zwillinge

Тэхен слышал, как папа сорванным голосом шептал отцу о необходимости отгородить его, Тэхена, от «монстра», «урода», и просто «конченной мрази» хотя бы на время. Отец отвечал что-то неслышно, папа плакал, не в силах принять молчание сына и его разбитое лицо. Родители, желавшие оградить от фантомной опасности, заперли его в клетку с одной единственной, материальной и совершенно безумной опасностью; заперли и выбросили ключ. Навсегда. Его родители хотели уберечь сына, но в итоге бросили на растерзание безжалостно. По незнанию. Тэхен не мог их винить. Тэхен взял с собой всего-навсего два рюкзака с одеждой и несколько чемоданов с чистыми мольбертами, красками, своими старенькими палитрами, карандашами источенными, облезшими кисточками и маленьким альбомом. И он, кажется, даже был счастлив. Но потом — «Чонгук едет с тобой» и тэхеново сердце ухает куда-то в пятки. Чонгук предпочитал игнорировать его существование. Иногда он смотрел долго, не мигая, холодно так, что на десять Антарктид хватит, и молчал. А Тэхен ни с места двинуться, ни в ответ посмотреть, ноги прирастали к полу, а в груди сжимались стальные тиски. О его взгляд можно было порезаться — Тэхен невольно изрезал свою душу. Когда он украдкой искал ответ в этих глазах, то натыкался на неприступные стены и осколки собственного мира. У него внутри было пусто. Словно кто-то, живший внутри, ушел, содрав со стен обои и разломав всю мебель. В его глазах отражался только свет ночных фонарей. И его, чонгуковой души, он больше там не видел. Бабушка встретила любимых внуков радостным криком счастья, теплыми поцелуями и не менее теплым, пахнущим корицей пирогом, от которого у Тэхена желудок болезненно сжимался, и глупая квадратная улыбка на половину лица появилась. Дедушка улыбался радостно, обнял даже в порыве нахлынувшей нежности, похлопал внуков по (Тэхена — острым, Чонгука — крепким) плечам и помог отнести тэхеновы чемоданы в его отдельную комнату. Омега едва не запищал от радости, рассматривая белоснежные стены и открытое окно с кремовыми занавесками, развевающимися на легком ветру. На подоконнике — хрустальная вазочка с веточкой вербы, на стенах — старые-престарые картины в потрескавшейся раме. Его кровать была даже не деревянной — кованое железо, заправленная кремового цвета пушистым пледом. Тэхен расставил многочисленные баночки, склянки, подставки по полкам, сложил аккуратными стопками вещи в платяной шкаф и установил мольберт на тоненьких ножках возле окна. Тэхен свесился с подоконника, разглядывая кромку леса вдалеке и яркое, искрящееся солнечными бликами озеро. Он вдохнул терпкий аромат хвои, переплетающийся с шлейфом распустившихся цветов — васильков, нарциссов, ромашек, бергамота… По спине прошлась батарея мурашек. Тэхен впился пальцами ледяными в край подоконника, глаза зажмурил в ожидании удара или крепкой руки на своей хлипкой шее. Но минуты шли, а за спиной только холод и сжавшийся комок нервов где-то внутри. Омега оглянулся через плечо, но в комнате, как и до этого, был только он один. Даже дверь была все так же закрыта. Тэхен мучился от шквала запахов, ощущаемых остро и словно ножом по сознанию — самый вкусный, самый въедающийся в кожу, прямо внутрь эпителия, разлагающий Тэхена на миллиарды атомов — запах его альфы. Это было впервые и совершенно ново для него — никогда такого не было раньше. Спасение он нашел неожиданно, прибегая к тому самому озеру, которое заприметил еще в первый день приезда. Тэхен лежал на горячей земле, пахнущей полынью и земляникой. Горячее солнце приятно лизало его бронзовую кожу, выцеловывая каждый миллиметр, оставляя после себя след своей любви — едва заметный загар. Омега нежился под теплыми лучами, убаюканный пением птиц, запрятавшихся