Следы на снегу

Осталось пить без просыпа, До белых поросят. Здесь нет другого способа Устроить город-сад. Д. Быков

- В асфальт тебя укатаю, сука, если рыть не прекратишь. Сказано было спокойно, со знанием дела, и Анька сразу поняла – не врут. Трубка выпала из ставших вдруг ватными рук и, качаясь, повисла на черном пружинистом проводе. Короткие гудки забарабанили по вискам. Анька медленно сползла на пол по стенке, спину под задравшейся водолазкой обожгло холодом кафеля. Закрыла глаза. А когда открыла - рядом сидел Мурзик, выжидательно глядя круглыми желтыми глазищами – есть хотел. - Дура ты, Анька. Набитая. Журналистка хренова, - сказала она себе. Мурзик подошел и ткнулся мокрым носом в ладонь. Анька упала лбом на колени. В животе, в районе пупка неприятно тянуло, а сердце, кажется, билось сильнее, чем ему полагается. А что если... Вон там, в соседнем доме, на девятом этаже - снайпер с винтовкой? Ну зачем, зачем она ввязалась в эту историю с Американцем, вообще - зачем взялась за эту статью?.. Кулак врезался в стену. Вздрогнули расписные тарелочки на полке выше. Боль, пятна крови - и полнейшая, чистейшая, экзистенциальная пустота. * * * За несколько недель до этого. Анька встречалась с Американцем в "Макдональдсе". Американец опаздывал. Четверть пятого, полпятого, без четверти пять. Она сидела за столиком, пила безвкусный кофе, поглядывая на свежую газету. На передовице - статья о чиновнике минлесхоза, хапнувшем взятку. Фото чиновника подтверждало, что взятки он брал: такой расплывшейся, как тесто для блина, рожи Анька отродясь не видела. Когда длинная стрелка часов достигла двенадцати и медленно поползла дальше, Аньку стало трясти от нетерпения. Она вглядывалась в людей за окном: все они спешили по своим делам, укрываясь зонтиками от дождя. В луже, прямо под окном, гордо вышагивал малыш в красных резиновых сапожках. Американец, как обычно был загадочен: назвал адрес, сказал – приезжай, и все. Анька сразу подорвалась – давно не виделись, и такой загадочный тон означал одно: будет интересно. Ну и где же он теперь?.. Динамик над головой цедил какой-то бодрый популярный мотив. Стеклянные двери то открывались, то закрывались. Пахло сыростью и чем-то тошнотворно-съедобным. - Хай! Анька вздрогнула, повела плечом, потом - подняла взгляд. Американец стоял над ней, белозубо улыбаясь, настойчиво пихая к столику щуплого невысокого парня в толстом свитере. - Прости, замотался, дела! Знакомься, Нютка, это Шек, мой приятель. Приятель пробормотал что-то, щуря и без того узкие глаза. Имя или фамилия такая - Шек? - Мой информатор, - все еще улыбаясь, пояснил Американец. Шек кивнул. Наверное, все же фамилия, решила Анька. Они подсели за столик, и Американец принес три разваливающихся прямо в руках гамбургера, рожок мороженого для Аньки и кофе. - Вот подохну я от этой жратвы скоро, - говорил он, но тем не менее, гамбургер ел. - В Америке пристрастился? - ухмыльнулся Шек. - Угу. Вообще-то, Американца звали Сенькой, он был высокий, худой и кучерявый, в очках и в джинсах, нарочито протертых на коленях до белизны. Никаких американских корней у него не имелось, но в конце восьмидесятых ему удалось уехать в Израиль, потом - в Штаты. А два года назад он неожиданно вернулся. На родину потянуло, говорил он, но Анька знала – Американец страшно хотел серьезной работы, которой там, в США, ему было не видать. А тут – перестройка, столько материала! - Ну, как твои делишки? - он воткнул в Аньку прозрачно-голубой взгляд. Цепкий такой, не хуже клеща. - Петрович пристал со своей идиотской статьей о консервах… Пиши, мол. Расследование века! - Анька засмеялась. - Скучаешь, значит? - Да как-то не... - Оно и видно, как не, - хохотнул Американец. - Но скоро будет весело, обещаю, друг. Его тон Аньке понравился. И этот лихой блеск в глазах. Американцу завидовали, его не любили, но он всегда плевать хотел на других. И вот когда его глаза горели этим безумным диким огоньком азарта - это тушите свет. - Давай-ка, Шек, свои бумаги, - скомандовал Сенька. Шек вытащил из рюкзака объемную картонную папку с лопнувшими завязками, туго набитую. - Вот, Аня, вот это - дело. Натурально. Это не консервы тебе. - Сохацкий! - полушепотом выдохнула Анька, перебирая листы и фотографии. * * * - Сенька... Это будет сенсация! Если мы сможем прижать им хвост, если напишем об этом… О! Анька нервно постукивала по пластику стола карандашом. Тук-тук. Тук-тук-тук. - Вот только Петрович - никогда! Никогда, - выпалила она. - Старый хрен зассыт, конечно, - согласился Американец. - Но есть же и другие, а? Ты видишь – шанс разделаться с этим мудаком реальный! Но чтоб не упустить – надо браться сейчас. - Сенечка! В волнении она покусывала кончик карандаша, ерошила короткие волосы. Листала документы, перечитывала, быстро наговаривала обрывки мыслей на диктофон. Американец пил уже третий стакан кофе и выглядел довольным сверх всякой меры. Анька работала в небольшой "желтой" газетенке, охочей до сплетен о знаменитостях и историй о маньяках и убийцах. Училась в Москве, могла бы там и остаться, но все-таки Питер – родной город. Сейчас в ее руках были доказательства причастности депутата Сохацкого к незаконным поставкам оружия в одну бедную, но гордую и очень воинственную страну. Неоспоримые доказательства, которые опубликуй - начнется волна разбирательств. - Сколько Шек хочет за эти документы? - шепотом спросила она Американца. - У Шека личные счеты, Анька, - таким же шепотом ответил тот. - Это лучше всего - когда они идейные. На все пойдут. - А ты сам? - Я? Ну, а мне все лавры, - расхохотался он. Но что-то было еще за этим веселым смехом – что-то личное и больное. - Не боишься, значит? Что тебя достанут люди Сохацкого? Они почти вплотную сдвинули головы, и Анька могла подробно рассмотреть шрамик над переносицей у Сеньки - наверное, в детстве подрался. - Я ничего не боюсь, Нюта, - сказал он вдруг очень серьезно. – Устал бояться. И видеть, как другие бояться – тоже устал. Предлагаю соавторство. Мне нужен помощник. Берешься за дело или нет?.. * * * За дело Анька взялась с азартом. Еще бы – ей, недавней студентке – такая удача! Как в кино и лучше. Собственное имя ей уже виделось на передовице самых известных изданий. Американец гонял ее в хвост и в гриву. Пару раз он лично ездил на заводик, который служил прикрытием для Сохацкого. Ночами они проявляли пленки, а днем – часто встречались с то с информатором, то с людьми Американца. Время было сложное – и безумно, до нервной трясучки интересное, придя домой, Анька, хоть и валилась с ног, но все же заставляла себя до глубокой ночи снова и снова перечитывать материалы, которые дал ей Сенька. Только иногда, включая новости, она задумывалась, что это может быть опасно. Но она знала – пока рядом Американец, ничего дурного не случится. * * * Обыкновенный, ничем не отличающийся от других вечер ноября почти перешел в стылую ночь, когда Анька возвращалась домой от метро. Идти всего каких-то пятнадцать минут, через пустынный школьный двор, мимо пятиэтажек – но по закону подлости почти нигде не горели фонари. Парочка имелась возле школы – и только. Калитка школьной ограды хлопнула так громко, что Анька обернулась. От угла отлепились две тени, и Анька стала нащупывать в кармане газовый баллончик, понимая, что если это люди Сохацкого, то ей – крышка. Идти спокойно. Не бежать. Не дергаться. Тени, казалось, уже почти пыхтят в затылок, топчутся сзади, разминая кулаки с кастетами. Воображение рисовало крепких парней в спортивных костюмах, бритых и злых. Бандитский Петербург. Тени за спиной расхохотались, потом звякнула об асфальт бутылка, послышался мат. И Анька не выдержала, сорвалась в бег, будто стометровку сдавала: до ларьков у дома, а там уже и окна видны. Лифт не работал, но она взлетела на свой восьмой этаж, распахнула дверь... - Мама?.. Замерла в коридоре. Мама вышла из кухни, веселая, в фартуке поверх новой, золотистого