В предрассветных сумерках

Неверные движения, пьянящая весна. Пустынные темные улицы, утопающие в тишине. Воздух еще холодный, светает. Время на исходе. У нас была только ночь. Под гаснущими фонарями, пиная случайный камешек, она заводит очередной нелепый разговор о чем-то. О звездах и планетах, зиме, да, какое это, черт возьми, значение имеет? Я ничего не слышу, не понимаю. А в голове все вверх тормашками и совершенно не собирается возвращаться на привычные позиции. Весенний легкий ветерок в лицо, отражения в мутной воде. Каменная мостовая под ногами. — Аня, Аня, — пытаюсь что-то сказать, что-то очень важное, а с языка срывается совсем не то. — Ты на моих ногах не танцуй. Она останавливается, смотрит вкрадчиво, непонимающе. Улыбается, искренне и просто, красный румянец на щеках. Молчит. Не решается что-либо сказать. Шаг, еще шаг, она снова подает руку. Придерживаю ее за талию, движения опять неверные. Танец без музыки, ритма и смысла, просто так, пока никто не видит. Приземистые домишки с крышами из красной черепицы, узкая улочка, свет из окна. Черная тень мелькнула и скрылась в темноте. Аня дрожит. Думает, ее брат? Может он. Всякое может он. Сидит, бывало, ножи точит на кухне. Противно улыбается, а взгляд рассеян по комнате, нашептывает что-то, а всего трясет, порой и передергивает даже. И нет, чтоб разобраться с ним, все Аня заступается. Он, дескать, ей брат, все поймет, все примет, ему только время бы дать. А на него посмотришь иной раз, ну, так и тянет хоть подзатыльник дать. Чтоб не мучился. Он смотрит волком на каждого гостя, на каждого прохожего, а глаза усталые, мутные, неживые. Сомнения терзают. Он, думается, прознал, сестра его с кем-то встречается, совсем рассудок потерял. Ходит как тень. За каждым шорохом Анин ухажер мерещится. И не помочь ничем, ты уж прости, Коля. Еще светлее. Она останавливается, хочет что-то сказать. Поправляет длинные волосы, крутит в руках мой шарф в полоску. Взгляд отводит. Сильно злит. Хочешь сказать – говори, что толку мяться. Злит. Не люблю этого. Убираю руку с ее талии. Трубка, сейчас бы закурить. Не могу позволить себе сорваться. Аня, она понимает, или просто делает вид. За мной идет, прижимается к спине. Спасибо, шепчет, за тюльпаны. Киваю, да, дескать, рад, что угодил. Полгода угробил, я каждый день их под ее дверью оставлял. На свой страх и риск. А сейчас вспоминать смешно, странно. Глаза застилает табачный дым. «Не сердишься?» – спрашиваю. Молчание в ответ, она только пальцем на небо указывает, смотри, мол, чуть-чуть осталось времени. И я соглашаюсь, действительно мало. Еще пара минут, а после – губительный рассвет. И хрупкая ночная свобода растворится в повседневной суете. Времени почти не осталось.