Пепел радуги

Первым достаточно отчетливым воспоминанием маленького Вити была радуга. Мама и дядя Яков сидели на кухне, а он только что проснулся, самостоятельно почистил зубы (в то время он считал это немалым поводом для гордости) и пришел к ним с мордашкой, испачканной зубной пастой. Мама, глядя на ужасно довольное лицо сына, молча утерла белые разводы фиолетовым фартуком, собираясь организовать сыну завтрак. Витя любил их комнату в комуналке — с огромными потолками, лепниной на потолке, широким подоконником у рассохшегося окна, зашторенного воздушным тюлем и тяжелыми синими шторами. Витя любил соседей — да они были довольно старыми, но зато души не чаяли в единственном ребенке. Угощали его всякими вкусностями, дарили всякие интересные штуки — его голубой пес Макка и зеленый кролик Чин были их подарками. А еще соседи рассказывали интересные истории, а Лилия так и вовсе показывала какие-то упражнения, которые Витя теперь делал по утрам! Витя любил кухню — сердце их маленького дома, в котором собирались все жильцы. Они усаживались за стол, застеленный желтой клеенкой, разливали чай и пили его с припрятанными кем-то вареньем или дефицитным колотым сахаром, который неизвестно откуда доставал Фельцман. Мальчик потер щеку, по которой прошелся фартук и ослепительно улыбнулся. Яков улыбнулся ему в ответ, подхватил под мышки и усадил на высокую табуретку. Босыми ступнями было удобно болтать в воздухе, что Витя и делал, глядя в окно, обрамленное ярко-оранжевыми шторами. Сквозь узор на полупрозрачном тюле виднелось грозное питерское небо. Мама поставила перед мальчиком тарелку с овсянкой и Витя усердно заработал ложкой — теплая и сладкая каша была куда вкуснее клейкой перловки, которую ему еще недавно приходилось есть и на обед тоже! Доев овсянку, Витя отставил тарелку в сторону и придвинул к себе щербатую красную чашку в белый горох, отпивая чай. С доброй усмешкой дядя Яков придвинул ему сахарницу с колотым сахаром и мальчик с удовольствием выцепил первый кусочек. Яков добродушно рассказывал маме Вити о каком-то соревновании, на котором он чуть не сверзился с пьедестала, женщина задорно смеялась. Вдруг Фельцман прервал свою историю, подхватил взвизгнувшего мальчика подмышки и поднес к окну. Через огромные серые облака, заполонившие небо, пробивалось солнце. Где-то вдалеке виднелась цветная полоса, полукругом протянувшаяся через все небо. Яркая, красивая, она притягивала взгляд. — Это радуга, Витя, — сказал ему Фельцман. — Она волшебная, — не отрывая взгляда, восторженно выдал мальчик. Витя тогда решил, что жизнь его такая же, как эта радуга — яркая и цветная на блеклом фоне невеселых взрослых. ++ В пять лет Витя впервые вышел на лед. Мама зашивалась на работе и из соседей только Фельцман мог присмотреть за мальчиком. Яков, уступая огромным молящим голубым глазам, взял в прокате ледового дворца, в котором сам трудился тренером, маленькие белые коньки. Витя как завороженный смотрел на пускающие яркие блики лезвия с зазубринами. Ворча, Фельцман заставил мальчика застегнуть теплую кофту и лично туго зашнуровал коньки и вручил стул, на который предстояло опираться. Неуклюже переваливаясь, Виктор пошел к катку, держась за высокий бортик и таща следом стул. Каток был огромным! Белый лед, исчерченный чужими коньками был холстом, на котором фигуристы писали свои истории, о которых так много рассказывал Яков. Витя крутил головой, пытаясь представить, как же в реальности, а не по телевизору выглядит настоящая программа взрослого фигуриста. Мальчик вышел на лед через дверцу и несколько минут просто стоял, наблюдая за мальчиком, нарезающим в центре катка круги спиной вперед. Яков несколькими резкими движениями коньков приблизился к своему ученику и что-то резко ему сказал. А Виктор все смотрел, как они двигают ногами и руками. Первая попытка оторвать от стула руки заставила мальчика опасно зашататься, а первая попытка оттолкнуться и вовсе — рухнуть вперед из-за зазубрин на лезвиях. Аккуратно придерживаясь за теплое дерево спинки, Витя поехал вперед, медленно отталкиваясь от льда. Под бодрые команды Фельцмана своему подопечному равновесие нашлось удивительно быстро и вот мальчик уже оставил стул за спиной и скользит веред, едва касаясь пальцами бортика. Спустя несколько кругов Витя и вовсе забыл об осторожности, выезжая ближе к центру катка. В груди горел восторг, холодный ветер бил