we aren't bulletproof

Первые лучики восходящего солнца освещают яркой оранжевой полоской светло-розовые обои в крупный цветочек, местами потрепанные временем и пожелтевшие от длительной сырости. В комнате стоит оглушающая тишина, изредка нарушаемая копошением крыс и насекомых на крыше. Вдоль стены напротив двери в комнату расположена маленькая кровать, выкрашенная в тон обоям. Впрочем, все здесь абсолютно розовое и кричит о том, что эта комната когда-то принадлежала маленькой девочке, сходившей с ума по диснеевским принцессам, изображенным на детском мягком одеяльце, под которым лежит явно не маленькая девочка: слишком крупный, ровно вздымающийся бугор тихо похрапывает совсем не по-девчачьи. Из-под одеяла торчит каштановая копна волос, растрепавшихся по подушке. Солнце на ясном небе светит все ярче и с каждой минутой поднимается выше, проникая редкими лучиками в комнату через щели на окнах, забитых деревянными досками, оседая на пыльной поверхности мебели. Лучи добираются до белой двери комнаты — исцарапанной, разодранной будто когтями дикого зверя, пытающегося вырваться наружу. Вход забаррикадирован с внутренней стороны небольшим, все таким же нежно-розовым комодом на случай, если заявятся незваные гости. На двери красуются алые следы давно засохшей крови в форме человеческой ладони, спускающиеся вниз по крашеному дереву, как в каких-нибудь банальных ужастиках. Кто-то отчаянно пытался выбраться из розовой комнатки, навсегда пропитавшейся смрадом, который не вывести отсюда уже ничем. На первом этаже дома раздается неожиданный громкий грохот, и бугорок на кровати резко дергается, хрипло выкрикивая: — Блять! Из-под одеяла выскакивает взлохмаченный парнишка лет восемнадцати, сжимающий двумя руками пистолет, направленный прямо на дверь. Под глазами у него залегли огромные темные круги, на каштановой голове образовалось птичье гнездо, а лицо бледное, с сероватым оттенком. Своим видом он слегка напоминает их. Спал парень в одежде, даже не подумав снять ботинки, крепко перевязанные шнурками несколько раз вокруг ноги чуть выше лодыжки. Парнишка какое-то время таращится своими огромными темными глазами на дверь, прислушиваясь к внешним звукам, но, так ничего больше не услышав, облегченно выдыхает, медленно опуская оружие. Он присаживается на край кровати, и неожиданно по комнате разносится звонкий хлопок ладони по лбу. — Спокойно, Чон Чонгук. Чего трусишь, как девчонка? — шепчет парень сам себе и кладет пистолет рядом с собой на мягкий матрас, сгорбившись и потирая сонные распухшие глаза. Он не может сказать точно, когда в последний раз спал полноценным крепким сном. Возможно, это было до всего этого. Слово «бодрость» стало чем-то мифическим, высшим, слишком роскошным для Чон Чонгука. В сутки он спит от силы три часа. Самые рискованные три часа в его жизни. В этот промежуток времени он бывает как никогда уязвим, открыт для внешнего мира за сомнительно безопасными стенами. Легкая добыча. С бешеным сердцебиением он укладывается спать там, где приходится, сжимая в руке такой родной пистолет, а в кармане — готовый к атаке в любую секунду — складной армейский нож. Перед сном Чонгук даже молится, надеясь не проснуться другим и не забыть о том, кто он. Умывшись водой из бутылки и приведя в порядок гнездо на голове, Чонгук выглядит уже более адекватным: мешки под глазами слегка уменьшаются, а лицо приобретает более здоровый оттенок, делая его живее. В животе вдруг урчит на всю комнатку. К завываниям пустого желудка Чонгук давно привык. С грустью и чуть ли не со слезами на глазах он частенько вспоминает всю ту вкусную и сытную еду, которую ел прежде, которой всегда хватало и которая теперь так же, как и бодрость, перешла в разряд мифического. Он бы с большой охотой отдал все, что у него еще осталось, за кусочек теплой пиццы с тянущимся сыром и ветчиной. Порывшись в