно же, что не безумец на самом деле; отпустить, если они совсем не найдут общий язык, матушка и Мяулин должны понять. Взгляд у этого раба был как у тролля, который много повидал, много пережил, но был не сломлен и готов бороться. Канкри были нужны такие союзники. Раб рухнул на доски, как только пальцы Канкри сомкнулись на цепи. Он задергался, изо рта потекла кровь; Канкри страшно перепугался и, не обращая внимания на продавца, который пытался оттеснить Канкри в сторону, подхватил свою покупку на руки. — Благодарю и прощайте! — рявкнул он, перебросил тролля на плечо, и, покачиваясь от тяжести, дошёл до матушки и Мяулин. — Идемте, — коротко приказал Канкри, и они стремительно покинули рынок. Раб выдирался, пока они шли, голосил, привлекая к ним ненужное внимание, и в конце концов Мяулин, чуткому слуху которой любой вопль приносил неудобства, сунула ему в рот платок. — Прости, дружище, — тихо сказал Канкри. — Выйдем из города и снимем цепи, потерпи немного. Тот только прорычал что-то явно оскорбительное. *** «Урод, — думал Митуна, качаясь на плече купившего его тролля. — Попляшешь у меня, я почти же освободился, ночью тебе горло перегрызу». Прокушенная ради крови изо рта губа болела, от качки подташнивало. Ненависть и страх в голове сменяли друг друга каждую секунду, но в конце концов, устав от эмоциональных качелей, Митуна заставил себя успокоиться. «Все нормально, ничего нового, — решил он. — Мне просто надо заставить его вернуть меня обратно на рынок. Или просто сбежать, видно же, блаженный какой-то». Опустили его на землю только в каком-то лесу, вытащили изо рта платок. Новый хозяин уселся перед ним, скинул с головы капюшон. «А рожки-то какие крохотные, — мстительно подумал Митуна. — Мозгов наверняка столько же». — Меня зовут Канкри. А тебя? Вместо ответа Митуна плюнул ему на одежду. Девчонка с большими треугольными рогами недовольно оскалилась, подобралась вся; Канкри махнул ей ладонью. — Нет, Мяулин, не надо. Ненависть этого молодого тролля к нам вполне оправдана, он ведь думает, что мы его купили как раба. Митуна навострил уши: а как его ещё могли купить на невольничьем рынке? Или… О нет, о нет, они же не собрались его скормить чьему-нибудь лусусу, правда? Он же желтокровный, и пусть стоил копейки, но ржавокровные все равно в разы дешевле! — Давай начнем сначала. Прости, я не снял цепи сразу, — сказал Канкри успокаивающе и освободил ему сначала руки, потом ноги. Ошейник, впрочем, оставил. — Как я уже говорил, меня зовут Канкри, но ты мог слышать обо мне как о Неклейменном. Митуна закатил глаза. — Я переходил из рук в руки последние не помню сколько оборотов, — хриплым после криков голосом сказал он. — Я бы не узнал, даже если бы у нас сменилась Императрица, что говорить о каком-то мелком тролле без знака. Канкри улыбнулся. — Вот как. Это интересно. — Что тебе интересно, придурок? — Митуна собирался плюнуть ещё раз, но после секундного размышления решил поберечь влагу — его, может, за дерзость еды и воды лишат, не впервые пытаются так перевоспитать. — Я думаю, ты очень интересная личность. Давай договоримся? Я расскажу тебе, о чем проповедую в городах, а потом сниму ошейник и ты сам решишь, остаться с нами или уйти. Этот урод с крохотными рожками был настолько уверен в себе, что это показалось Митуне забавным. Неужели правда думает, что болтовней как-то сможет впечатлить? Ладно, послушать от него не убудет. — Валяй, — сказал Митуна и уселся поудобнее. *** Это было потрясающе — наблюдать, как презрение в разноцветных глазах сначала сменяется непониманием, потом интересом, а под конец, когда у Канкри пересохло горло, а у строчащей Мяулин треснуло перо, — искренним восхищением. — И ты ходишь и говоришь это всем? — спросил тролль, имени которого Канкри все ещё не знал. — Да. Именно поэтому нам пришлось купить пилота — высшекровным не нравится, что я проповедую, и передвигаться только пешком мы больше не можем. — Ещё бы им нравилось! — хохотнул тролль. — Наверняка тебя мечтает убить бóльшая часть высшекровного сброда! — Именно так, — согласился Канкри. — Я, признаться, увидел в тебе такого же бунтаря, и был бы рад видеть тебя в рядах