в лицо, лед блестел и переливался. «Тот мальчик, кажется, ехал спиной вперед» — азартно вспомнил он, притормозил, развернулся спиной и повторяя запомненные движения. Получалось не очень, но Никифоров старался. Привычный бас Фельцмана сменился тишиной и Витя резко дернулся, теряя равновесие. Рухнув на спину, мальчик ладонями почувствовал лед, приподнялся на локтях, всматриваясь в подъезжающего Якова. Лицо его, непривычно строгое, почти пугало мальчика. — Тебе понравилось кататься? — спросил его серьезно мужчина, помогая Виктору подняться. — Очень! — счастливо улыбаясь, ответил ему мальчик. — Еще хочешь? — продолжал строго интересоваться тренер. — Хочу, — обезоруживающе улыбнулся Витя и Фельцман покачав головой, отъехал в сторону своего ученика. Заточенные лезвия его коньков, как показалось мальчику, на краткие мгновения блеснули радугой. ++ Впихнуть школу в расписание, полное тренировок на катке и в зале Лилии, было сложно, но Яков справился. Каждый день Витя рано утром занимался дома, под присмотром Барановской в коридоре коммуналки, завешанном бельем соседей, после школы бежал на каток, а между занятиями спортом поместились уроки — мальчишки из школы его ненавидели. Все началось с того, что Витя признался, что любит фигурное катание. Девчонки обступили его, засыпая вопросами, а мальчишки презрительно кривили носы, заявляя, что фигурное катание — это не мужской спорт. В первый раз Витя, растеряно улыбаясь, проигнорировал этот выпад, продолжая отвечать на вопросы девочек с широкой улыбкой. К тому времени он уже знал про костюмы, соревнования и даже однажды собирал цветы и подарки после соревнований. Рассказал, что нужно много тренироваться, занимаясь в балетной студии и на катке. Стоящие неподалеку мальчишки кривились пуще прежнего, перебрасываясь презрительным «балерун». Он сходил на тренировку в ледовый дворец и как катал — не помнил и сам. А после, уже дома, он уткнулся в голубого Макку и тихо ревел, вспоминая злые взгляды. Таким его и нашла мама — заплаканного, обнимающего старую плюшевую собаку. Парой вопросов выудив из него подробности, женщина покачала головой, обняла сына, прижимая к груди, и негромко сказала: — Тебе всегда будут завидовать, сын. Всегда находятся завистники, которые говорят гадкие вещи, — мальчик оторвал лицо от маминого платья, показывая заплаканные голубые глаза. — Правда всегда? — спросил он, шмыгнув носом. — Плохие люди всегда находят, чему позавидовать. Но ты же знаешь, что они говорят неправду? — Витя отрывисто кивнул. — И они знают. — Но зачем говорить вранье? — сдвинув пепельные бровки, сосредоточенно поинтересовался мальчик. Слезы высохли и теперь он пытался понять… Мама скорбно покачала головой, притягивая сына на колени. — Чтобы ты в него поверил. Некоторые люди не хотят стараться, а тем, кто может, пытаются не дать этого сделать. Витя продолжал сосредоточенно обдумывать мамины слова, сжимая платье пальцами. Женщина перебирала пепельные волосы натруженными руками, массируя голову ребенка. — И что мне с этим делать? Как их убрать? Мама тяжело вздохнула, продолжая перебирать волосы неторопливо начала: — Никогда не показывай, насколько тебе неприятно слышать их слова. Улыбайся и игнорируй. Их слова не должны ничего для тебя значить. — Но мне неприятно это слушать! — обиженно протянул он. — Как только они поймут, что это тебя задевает, они никогда не замолчат, — горько ответила ему женщина. Она растрепала ему волосы и наставительно произнесла: — Улыбайся и знай, ты лучше них просто потому, что в отличие от них ты стараешься. Улыбайся, Витя. Улыбайся и никого не слушай. Полночи мальчик обдумывал мамины слова, вертясь в скрипучей кровати. Цветастый плед, сшитый из кусочков ткани, то и дело норовил сползти. Забывшись в беспокойном сне, он скользил там по льду, выписывая круги и делая первый аксель в полтора оборота. Злые одноклассники кричали что-то с трибун, но Витя был наедине со льдом. Он улыбался. ++ У бортика Витя стоял с колотящимся сердцем. Коньки, которые мама купила на деньги с продажи дорогого кашемирового пальто, оставшегося от отца, сидели идеально и были достаточно раскатаны. Сшитый мамой костюм подчеркивал молочный цвет кожи и яркие голубые глаза. Удобные черные брюки нигде не жали, а короткие синие перчатки без пальцев Виктор был готов носить и вне катка. На трибунах сидели переговаривающиеся зрители, софиты, отражаясь