цвета "с блеском" блузы. - А у нас Таисия Львовна, помнишь? Она со мной работала на заводе... Анька устало опустилась на скамеечку под вешалкой. От чужого пальто пахло улицей, мокрой шерстью, собакой и духами. - Мы "Мимозу" сготовили... будешь? - Спасибо. В зале бубнил телевизор. Анька захлопнула дверь в свою комнату – и села прямо на пол. Ноги подкашивались, сердце билось как сумасшедшее, разбирал нервный смех. Она и не заметила, как до боли сжала в руке ключи – бороздки отпечатались на ладони. А вдруг – на нее вышли? Как? Они были так осторожны с Сенькой… Она заставила себя сесть за пишущую машинку – надо сдавать наутро статью, Петрович не погладит по головке, если она ничего ему не принесет. До двух ночи она писала об осточертевших светских сплетнях, потом все же уснула - прямо за столом, щекой на кипе бумаг. И последнее, что запомнила - запах лакированного дерева, запах бумаги... ...запах дыма. По ковру ползали языки пламени, взбирались по занавескам, хрустели обоями, черные щупальца поднимались к потолку, и Анька задыхалась, кашляла, но не могла встать - как будто что-то держало ее. Или кто-то... Она резко рванулась вперед - и больно ударилась губой о край книжной полки. Поморгала. Сон! Но запах дыма никуда не делся - настойчиво лез в нос. Анька подскочила, нашарила выключатель - тихо. Рывком открыла дверь, выглянула в смежный зал - тоже спокойно. И на кухне. И в коридоре. Тогда где же?.. К запаху дыма примешивалась сера и паленый пластик. Тянуло из форточки на кухне. Анька подошла - и остолбенела: возле площадки горел джип их соседа с пятого, Родьки. И как в кино: сначала тихо-тихо, вдруг - крики, сигнализация орет, потом – пожарные сирены. По двору бегал, хватаясь за голову, Родька, даже отсюда было слышно, как он вопит, что конкуренты взорвали. Совпадение? Не бывает таких совпадений! - Ужас какой! - мама от двери всплеснула руками. – Жить спокойно нельзя! Она ведь тоже смотрела телевизор, она боялась. До утра Анька не могла заснуть - только и способна была, что тупо смотреть в окно, прислонившись спиной к кухонной тумбочке. Ее трясло, а на столе давно остыл и покрылся маслянистой тонкой пленочкой чай. * * * Когда ей позвонили посреди ночи и сказали, что сожгут квартиру, Анька сдалась. Два часа она ходила по комнатам, пугаясь каждого шороха и натыкаясь на углы мебели. Ее терзало решение, мучило, как мучает тяжелая болезнь, пожирающая изнутри. Срочно нужно было поговорить с Сенькой, объяснить. Она почти не соображала, что делает, и номер набирала в состоянии сомнамбулы. - Сенька?! Сенька! Они… Связь на том конце прервалась. На тумбочке у кровати мерцал зеленым круглый циферблат будильника. Четыре ноль восемь утра. Темно, хоть глаз выколи, издалека доносятся гудки поездов. Звонок. Дрожащей рукой Анька сняла трубку и прижала к уху. Тяжелая, холодная, она оттягивала ладонь. - Нют, ты знаешь, сколько времени? Я… - Сенька… Где ты живешь?.. – ее голос стал удивительно высоким, писклявым. За шебуршанием помех слышно, как Сенька ругается – почему-то по-английски. * * * Американец жил почти в самом центре, в квартире, которая когда-то, наверное, была частью коммуналки, а теперь состояла из двух огромных комнат и кишкообразной кухни. - Ну и что ты натворила? – Сенька был поразительно бодр, несмотря на то, что наверняка не ложился. - Что?! Что натворила?! Да ты… - Входи, нечего на пороге стоять. Анька коротко кивнула, мельком бросив взгляд в зеркало в прихожей. Красные от недосыпа и усталости глаза, под которыми залегли глубокие тени, вид злой и замученный. - Проверила – не следят?.. Анька хотела огрызнуться – но в голосе Американца совсем не было насмешки. Только беспокойство. - Вроде нет. Американец посторонился, впуская ее в комнату, заваленную книгами и стопками журналов. Анька плюхнулась на диван, рюкзак кинула в угол, под торшер. - Они… Они грозили мне, что спалят квартиру. Что возьмут в заложники маму. Она сидела, подобрав ноги, обхватив