где-то высоко в верхушках деревьев, стрекотом кузнечиков и колыханием дикой пшеницы. Тэхен пропускал между длинных пальцев мягкую траву или сжимал зерна, перекатывая подушечками, а после закидывая в рот, ощущая приятную горчинку на кончике языка. Он неизменно носил с собой любимый альбом, зарисовывая или делая пометки, надеясь отпечатать красоту не тронутой человеком цивилизации. Цивилизации певчих птиц, раскачивающихся из стороны в сторону трав и верхушек могущественных деревьев, ветерка, одиноким волком гуляющего между травинками и теплого летнего солнца. Но в цивилизацию, неотъемлемой частью которой стал сам Тэхен, нежащийся в высокой траве, ворвался чужой, когда Тэхен аккуратными штрихами выводил свой любимый неизменный рисунок: ораву маленьких кроликов, пасущихся на северо-западе от Моря Спокойствия. — А почему именно кролики? — раздался веселый голос, отчего Тэхен вздрогнул от неожиданности, делая грубый штрих. На него смотрел загорелый парень, улыбающийся так ярко, что омеге невольно захотелось закрыть глаза. Тэхен закрыл альбом, чувствуя, как щеки рдеют под взглядом искрящихся глаз. Парень плюхнулся рядом, перекатывая между губ травинку, и склонил голову вбок, выжидающе смотря на Тэхена. В нос ударил сладкий запах спелых персиков, оседающих вкусным осадком во рту. — Я думаю, на Луне есть кролики, — тихо ответил омега, рассматривая свой источенный карандашик, словно видел его впервые в жизни. Ким замер в ожидании, думая, как этот альфа будет смеяться над его глупостями и обзовет тупицей, но парень задумчиво хмыкнул, поднимая взгляд на голубое небо с пушистыми ватными облаками. — Я читал, что тихоходки могут выдерживать не только максимальные перепады давления и температур, бешеную долю радиации, но и вакуум, поэтому почти семьдесят процентов тихоходок могут выжить в космосе, — сказал парень. Тэхен поднял на него взгляд, скользя от подбородка к ореховым глазам. — Однако наука — это скучно. Поэтому теперь я буду придерживаться твоей теории о кроликах, — хихикнул он, вызывая невольную тэхенову улыбку. — Но почему кролики? — Они пушистые и мягкие, — поняв, что этот парень с вкусным запахом персиков не будет смеяться над ним, ответил Тэхен. — Поэтому ты остановился на кроликах? — улыбнулся альфа. — Да. На огромных колониях лунных кроликов в забавных кроличьих скафандрах с ушками, выращивающих свою лунную морковку. — Лунную морковку? Но лунная почва не пригодна для сельскохозяйственной деятельности кроликов, — с беззлобной усмешкой ответил парень. — Может быть, кроличья наука продвинулась намного дальше человеческой. — Кроличья наука? — Ага. — А дома у них есть? — Я думаю, квартиры. — А что насчет домашних животных? — Может быть, божьи коровки? Или бабочки. — То есть на Луне не только кролики? — Конечно, им же будет одиноко там, на Луне, — улыбнулся квадратно Тэхен, кивая. Альфа смотрел на него воодушевленно, растягивая точеные губы в улыбке. Тэхен потупил взгляд, опустив голову, смущенный таким вниманием. Легкий ветерок приятно ласкал кожу, птицы перекликались где-то в вышине, а над Тэхеном этот забавный парень не смеялся, выслушивая его глупую теорию о глупых кроликах. — Но почему ты думаешь о них, кроликах? — спросил альфа, усаживаясь по-турецки и упираясь острыми локтями в колени. — Потому что меня пугает мысль о том, что мы одни во Вселенной, — сказал Тэхен, выводя пальцами узоры на чистом песке. — Я не имею в виду конкретно тебя или меня, а все человечество в целом. Вселенная настолько огромна, насколько огромная наша планета для маленькой пылинки. Мы — пылинки для нее. А что, если мы одни? То есть… в самом деле одни? Вдруг в мириадах Галактик больше нет таких, как мы? Таких же живых, которые могут улыбаться, плакать, смеяться, грустить, злиться, чувствовать