своих же ближайших сторонников. Нет-нет, не отвечай прямо сейчас! Мы все же занимаемся опасным делом, а ты вряд ли мечтал заниматься подобным, освободившись из рабства. Поэтому я предлагаю тебе для начала попутешествовать с нами, посмотреть и послушать, а если тебя заинтересует, остаться. Теперь позволь, я сниму и ошейник тоже. Как только ошейник оказался на земле, тролль подскочил и начал топтать его; остановился, только когда тот треснул и развалился на несколько частей. — Меня зовут Митуна, — представился наконец тролль, слегка запыхавшись после прыжков на ошейнике; Канкри кивнул ему, признательный за доверие. — Это Мяулин, моя ученица, а это Поррим, моя мать. Если бы не они, я давно уже был бы мёртв. Митуна помахал им, а потом спросил бодро, выпрямившись: — А нет ли у вас чего пожрать? В бараках даже воды нормальной нет, чего уж говорить про еду! С каждой минутой Митуна нравился Канкри всё больше и больше. Они поужинали, а к рассвету легли все вместе под прикрытием деревьев рядом с кораблем; ворочаясь перед сном, Канкри чувствовал на себе чужой настойчивый взгляд. *** Накрывшись выданной ему шкурой, Митуна напряженно размышлял. Собственная бурная реакция накануне теперь удивляла и его самого: ну подумаешь, проповедник, ну подумаешь, борется за лучший мир и равенство… Как будто Митуну когда-то интересовало что-то, кроме выживания. Осененный мыслью, Митуна сел. Так ведь потому и не интересовало? Потому что не было ни времени, ни возможности? Да для него же торги становились глотком воздуха после душных помещений корабля, возможностью отдохнуть несколько дней, а потом всё начиналось сначала, его работа и его же непокорство. Ух ты, вот это правда интересно. Он же даже не думал, чем займется после того, как освободится, весь был сосредоточен на одной-единственной цели. А теперь ему предлагают и свободу, и выбор — побороться за то, чтобы с другими не случалось того же, что с ним, или плюнуть на всё и сбежать, прятаться остаток жизни от других работорговцев. «Надо подумать об этом ещё», — ошарашенно решил Митуна и не сомкнул глаз, пока все остальные не проснулись. Как только стемнело достаточно, они вчетвером вернулись в город, обойдя невольничий рынок по широкой дуге. Поррим — которая настойчиво попросила называть её Долорозой — негромко ворчала, что они и так потратили все деньги, и что в этом городе чертовски опасно оставаться; Канкри совершенно её не слушал, только вертел головой. — Вот тут будет хорошее место, — наконец сказал он и спросил у Митуны: — Ты быстро бегаешь? — Я? Да вроде да, — удивился Митуна. — Почему ты спрашиваешь? — После моих проповедей нам приходится очень быстро уходить, — улыбнулся Канкри, сбросил с себя плащ и поднялся на возвышение. От троллей стало не протолкнуться через пару минут после того, как Канкри открыл рот. Митуна недовольно распихивал их плечами, не сводя с Канкри, раскрасневшегося и воодушевленного, пораженного взгляда. Он говорил такие потрясающие вещи. Такие, которые всегда были на поверхности, но никому даже в голову не приходило копнуть глубже и вытащить — никому, кроме Канкри. Невдалеке скрипела пером Мяулин — и она первая услышала приближение высшекровной полиции, захлопнула книгу, крикнула, подпрыгнув: — Надо уходить! Канкри договорил предложение, поклонился; сказал напоследок: — Пожалуйста, не забывайте, что только вы можете изменить мир! — и спрыгнул с возвышения. Толпа перед ним расступалась и тут же смыкалась, закрывая его своими телами от полиции, — а потом в едином порыве тролли подняли вверх соединенные сложным жестом руки — величайший знак уважения. — Бежим, — шепнул Митуне Канкри, засмеялся бесстрашно — и они побежали. Полиция им досталась упорная — последовала за ними и в лес, и Митуна, не привыкший к подобным физическим нагрузкам, бежал уже на чистом упрямстве: не хотелось упасть в грязь лицом перед легко двигающимися Канкри и Мяулин. Когда они добрались до корабля, высшекровки всё ещё следовали за ними. Никто ни о чем Митуну не попросил, эта безумная троица просто собралась бежать дальше; но Митуна принял решение сам и крикнул, останавливая их: — Куда вы? Давайте в корабль! — У