от льда, слепили. Громкий голос диктора произнес: — Виктор Никифоров! — под вежливые хлопки зрителей, мальчик, чувствуя, как колотится его сердце, выехал на лед. Он сделал несколько пробных кругов, затем остановился в центре катка и опустил голову, ставя ладони на талию. Первые аккорды мелодии потушили бушующее в груди волнение, Витя резко ударил ногой, выбивая ледяную крошку — только коротко блеснула радуга на кусочках льда, и помчался вперед, полностью отдаваясь музыке. Да, его прокат был не идеален и многие сложные элементы он выполнять пока не мог, да и приземление он завалил, коснувшись рукой льда, но зрители, прежде вяло наблюдающие за соревнованиями, аплодировали ему вполне искренне! Со льда Виктор сошел, чувствуя себя победителем. Яков одобрительно потрепал его по волосам и негромко сказал: — Ошибки разберем позже. Но ты молодец, Витя. Выслушав оценки, Фельцман удовлетворенно хмыкнул и скомандовал: — Ну иди, переодевайся. И Витя заторопился, неуклюже переставляя ноги в чехлах. Радость распирала — настоящие соревнования, высокие оценки! Он сиял искренней улыбкой, мечтая как расскажет о произошедшем маме. Мальчик совершенно не смотрел по сторонам и потому не ожидал резкого толчка в плечо. Ноги чуть не подломились, он больно врезался в стену. — Чего лыбишься? — резко спросил его мальчик постарше. Витя помнил его — он выступал раньше и набрал меньше баллов. Ладони резко вспотели, Никифоров сглотнул, но продолжил широко улыбаться, чувствуя, как где-то в горле колотится сердце: — Почему же я должен грустить? — Потому что тебе даже в финальную тройку не попасть, малявка! — Завтра увидим, — продолжая улыбаться, ответил ему Витя. Пацан цикнул и ушел, а Никифоров заторопился в раздевалку. Его шкафчик был приоткрыт, а в оставленные без присмотра кроссовки кто-то добрый демонстративно натолкал кнопок. Это выглядело как предупреждение. Витя улыбался, вытряхивая железячки из обуви, улыбался, натягивая спортивный костюм, улыбался, получая промежуточную медаль второго места и улыбался дома, рассказывая маме о первом этапе соревнования. За окном висела радуга — не яркое коромысло, а крохотный кусочек. ++ Вите было пятнадцать, когда он впервые получил надушенную записку от одноклассницы. Красивая девочка Оля и пшеничной косой до пояса и яркими голубыми глазами и упругой грудью, которую было видно в вырезе блузки, улыбалась, дожидаясь ответа. Никифоров не знал, что делать. Он заправил выбившуюся из низкого хвоста прядь, еще раз пробежался по ровным строчками в завитушках и призадумался. Оля не нравилась ему вовсе. Откровенно говоря, ему некогда было думать о девчонках — все его мысли занимали лед. Совсем недавно он дебютировал на чемпионате мира среди взрослых, выиграв бронзу и теперь собирался улучшать результат, пропадая на катке под недовольство Якова. Парни из дальнего угла пялились на него угрожающе и Витя рефлекторно широко улыбнулся, заставляя Олю просиять. — Пойдем завтра после тренировки гулять? — предложила ему приблизившаяся девушка, хватая его за локоть, на который он недавно неудачно приземлился. — Хорошо, — чувствуя давление на синяк, сдавлено ответил Никифоров. После тренировки, чувствуя, как ломит натруженные ноги, Витя плелся на малую Садовую. Оля опоздала на двадцать минут — к тому моменту Никифоров уже успел потрогать вращающийся шар, попытаться закинуть монетку к коту Елисею (неудачно) и почти решился уйти. Оля подхватила его под локоть и весело щебетала что-то о школе, о том, как ей позавидовали все ее подружки. Витя шел по брусчатке, чувствуя тонкой подошвой кед каждый изгиб, рефлекторно пытаясь оттолкнуться, будто бы он все еще на льду. Оля продолжала говорить, затем затянула его в темную арку, привстала на цыпочки (Витя как раз недавно вытянулся, заваливая даже самые простые прыжки один за другим и долго переучивался, костеря собственное тело) и потянулась за поцелуем. Мягкие девичьи губы ткнулись в обветренный витин рот, а смелые руки притянули чужие ладони на девичью талию. После короткого ступора Никифоров отпрянул, врезаясь в стену. Ладони, казалось, до сих пор ощущают ужасно мягкие бока. Оля подняла на него глаза, кажущиеся черными в полумраке арки и произнесла: — Ты — чемпион мира, я — самая красивая девушка школы, мы идеально смотримся вместе, верно? То, что некоторые фигуристы подлизывались к нему из-за недавнего чемпионата, Витя знал. Но