себя одиноко и разбито? Мы такие… одинокие, — омега поднял голову вверх, вглядываясь в голубизну послеобеденного неба. — Одинокие… — эхом повторил парень, слушавший Тэхена внимательно, не отрываясь следя за сменой эмоций на его безупречном лице. Что скрыто в глубине его мыслей, чистых и непорочных? Какие масштабы он видит в мире, когда сам парень живет сегодняшним днем, не задумываясь о других мирах и Галактиках, доселе не думавший о кроликах, живущих на Луне в своих лунных квартирах и выращивающих лунную морковку? Альфа резко дернулся, положив горячую ладонь на узкие плечи. — Но мы не одни! Я уверен в этом. По крайней мере, у нас есть кролики! — выпалил он, серьезно смотря в глаза цвета тягучей патоки. Тэхен рассмеялся. Чисто, искренне, слегка хрипло, пробуждая расцветающие цветы в груди замершего альфы. Он улыбался по-настоящему, квадратно и совершенно нелепо, но красиво до безобразия, и альфа приравнял бы его улыбку к Всемирному наследию ЮНЕСКО. — А вдруг кролики тоже думают, что они совсем одни на Луне? — серьезно спросил Тэхен, перестав смеяться. Он кусал пухлые губы, хмурясь слегка и заглядывая в лицо альфы. — Тогда предлагаю отправить им дружелюбное «привет» и попросить немного лунной морковки, — улыбнулся альфа. Он встал с теплой земли, отряхнув шорты и помог встать Тэхену, смущенно не желающему принимать помощь. — Ты завтра принеси свои рисунки, а я принесу полароид. Сделаем фото и отправим вместе с рисунками на воздушном шарике в небо! — Я согласен! — радостно сказал Тэхен, но осекся, приглушая чувство непонятного счастья в своей груди. — Но… я ведь не знаю тебя даже, — смущенно сказал он. — Чон Хосок, будем знакомы, — официально сообщил альфа, поклоняясь и целуя тыльную сторону тэхеновой руки. — Я очень рад встрече. — Ким Тэхен, — улыбнулся слегка омега, в который раз краснея за прошедший час. — С радостью разделяю Ваши чувс… — Как мило, — ухмыльнулся Чонгук, обрывая дернувшегося Тэхена на полуслове. — Не хватает разве что радуги и розовых пони. — Извините? — Хосок приподнял брови, оглядывая альфу напротив. — Это что же получается, Тэхен? — на чонгуковых губах мелькнула улыбка. Тэхен почувствовал, как трясутся поджилки и немеют кончики пальцев. — Я только отвернусь, а ты сразу по чужим альфам бежишь? Ай-ай-ай, ты такой непослушный, — Чонгук вздохнул наигранно, подходя ближе и хватая притихшего Тэхена за запястье, от чего тот выронил любимый альбом на землю. — Самая настоящая шлюха, Тэхен-и, правда? — Да что ты себе позволяешь, — рыкнул Хосок, желавший податься вперед, но был остановлен тэхеновыми глазами. Глазами цвета тягучей патоки с кристаллами слез в аккуратных уголках. — Хосок, все в порядке, не переживай, — и улыбнулся поломано. Не ярко и чисто — поломано, разбито и растоптано. Хосок скрипнул зубами. — Я п-пойду. Может быть, мы еще встретимся? — Как приятно, Хосок, — оскалился Чонгук, сжимая тэхенову кисть до треска костей. — Надеялся трахнуть моего братишку? Ох, какая жалость, что у него и задница-то не рабочая. Увы, он только член сосать и умеет, — альфа похлопал ледяной ладонью по щеке Тэхена. Омега замер, мысленно умоляя брата не избивать его хотя бы здесь, на глазах у нового друга. Он шепнул одними губами «пожалуйста», когда увидел, как Чон двинулся в чонгукову сторону. Хосок, сияющий ярче солнечного света, померк. Чонгук веселился. Тэхен желал умереть. — Гук-и, пойдем домой, — на грани шепота сказал Тэхен, касаясь горячей ладонью чонгуковой руки. — Отчего же, Тэхен? — Чонгук улыбнулся ядовито, готовый вгрызться зубами в Хосока, тянущего руки к его брату. — Ты думаешь, что нужен ему? Что он хочет быть твоим другом? Он тебя трахнуть хочет, малыш. Воспользоваться тобой, моя маленькая