нас нет пилота, — ответила ему Долороза и Митуна, впервые почувствовавший радость от наличия у себя способностей, первым дернул Канкри внутрь. — Он у вас есть. Канкри охнул, лицо у него расцвело от улыбки — Митуна изумленно почувствовал, как ёкнуло в ответ на эту улыбку внутри — и порывисто обнял. — Спасибо, друг, ты нас очень выручишь. Митуна дернул головой, скрывая смущение, дождался, когда в корабле окажутся Долороза и Мяулин, — а потом сунул руки в провода, болезненно вздрогнул, когда иглы вошли под кожу. Переждал, привычно зажмурившись, цифры перед глазами, скомандовал: — Взлетаем. И они полетели — на этом старом, раздолбанном корабле, с этими прекрасными, сумасшедшими троллями; первый раз в жизни, подсоединенный к проводам, Митуна улыбался. *** Митуну Канкри попросил посадить корабль в городе подальше от океана — чем дальше от воды, тем меньше риск наткнуться на фиолетовокровных. Они снова спрятали корабль в лесу, но сразу в город не пошли — решили отдохнуть, немного переждать. Мяулин отправилась охотиться, Долороза осталась с книгой на корабле — и у костра они с Митуной оказались вдвоём. — Так ты, получается, очень сильный псионик? — спросил Канкри, грея у огня руки. — Чего же тогда тот работорговец говорил, что ты никакой? Домчал нас быстрее ветра. Митуна помолчал, вытянув ноги. — Я бы и быстрее мог, да у вас не корабль, а металлолом, — пробурчал он, потом, помолчав еще несколько минут, начал рассказывать. Про сменяющихся хозяев, про собственные ухищрения, про торговца по имени Абрахт, который уже был готов его выкупить сам, «да кто же знал, что вы, сумасшедшая троица, мне подвернетесь». Канкри слушал с огромным сочувствием, но на моменте про сумасшедших не выдержал — рассмеялся. — Надеюсь, ты больше не призываешь на наши головы все известные тебе проклятья, — улыбнулся он, и Митуна улыбнулся тоже. — Если только немного. И кстати, я готов дать тебе ответ. — Что? — не понял Канкри. — На какой вопрос? — Останусь я с вами или пойду дальше. — А! И… что ты скажешь? — осторожно уточнил Канкри. Митуна ему нравился, и будет очень грустно, если сейчас он скажет, что предпочтет более свободную жизнь. Митуна как нарочно выдержал длинную паузу; потом привстал и протянул Канкри руку. — Я думал об этом, и… я хочу путешествовать с вами. Канкри дернул его за ладонь на себя, обнял до затрещавших костей. — Я так рад! — искренне сказал он. — Я сразу понял, что не ошибся в тебе! Митуна обнимал его в ответ, негромко смеялся и совсем не торопился размыкать руки. *** С того дня, когда Митуна решил присоединиться к этой троице, иногда просыпалась интуиция, сильная у всего его класса, и начинала буквально орать — надо уходить, даже не уходить, бежать, не оглядываясь; Митуна усилием воли давил в себе эти крики, не находя им причины, и они затихали, когда он видел Канкри. То, что при взгляде на Канкри у него начинало быстрее биться сердце и приливала к лицу кровь, Митуна про себя старательно продолжал называть «уважением». Его посвятили во все тайны, полностью приняли в компанию: теперь он знал и о цвете крови Канкри, и о его особых отношениях с Мяулин. Порой его разбирала на нее злость — захапать себе все четыре квадранты, какой же жадной надо быть? — но он заставлял себя успокоиться, подумать. Канкри особенный — и отношения у него должны быть особенными. Если бы не эти, не знакомые ему прежде внутренние муки, приобретенную свободу можно было бы назвать идеальной. Он сам управлял своей жизнью, сам пилотировал корабль и получал от этого прежде неведомое удовольствие; сам разбивал ошейники на рабах, когда однажды они вчетвером собрались и освободили почти сотню низшекровных. Ему всё нравилось. Ещё бы Канкри смотрел на него так же, как смотрел сам Митуна, когда тот не видел… но нет, это были плохие, неправильные мысли, нечестные по отношению не только к Канкри, но и к Мяулин — она, выросшая в полном одиночестве в дальних лесах, абсолютно подкупала своим чистым взглядом на мир. Так бы оно всё и шло, наверное — если бы в один из вечеров Канкри не открыл подаренную ему троллями-последователями корзинку и не вытащил оттуда личиночную настойку. Они