рюкзаке, лежащем на маленьком столике для рисования, Чонгук выуживает шоколадный батончик и, медленно разрывая обертку, залезает с ногами на детскую кроватку, на которой толком и улечься нельзя — слишком мала для него, чем вдвойне портила и без того жалкий сон. Он жалеет, что потратил драгоценные часы покоя впустую. Уж лучше бы лег на полу, хоть ноги вытянуть можно. Теперь спина ноет, а это проблематично для человека, находящегося в вечном движении, в вечном побеге. Гук приступает к завтраку, откусывая от батончика маленькие кусочки, медленно и тщательно разжевывая, рассасывая растаявший на языке шоколад и запивая все той же водой в бутылке. Силы, чтобы двигаться дальше, придает, но сытости практически нет. Хочется потянуть время, посидеть еще немного в спокойствии, поразмышлять о прошлом. Но, с другой стороны, рассиживаться нет времени, нельзя оседать надолго на одном месте. Нужно скорее выдвигаться, пока их в округе не скопилось. При таком раскладе придется остаться в этой розовой клетке еще на сутки, а этого допустить никак нельзя. Опасно. Чонгук спешно запихивает в себя батончик и осушает маленькую пластмассовую бутылку с водой. Этого должно хватить на бо́льшую часть дня. Вода также в дефиците, а из ржавых кранов в заброшенных домах вытекают только насекомые и густые капли вонючей, коричневой жидкости. Пересчитав оставшиеся патроны и накинув на плечи не самый маленький рюкзак, Гук осторожно, боясь поднять шум, отодвигает комод в сторону от двери. Пистолет наготове, уверенно сжатый в вытянутой руке. Другая рука тянется к дверной ручке. Повернув ее на себя, Чонгук медленно открывает дверь, предательски скрипнувшую в мертвой тишине и выдающую его с потрохами. Чонгук неосознанно кусает нижнюю губу, пытаясь совладать с нервами. Он шагает за порог, оглядываясь по сторонам и лишь крепче сжимая рукоять пистолета. Почти бесшумно ступая по мягкому ковру в коридоре, Гук начинает продвигаться вдоль стены к лестнице на первый этаж. От звенящей тишины только хуже. Она давит на сознание, охотно подбрасывая различные сюжеты, которые могли бы произойти здесь и сейчас. Вполне ожидаемо, что кто-то выскочит из-за угла и набросится на него. Сердце бешено колотится, неприятно пульсируя в висках. Хорошо бы сейчас сорваться с места и рвануть на всех парах, не медля в ожидании чего-то страшного, но это лишь шум поднимет и заманит их прямо к Чонгуку. На трясущихся ногах Гук медленно спускается по лестнице, молясь, чтобы дерево под ботинком не скрипнуло, как бывает все в том же банальном ужастике. Вот только этого не хватало для и без того напряженных, как натянутая струна, нервов парнишки. Но, к его удивлению и счастью, никакого скрипа не происходит, и вот он уже стоит в коридоре, оглядываясь по сторонам, а напротив — дверь на улицу. Вот оно. Единственная преграда между мальчишкой и диким, свихнувшимся миром. За входной дверью вновь раздается такой же неожиданный и сильный грохот, как в первый раз, отчего у Гука, как у напуганного кота, волосы на затылке дыбом встают. Он рефлекторно вжимается в стену за спиной, в нахлынувшем страхе пятясь куда-то назад. Рука, минутами ранее уверенно державшая пистолет, теперь дрожит, как осенний лист на ветру. — Твою мать, — шепчет Гук на выдохе, уставившись на дверь испуганными глазами. За ней слышится копошение и уже знакомый, поселившийся в голове навсегда звук. Это оно. Вечно голодное, безжизненное существо. Чонгук жмурится и глубоко вдыхает кислород, пытаясь взять себя в руки. Он прислушивается к шуму за дверью — оно там одно. Существо впечаталось в нее, оттуда и источник грохота. Неужели почувствовало Гука? Если оно здесь, то скоро придут и другие, тогда точно не удастся выбраться сегодня, а торчать еще сутки в тошнотворно-розовой комнатке парню не особо хочется, а другие комнаты дома совсем не пригодны для ночевки. Окончательно придя в себя