то, что это вызовет ажиотаж и у его одноклассников… Ощущать, что кто-то хочет с ним встречаться просто потому, что он выиграл медаль было мерзко. Никифоров тяжело вздохнул и ответил: — Нет, неверно. Извини, я слишком занят тренировками, чтобы отвлекаться на что-то еще, — он развернулся на пятках и скользящим шагом, будто на льду, и зашагал к метро, оставляя растерянную Олю стоять в полутьме арки. В груди кипело жгучее разочарование, руки сжимались в кулаки. Витя смотрел на небо и не видел ничего, кроме серой хмари. Он так хотел опять увидеть радугу… А ночью ему впервые снился не лед, софиты и соревнования, а поцелуй. Горячий поцелуй, правильно-твердые бока под ладонями, твердые губы и хриплый голос. Мужской. Три недели Витя пытался понять, что это за выверт сознания, а затем пришел к маме, уткнулся лбом в мягкие колени и тихо признался: — Мам, мне, кажется, нравятся мальчики. Стук спиц прекратился, клубок красной пряжи скатился на пол, оставляя длинную красную дорожку. Женщина ласково провела по длинным волосам сына, сейчас не собранным в хвост. Теплая и нежная мамина рука с твердыми мозолями от тяжелой работы, дрожала. Витя сильнее обнял мягкие колени, чувствуя, как щиплет глаза. Рука женщины уже увереннее двигалась по волосам, ероша пепельные прядки. — Такое бывает, Витя, — сдавленным голосом произнесла его любимая мама, не прекращая гладить по голове. Затем она остановилась, обеими руками повернула голову сына к себе, открывая его лицо от коленей и, вглядываясь в такие же голубые как и у нее глаза, твердо произнесла: — Но тебе не стоит об этом больше никому говорить. ++ Виктору Никифорову двадцать шесть. Он уже сам выбирает музыку для своих программ и вносит значительные изменения в узор. За плечами — пять золотых медалей, многочисленные рекламные контракты, покупка собственного жилья. За плечами — неудавшиеся отношения с девушкой и тремя парнями, которые требовали соответствия образу идеального героя России, надорванные шнурки, затупленные коньки, изрезанный костюм, шепотки за спиной, сталкер, срезавший его хвост после тренировки. За плечами годы тасовки масок — чемпиона России для прессы, отличного, ветреного и капризного, но профессионального фигуриста для Якова, способного удивлять зрителей снова и снова, идеально-безалаберного кумира для фанатов. Настоящий он — тот самый Витя Никифоров, обычный человек, заперт где-то глубоко внутри, в темноте, бродит в поисках радуги. Но вокруг лишь оставшийся от нее пепел. Настоящий он с мамой. И с Маккачином, но пес уж точно принял бы его любым. Он бывает самим собой так ничтожно мало, что начал забывать, когда в последний раз действительно искренне смеялся с кем-то другим. Виктору хотелось выть от бессилия и одиночества. Последняя его программа был почти криком о помощи. Найдись! Не покидай меня! Криком, которого будто бы никто и не разглядел. Золотая медаль тянула к земле почище пудового камня и Витя не знал, как он теперь будет кататься, как сможет кого-то удивить. Он бродил среди закованных в пиджаки конкурентов, их тренеров, судей и спонсоров, растягивая губы в профессиональной улыбке, которую тихо ненавидел. Тонкая ножка нетронутого бокала с шампанским медленно нагревалась. Фигурист был отвратителен сам себе. Вдохновение Виктора Никифорова мертво, да здравствует Виктор Никифоров! ++ Витя сидел, прижимаясь к теплому боку Маккачина и не мог поверить своим ушам, чувствуя, как сердце колотится где-то у горла. В хмуром небе крича, летали чайки, собака едва слышно дышала, а Юри смотрел на него из-за своих толстых стекол. Тот самый японец, уничтоживший рутину на банкете после Гран При. Тот самый японец, который понял, что именно Виктор хотел сказать своей программой и даже ответил ему. Тот самый японец, который вел себя искреннее, чем Никифоров когда-либо мог позволить себе. Он улыбался, стеснялся, плакал, дрожал от страха и одновременно был ужасно решительным. Он был сильным. Он казался Виктору куда сильнее его самого. Тот самый японец сейчас, вскочив с песка, убежденно просил: — Я хочу, чтобы ты был самим собой, — и крики чаек на мгновение пропали. Никифоров смотрел на Юри не отрываясь, чувствуя, как поднимается в груди счастье. За спиной на небе медленно расходись облака. Им еще многое предстояло пройти вместе. Но, сжимая чужую ладонь, Виктор был уверен, через все небо тянулось коромысло восставшей из пепла радуги.