распили эту бутылку на двоих, пока не одобряющие алкоголь Долороза и Мяулин были в городе; пьяные и счастливые, пели запрещенные песни и хохотали, не в силах остановиться. Привалившись к плечу Канкри, Митуна балдел от тепла его тела и пытался размышлять, насколько это было возможно в его состоянии. «Уважение», повторял он мысленно, заставляя себя отводить взгляд от чужих губ. «Я уважаю его, как учителя и друга, и ничего больше…» Что эти мысли не привели ни к чему толковому, Митуна понял, когда в глазах на секунду померкло — а потом он обнаружил себя, комкающего в руках ткань чужого плаща и прижимающегося губами к губам; самое потрясающее, что Канкри не спешил его отталкивать. Охотно раскрыл рот, сжал его волосы в кулаке — Митуна застонал в поцелуй, зашарил руками по чужой спине. Охнул потрясенно, когда Канкри сквозь штаны сжал его щупальце. «Ничего не говори, — сказал себе мысленно Митуна. — Ты всё испортишь, ты же…» Нет, он так не мог. Митуна разорвал поцелуй, тяжело дыша, остановил руку Канкри, тянущуюся к ремню. — Канкри, — с придыханием сказал он. — Ты пьян. Что мы скажем Мяулин, когда она вернется? — О чем ты? — спросил Канкри непонимающе. — Мяулин, — терпеливо, стараясь не терять мысль, произнес Митуна. — У вас же… все четыре квадранта. Ей не понравится, если мы… Он ждал, когда на лице Канкри появится осознание, потом, возможно, ужас — но тот продолжал смотреть немного расфокусировано и непонимающе. — Я люблю её, — согласился Канкри. — Но я люблю и матушку, только по другому. Люблю всех своих последователей. Люблю тебя, и Мяулин об этом знает. Эта фраза огнем прошлась по позвоночнику, собралась тугим узлом в основании щупальца; Митуна распахнул глаза и воскликнул: — Не шути так! Канкри покачал головой. — Я не шучу. Я люблю тебя — не как люблю мать, не как люблю Мяулин, но и больше, чем любил бы как соратника. Я ведь… ведь никогда этого не скрывал? «Почему тогда я не знал, почему ты об этом не говорил», — потрясенно подумал Митуна, и тут же вспомнил все прикосновения, от которых потом горело всё тело, а он думал, что они случайны; вспомнил, как они не единожды спали рядом, и Канкри всегда прижимался к нему, засыпая, а он думал, что Канкри так ищет тепла; вспомнил… Митуна несмело улыбнулся, не смея поверить. Стало смешно — он сам дурак, у него же нет никакого опыта в подобных делах, мог бы и спросить, а не мучаться столько времени. Канкри взял его ладони в свои, сжал; сказал: — Я говорю правду. Ты мне веришь? Вместо ответа Митуна снова потянулся к его губам. Болезненно напрягшееся щупальце двигалось, требуя внимания; правильно предположив, что Канкри страдает от той же проблемы, Митуна расстегнул ему ремень, помог избавиться от штанов и позволил раздеть и себя. Они легли рядом, уже слегка протрезвевшие, а потому не такие смелые. Осторожничая, Митуна коснулся чужого щупальца, сочащегося красной смазкой, провел пальцем по длине, взял в кулак; Канкри выдохнул, тихо застонал и нашел ладонью щупальце самого Митуны. Раздвоенные кончики тут же опутали пальцы, и на этот раз стонать пришлось уже Митуне. Непонятно было, куда девать руки, что делать, чтобы не ошибиться. Будто угадав его сомнения, Канкри перехватил инициативу, — конечно, опыта у него было куда больше, — и на следующие неизвестно-сколько-минут Митуна начисто потерялся в тихих вскриках, крепких касаниях, удовольствии, вышибающем все мысли. В себя он пришел с трудом. Голову кружило послеоргазменной дымкой и остатками алкоголя, плечо, на котором примостился Канкри, затекло; но Долороза и Мяулин еще не вернулись, а значит, времени прошло не так много. Они убрали следы своего кутежа — закопали бутылку от настойки и наскоро обтерлись в ближайшем ручье — уселись перед костром, накрылись одной шкурой на двоих. На двоих молчалось очень уютно, и не хотелось ничего уточнять, спрашивать, правильно ли понял и не возьмет ли теперь Канкри свои слова назад — Канкри никогда так не делал, с чего бы ему начинать сейчас. Канкри накрыл его ладонь своей, спросил сонно: — У нас всё получится, правда? Мы вчетвером — мы вместе сможем изменить этот мир. Митуна сжал его пальцы. — Даже не сомневайся.