спустя две минуты, Гук сует пистолет в карман толстовки и вытаскивает нож. Выстрел поднимет шум, а убийство лишь одного из них того не стоит — на звук сбегутся другие, поэтому придется действовать менее приятным, но более безопасным для жизни методом. Рукоять ножа холодит кожу ладони, не давая расслабиться. Гук медленно подбирается к двери и вновь прижимается к стене. Никакой план не нужен, чтобы убить одну тварь. Чем скорее он это сделает, тем быстрее покинет это место и двинется дальше в неизвестном ему самому направлении. Поэтому Чон, не задумываясь больше ни на секунду, поворачивает ручку. Дверь с характерным скрипом отворяется, и снаружи слышится более громкое хрипение — оно слышит и реагирует. Чонгук крепко сжимает нож, уже занеся руку для удара. Звуки, которые издает существо, становятся все громче по мере его приближения. Чонгук тяжело сглатывает, вновь прикусив и без того искусанную губу. Хруст сухих листьев под обувью точно дает понять, когда оно добредет до двери. Один шаг. Еще. В дверях показывается оно. Это женщина лет сорока. Бывшая женщина. Бывший человек. На нем рваное платье, покрытое грязью и пятнами крови. Сморщенная кожа по цвету серая, как асфальт, а шея до такой степени обгорелая, что сквозь мышцы и гнилое мясо кости виднеются. Половина головы почерневшая и обуглившаяся от гари, а волос местами и вовсе нет. Человек бы не смог выжить в таком состоянии. Умер бы. Но вот только это не человек. Это тварь, жрущая плоть неожиданно острыми зубами и разрывающая ее голыми руками. Несет от нее смертью. Этот запах повсюду, он въелся во все поверхности этого проклятого мира и вряд ли скоро выветрится. Как только в дверном проеме показывается голова хрипящего существа, Чонгук резко подается вперед, с размаху вгоняя острое лезвие ножа точно в висок. Чтобы проломить крепкую кость черепа и всадить острие в прогнившие мозги, необходимо прикладывать больше усилий, чтобы навсегда покончить с существованием твари. Небольшая доза адреналина выплескивается в кровь. Чонгук часто дышит, смотря на рухнувшее тело с ножом в башке. Не первый раз ему приходится проделывать такое, но каждый раз дрожь в кончиках пальцев, учащенное дыхание, живот крутит и сердце колотится бешено. Чонгук наклоняется к мертвецу и хватается за рукоять ножа, резко дергая ее на себя. Лезвие с противным хлюпаньем выскальзывает из образовавшегося отверстия, и оттуда брызгает темная, почти черная кровь, маленькой струйкой стекая на бежевый ковер чужого дома, давно покинутого и заброшенного. Гук вытирает окровавленный нож о светлую занавеску на окне, складывает и сует обратно в карман. Ни секунды больше не раздумывая, он поправляет лямки рюкзака на плечах и перешагивает через тварь, выходя на улицу и вновь держа в руке черный матовый пистолет. Температура в воздухе с каждым днем становится все ниже, оповещая о скором начале осени. Легкий летний ветерок разгоняет по улице мусор и опавшую листву, что приятно шуршит под ногами. Уж лучше слышать это, чем вечное, нескончаемое хрипение тварей. Солнце ярко светит, а на нежно-голубом небе ни облачка. Жаль, что нельзя сходить к морю и развеяться, как в старые добрые времена. В такую погоду Гук любил прогуляться по пляжу. Когда-то. — Ну, вперед. Новые приключения ждут, — горько усмехнувшись, негромко говорит Чонгук, смотря куда-то вдаль, где заканчивается длинная улица. Говорить с самим собой стало уже привычкой. Это хоть как-то разбавляет вечно звенящую в ушах и голове тишину, не позволяя забыть собственный голос. Накинув на голову черный капюшон толстовки, Чонгук выдвигается в путь, проходя мимо заброшенных жилых домиков, когда-то наполненных любовью и теплом, а сейчас — лишь смертью и холодом, что проникает внутрь через щели. Парнишка ускоряется, шагая по пустынной дороге, на которой теперь даже машина не собьет. Нечего бояться. Нечего? Ну конечно.