Когда пойдёт снег

Вот чёрт, думает Цукишима. Четвёртый день сборов, Хината раздражает сильнее обычного, Коганегава ему вторит, Куними, единственный спокойный человек во всем этом сборище, не нуждается в общении с ним, а в животе растёт какое-то мерзкое чувство — того и гляди лопнет. Интересно, думает он, а как там в Токио? Уж всяко уровень повыше, люди посерьёзнее и нет Хинаты. Зато есть Кагеяма. Кагеяма, умеющий краснеть одними ушами, обессиленно закрывающий глаза, когда просовываешь пальцы ему под футболку. Интересно, думает Цукишима, Кагеяма спит в комнате один или делит её с кем-то? Комок в животе пульсирует, и Цукишима считает до десяти. Осталось совсем немного. Как же он в это вляпался? Вот чёрт. Чёрт, чёрт. Это понедельник, и тренировка тянется, как разогретая патока. К концу тренировки Цукишима уже конкретно бесится, и когда Хината с Кагеямой решают задержаться, ему хочется швырнуть в Кагеяму мячом. Они не сказали друг другу ни слова, не обменялись ни единым взглядом, и вот теперь это. Как будто у них нет общего секрета. Как будто Цукишима вовсе себе всё напридумывал. Почему ему вообще должно быть не плевать? В клубной комнате он чертыхается сквозь зубы и поворачивается к Дайчи: — Можете оставить ключи от раздевалки мне. Я собираюсь в библиотеку, закрою за ними. Дайчи выглядит удивлённым, но в его улыбке облегчение: — Спасибо, мне страшно отдавать их этим двоим. Выгони их, если сильно задержатся. — Без проблем. Он прячет связку в карман, и Ямагучи, когда все остальные прощаются и уходят, спрашивает: — Ты собираешься в библиотеку? — Нужно доделать кое-что по японскому. — Остаться с тобой? — Нет, всё в порядке. — Хм, ну... — Ямагучи шнурует кроссовки и выпрямляется, закидывает рюкзак за плечо. — Тогда пока? — До завтра. Дверь за Ямагучи закрывается, и Цукишима опускается на корточки, бьется затылком о деревянную перекладину. Что он делает? Что — удар — он — удар — делает. В библиотеку он не идет, ему никак нельзя их упустить. За углом спортзала он бросает сумку на землю и садится на неё. Из окна над головой доносятся стук мяча и редкие возгласы, изо рта вырываются облачки пара. Третьегодки говорили, что сегодня обещали снег, да? Цукишима чувствует себя полным идиотом. Они ведь всегда с Кагеямой почти не разговаривали, даже после того дня, когда... Тогда они остались в душевой вдвоём, Цукишима смотрел на широкую спину, подтянутые ягодицы и испытывал настоящее бешенство. И черт его знает, как это вылилось в потасовку, а затем в какую-то яростную дрочку прямо под струями воды. И выливалось ещё не раз. Цукишима оправдывал это обычной подростковой озабоченностью и ему было всё равно, как объясняется перед собой Кагеяма. И вот теперь он сидит и ждёт сам не зная чего на холодной улице, как будто они что-то друг другу должны, как будто они о чём-то договаривались. Как будто они вообще могли о чём-то договариваться. У него уже начинают замерзать ноги, когда свет в спортзале наконец гаснет и громкий голос Хинаты раздаётся снаружи. Цукишима медлит еще немного, прежде чем пойти за ними. Хината вылетает на него, когда он поднимается по лестнице, и Цукишима не даёт ему даже рта раскрыть первому: — Кагеяма ещё там? Хината в явном замешательстве, он пожимает плечами: — Да, он... — Иди домой. — Э?! — Ты слышал? Иди домой. У нас с Кагеямой разговор способных первогодок, а тебе, кажется, надо успеть нормально поужинать? Хината возмущённо пыхтит, а потом отодвигает его с дороги: — Да иди ты. Он скрывается за пролётом, и Цукишима делает глубокий вдох до