Это не моё тело!

— Ромчик! — приглушенный крик с нижнего этажа. — Завтрак готов, поднимайся! Остынет же! Неугомонный звон будильника заставил до конца проснуться и подняться на кровати. Веки никак не хотели открываться, а голова будто потяжелела за время сна, чувство, которое испытываешь после долгого запоя. Я его не знал, но вот мой брат — он да, он все об этом знал. Мой старший братишка очень часто уходил в запой и был в нем по две недели или даже три. Я, если честно, не считал, да и не интересовался особо. Но в последнее время, начиная с понедельника этой недели, он сам на себя стал не похож. Все время ходил угрюмый, вечно ворчал что—то себе под нос, огрызался. Брат совсем не ухаживал за собой: не расчесывался, не брился, не стригся. Ходил как бомж, откровенно говоря. А сейчас: побритось, подстриженнось, волосы прилизаны, одеколоном надушенось. Распустился лебедь. Мой единственный вопрос: «Зачем?» Ведь и раньше все хорошо было. Ходит весь радостный, лыба до ушей, на вопрос: «Что случилось?» отвечает лишь счастливой улыбкой. Я долго не мог выпытать у него причины его тотальных изменений во внешности и поведении, но так и не получал ответа. И лишь вчера, брат всё—таки решился нам все рассказать. — Я, — радостно улыбаясь, лепетал он, поедая свой ужин. — Нашел своё счастье. Мама от удивления выронила кастрюлю с супом, а папа подавился воздухом. Такого от нашего «бомжа» никто не ожидал. Опомнившись от шока, папа вскочил из—за стола и начал расхваливать брата, дружески похлопывая его по плечу. — Ну вот, — одобряюще кивал он, после поглядев на маму, — А ты говорила «Гей, гей». Вот, нормальный мужик. Моя порода. На что мама лишь непринужденно улыбалась и присоединялась к объятиям. Я встряхнул головой, пытаясь отойти ото сна, потер глаза кулаками и стянул с себя одеяло. Вступив босыми ногами на ковёр, почувствовал лёгкое покалывание в пятках. «Нужно срочно менять этого чертового ежика» — я аккуратно пропрыгал по ковру прямо к двери, чуть не упорхнув с лестницы бабочкой вниз. Точнее кубарем. С кухни маняще запахло жаренной картошкой, а после послышался звонкий голос мамы: — Ромчик, — видимо я слишком сильно нашумел. — Ты слишком долго спишь, как в школу просыпаться—то будешь? Все бока на каникулах отлежал, смотри! Вон как щеки отросли! Прямо как у хомяка! Брат за столом приглушенно пшикнул. Я посмотрел на него прищуром. — Ну чего стоишь? — не успокаивалась мама, доставляя к столу очередную тарелку с аппетитной картошкой. — Иди в ванну и быстро за стол, а то точно остынет. Шевели давай круасанами своими, живей—живей! Я хотел было возразить и закатить истерику за не образцовое поведение с детьми, но меня опередил Никита. — Мам, — он все еще тихо посмеивался, поглядывая то на меня, то на мою пижаму. С чего это он на нее сморит? — Можно мне добавки, а то Ромочке нельзя, скоро в дверной проем влазить не будет. Я нахмурил брови и грозно глянул на брата, тот задрожал, еле сдерживая смех. Он явно ожидал поддержки со стороны мамы, но не тут—то было. Хотел поддержку, а получил подзатыльник. — Хватит издеваться над братом! — и снова подзатыльник, Никита поморщился. — Это непрелично, лучше бы себя вспомнил в его возрасте. Тот ещё пухляш был, щеки, как у морской свинки висели! И тут пришла моя очередь смеяться, но мой ор был остановлен все тем же коронным маминым подзатыльником. — А ты чего смеешься? — размахивая полотенцем, вторила мама. — Еда сама себя не съест. Живо в ванную и за стол. Шуруй давай!