шлюшка, и выбросить. «Что ты мелешь?», хочет сказать Хосок, скрипя до боли зубами, видя, как алмазные слезы текут по тэхеновым щекам. «Сука», хочет плюнуть он и разбить кулак в кровь о его лицо. Но глотает слова — попросту не успевает их сказать. Тэхена уводят. — Тэхен, — обессиленно позвал Хосок, не смевший сорваться с места, пригвожденный беззвучным «пожалуйста», и отобрать хрупкого мальчика, которого альфа тащил за собой, как дворового щенка. Он то разжимал, то сжимал кулаки, впиваясь ногтями в ладони до меток-полумесяцев. Под его ногами валялся уроненный тэхенов альбом. Хосок поднял его бережно, стряхнул налет пыли и позволил себе пролистать пару страниц. Внутри — парень, утащивший Тэхена в каком-то неизвестном Хосоку направлении. И кролики. Тэхен упал на пол, ударяясь плечом о косяк двери. Чонгук присел перед ним на корточки, вплетая нежно пальцы в его блондинистые волосы, сжимает крепко, словно желая вырвать с корнем, и тянет на себя. Чтобы Тэхен знал, что провинился. Чтобы Тэхен смотрел. Чтобы Тэхен умолял. Тэхен знает. Тэхен смотрит. Но не умоляет. Тэхен плачет, дрожит губами и телом, заглядывая внутрь Чонгука. В свой личный Ад, в котором Чонгук — сам Люцифер. Повелитель и Бог. — Я ведь говорил, Тэхен-и, правда? — его голос сквозит нежностью. Он ударяет крепким кулаком Тэхена в лицо. Оглушенный болью и шоком, омега не чувствует боли, лишь слышит хруст поломанного носа. — Я ведь говорил, — рычит он. — Шлюха. Ты хочешь испытать меня? Чонгук поднялся. Он закрыл собой солнце, образующее ореол лучами вокруг его головы. Тэхен бы ахнул от восхищения, если бы не заливал дерево своей кровью и слезами, впитывающимися глубоко в материю, в самую глубь молекул. Чонгук был его личным ангелом. Ангелом, падшим ради него. Его иссиня-черные крылья были обагрены кровью. — Так давай испытаем, — улыбается он. И Тэхен рад, что организм пожалел его. Он почти не чувствовал ударов от шока. Он даже не понял, где кончились кулаки и начались пинки ногами — по лицу, по бедрам и где-то в районе ребер. Ему казалось только, что все тело хрустит по швам и трескаются кости, опадая костной пылью Чонгуку под ноги, которую он потом просто бездушно сотрет. Кажется, Тэхен даже не плакал. Точнее, чувствовал, как что-то течет по его лицу, но, наверное, рыдал он неосознанно. Или то была кровь. Кровь заливала Тэхену глаза, попадала в нос, он откашливался кровью и только закрыл разбитыми руками лицо. «Только не лицо», умоляет Тэхен, «только бы папа не увидел». Чонгук одним ударом тяжелого ботинка вышибает весь кислород из легких, и Тэхен чувствует. Чувствует, как лопаются сосуды, как образуются гематомы и как все его существо прошибает током. Только ударов больше не чувствует. Чонгук отошел, упираясь окровавленными ладонями в подоконник, и тяжело дышал. Он в удовольствии облизал губы, любуясь шедевром. Тэхен — чистый лист, один из холстов, который тот так рьяно таскает с собой. Тэхен закрашивает их красками и воссоздает такие же шедевры. Тэхен — художник по холстам. А Чонгук — художник по Ким Тэхену. Как Тэхен аккуратными мазками закрашивает каждый участок своей картины, так Чонгук каждой гематомой и фиолетовым синяком окрашивает девственное тело Тэхена. Омега, свернувшись калачиком, плачет беззвучно. Не скулит и не просит о помощи, только ждет, когда брата отпустит. Молча принимает боль и радуется ей искренне — маленький, глупый, наивный и невинный Тэхен. Его хочется разорвать. — Ты все еще хочешь меня испытать, сука? — скалится Чонгук, сжимая тэхеново горло. У него в уголках губ запеклась кровь, нос разбит и кровоточит, рассечен лоб и волосы приняли багровый цвет. Чонгук почти захлебывается восхищением — шедевр, созданный его руками. Истинная эстетика. — А теперь я поговорю