того, как толкнуть дверь. Кагеяма стоит посреди комнаты, уже полностью переодетый, спрятанный под слоями одежды. — Ждал? — Слышал, как вы ругались. — Хм. Цукишима закрывает дверь за собой, прислоняется к ней спиной, скрещивает на груди руки. — Ты, кажется, меня сегодня избегал? — Разве? Кагеяма невозмутим, и Цукишима жалеет, что он не может залезть к нему в голову, вытащить его мысли наружу, узнать, о чём он думает, что он чувствует, испытывает ли он то же, что испытывает сам Цукишима. Кагеяма невозмутим, и Цукишима спрашивает: — Ну, как там в Токио? Есть кто-нибудь интересный? — Я видел второго Маленького Гиганта. — Хм? — И один парень сказал, что в игре я послушный, как маленький ребёнок. Кагеяма невозмутим, и Цукишима бросается в омут с головой: — О. Тебя это возбудило? И Кагеяма наконец-то дёргается: — Чего? — Ты передёрнул потом на этого парня, когда остался один? — Ты рехнулся? — Представлял, как ты отсасываешь ему, как он гладит тебя по голове и зовёт хорошим мальчиком? Вот теперь Кагеяма в бешенстве, и Цукишима чувствует какое-то извращённое удовольствие, когда он хватает его за грудки, практически бросает в дверь: — Заткнись! Что ты несёшь? Он больше ничего не делает, только тяжело дышит, и Цукишима почти смеётся: — Ну и? Пальцы на куртке разжимаются, и Цукишима толкает Кагеяму в грудь, чтобы развернуться и самому прижать его к двери. Кагеяма дёргается, и он предупреждающе обхватывает его горло рукой, вклинивает колено между ногами. Под ладонью ощутимо прокатывается кадык, и Кагеяма как-то совсем устало вздыхает: — Что за хрень? Цукишима молчит. Его рука на чужом горле обмякает и спускается ниже, пальцы трогают ямку между ключицами, скользят до самого живота. Кагеяма умеет краснеть одними ушами, когда просовываешь пальцы ему под футболку, и... Он краснеет и сейчас. У Цукишимы такое чувство, будто он проиграл все национальные разом, даже не начав играть. Он горбится и упирается лбом в твёрдое плечо. Живот под ладонью вздрагивает, а кожа невероятно горячая. — Наверное, я просто ревную. Цукишима не видит лицо Кагеямы и не хочет видеть. Он думает о том, что Кагеяма вот-вот его оттолкнет, и эта мысль сейчас особенно невыносима. Но Кагеяма замирает, а потом вдруг его глаза оказываются напротив — почти чёрные, удивлённые и почему-то решительные. Цукишима понимает его намерения всего на миг раньше, чем тот вдруг подаётся вперед: — Эй, я не хочу с тобой целоваться! — Заткнись! Кагеяма вцепляется ему в волосы, давит на затылок, заставляя наклониться, и впечатывается в него ртом, чуть ли не вгрызается зубами в его нижнюю губу. Это действительно больно, и Цукишима мычит, но Кагеяма уже разжимает зубы, зато пытается засунуть ему в рот язык. Такому напору можно только позавидовать, но Цукишима уже не может сказать, что он против. На самом деле, признаёт он, он не был против с самого начала. Честно говоря... честно говоря, не иначе как за этим он сюда и шел. Ширинка неприятно жмёт, и он с шипением ее расстёгивает, задевая рукой пах Кагеямы. Тот вздыхает ему прямо в губы, и Цукишима думает, что он попал. Это что-то явно большее, чем простая физиология, иначе с чего у него так сжимает горло, когда Кагеяма опускает резинку его трусов? Это что-то сильнее, неправильнее, постыднее, но, думает он, прижимаясь ртом к шее Кагеямы и заглушая рвущийся наружу стон, чёрт возьми — чёрт возьми — настолько приятней. В этот раз они идут к станции вместе. Кагеяма молчит и шагает чуть-чуть впереди, и когда Цукишима останавливается, чтобы его окликнуть, начинается снег.