колени руками. Взъерошенная челка закрывала глаза, но Анька не плакала, она просто сидела, тупо уставившись в маленький черно-белый телевизор. - Сенька… Во что я ввязалась… Американец ничего на это не ответил, отвернувшись к высокому окну. Анька чувствовала, как он напряжен – словно натянутая струна, словно ружье на взводе. Драться или бежать – таков выбор перед лицом любой опасности, древний, животный инстинкт. Сенька всегда предпочитал драться. - Ясно, - бросил он коротко и жестко. Свистел, надрываясь, на кухне чайник. За окнами уныло бормотал дождь, серенький рассвет вползал в комнату; что-то шепелявил, шипя, телевизор – Анька почти ничего не понимала из того, что он говорил. - Не могу я так, Сенька, - прошептала она. – Я маму – знаешь – заставила в Тверь к родне уехать. Тебе-то все равно, тебе – терять нечего! - Знаешь ли, жизнь - это не «нечего», - отрезал Американец. – А если ты решила, что все будет даваться просто – то грош цена тебе как журналисту! Мы не цветочки разводим. Это политика, Аня. И тут не будет честной борьбы. Анька вдруг с ужасом осознала, что он прав. Кто она? Всего лишь девчонка, окончившая престижный вуз, окрыленная мечтами и мало что знающая о мире вокруг. И по незнанию этому она взялась за то, за что никогда бы не взялся человек более опытный и разумный. Только такие упертые дураки, как Сенька, лезут бороться с мельницами, заведомо зная, что мельницы все равно всегда побеждают. Осознание горьким комом застряло в горле. - Мне вот только одно интересно: как они на тебя вышли? Кому сболтнула лишнего?.. – продолжил Сенька. Но вдруг подавился словами. Подошел, сел рядом на диван, взял в ладони ее лицо и, заглянув в глаза, тише и спокойнее произнес: - Я тоже подставляюсь, Нютка. Но если ты боишься – я пойму. Не вижу смысла подставлять еще и тебя, если ты не готова. Анька закусила губу. Руки дрожали, а в голове пульсировала одна лишь мысль: бежать. Так далеко, так быстро – чтобы ее не поймали. Сквозь слезы, щиплющие глаза, она видела взгляд прозрачных глаз Сеньки, ледяной, как январское небо. Она сжала и вновь разжала кулаки. - Я не готова. Прости. * * * Статья вышла. Как предсказывал Сенька, разгорелся скандал такой силы, что несколько недель телевизионщики обгладывали эту тему не переставая. Анька не включала телевизор, благо, ее завалили работой в редакции, и думать о статье времени не было. Только возвращаясь домой по вечерам, она привычно жалась к стенам пятиэтажек, передвигаясь перебежками. Зачем-то поменяла замки на дверях, как будто это могло остановить «их». Мама чувствовала ее страх, но не спрашивала. Американец был счастлив тем, что вывел на чистую воду очередного зарвавшегося чиновника. Называл это дело самым серьезным и сложным за всю свою карьеру, и так оно и было. Громкая известность его не привлекала, но то, что прокуратура заинтересовалась делами Сохацкого, Американца радовало безмерно. Анька боялась, что услышит в новостях о его смерти. Но со временем страсти улеглись, и Анька смогла выдохнуть. Она убедила себя, что поступила правильно, самоустранившись. Почти убедила. * * * Анька шла вдоль набережной, пустынной и унылой, и колкий снег пытался выстудить все тепло. За белой мутью маячили острые профили лебедок и кранов, вырастали, как башни, очертания барж. Утренний выпуск новостей вспоминался с ужасающей подробностью: в подъезде собственного дома застрелен известный журналист Арсений Громов. И весь день – в таком же снежном вихре, ледяном и страшном. Звонки, слова, слова… Но мосту Анька остановилась, прислонившись к перилам, в ее руке сигарета чертила восьмерки и спирали, мигая красным глазком. По нехоженому льду Невы тянулись чьи-то одинокие следы, и ударила мысль – странная и глупая: все, что делал Сенька – такая же цепочка следов на снегу. Сенька верил, что пока он способен – он должен идти и делать то, что нужно делать. А город накрывала метель. Следы исчезали. Ноябрь 2016 – февраль, 2017 г.