с твоим новым другом, — смеется хрипло, предвкушая. Тэхен хочет дернуться, схватить за запястье, ударить, но ему едва хватает сил, чтобы дышать. Альфа резко выпрямился. Стук его шагов, ударяясь о стенки черепа, эхом отзывался в голове. Тэхен мысленно умолял Хосока простить его. Если бы мог, он бы прямо сейчас встал на колени перед Чонгуком. Принял бы весь удар на свое хрупкое тело. Тэхена трясет и ему жутко жарко. Его тело зудит, болит и плачет кровавыми слезами. Чонгук замер неожиданно, жадно втягивая воздух, пропитанный морозными лилиями, через нос и выдыхает ртом. Он оборачивается не спеша, словно в замедленной съемке, ловит испуганный вздох и переводит взгляд на тело Тэхена. Его мальчик потек. — У моей маленькой шлюхи началась течка? — хрипло спрашивает Чонгук, подходя ближе и расстегивая ремень на своих драных джинсах. — Давай папочка поможет тебе. Чонгук встал на колени, грубо раздвинув тэхеновы худые ноги, предварительно сдернув с него мешающиеся штаны вместе с бельем. У него вся кровь прилила к паху, стоящему колом. Рубашка на Тэхене разлетелась, громко звеня оторвавшимися пуговицами. Чонгук, словно изголодавшийся зверь, набросился на его тело, вылизывая и вгрызаясь зубами в нежную кожу, сминая пальцами узкие бедра до красных отметин. Альфа ставил поверх наливающихся синяков новые, сияющие чернотой ночного неба. Тэхен под ним плакал и шептал «нет», звал Чонгука по имени, упирался ослабшими ладонями в крепкие плечи и снова плакал. Он чувствовал, как член упирается в его бедро, и это было даже хуже избиения. Но тело отзывалось на грубые ласки, между ног было до невозможного мокро и скользко, чонгуков запах забился в ноздри и не позволял вздохнуть. Его морозные лилии переплетались с бергамотом и ромашкой, приправленные запахом хвои. Чонгук вошел в него резко, не готовя. Он застыл на мгновение, парализованный жаром и невозможной узостью. У Тэхена из глаз брызнули слезы, а из горла — крик. Чонгук задушил его в животном поцелуе, слизывая жадно, только для себя. Он вбивался в податливое тело грубо, резко, упиваясь криками-стонами брата и шлепками двух тел друг о друга. Тэхенов запах взрывал космос внутри Чонгука, врезался в него, как летящий метеорит. Он перевернул брата на живот, ставя на колени и крепко сжимая пальцами его бедра, насаживая на себя до основания. Чонгук рычал, впиваясь зубами в медовую спину, зализывая синяки и капли крови. Тэхен кричал, едва ли не падая ничком, с трудом держась на трясущихся коленях. Младший шлепал его тяжелой ладонью, заставляя Тэхена сжиматься вокруг своего члена, и рычал по-волчьи, оттягивая тэхеновы окровавленные волосы назад. Тэхен и сам уже двигал бедрами, желая больше и глубже, вскрикивая каждый раз, когда головка проезжалась по простате. Чонгук сжимал его в своих крепких руках, оставляя букеты расцветающих синяков по всему телу, и Тэхену было уже плевать на тупую ноющую боль, когда он, срывая голос, самостоятельно насаживался на член брата. Тэхен кончил, не притрагиваясь к себе. Его тело сотрясло оргазмом и колени подкосились, но Чонгук удержал его на месте, кончая следом глубоко внутрь Тэхена. Он утробно рыкнул, сжимая между зубов тэхеново плечо, чувствуя, как по губам бежит его горячая кровь. Он тут же зализал укус, упиваясь кровью и слабыми стонами. — Гук-и… — тихо, всхлипывая, собрав остатки сил, позвал Тэхен. Чонгук проигнорировал. Он застегнул джинсы, поправил свою куртку и не обратил внимание на тихое «Гук-и». Клубок из мыслей с каждым поворотом запутывался сильнее, завязывался в морские узлы и не позволял выпутаться из него, затягивая петлю на шее. А ебаные лилии осели пылью в его сердце. Альфа сел на крыльцо, путаясь пальцами с застывшей тэхеновой кровью в своих волосах. И закурил.