50 дней до моей казни

Наш оборонный пункт расположился в заброшенном доме, что был наполовину разрушен атаками немцев. Мы готовились к выходу на поле боя, я взял бурдюк с водой и остатками воды попытался немного отмыть свое черное от сажи и уставшее от войны лицо, но в результате измазал его еще больше. Звать меня Дмитрий... Дима. За этот год войны я уже успел увидеть миллион смертей, убить сотни врагов. Если честно, то толком не понимаю к чему эта война, но ее можно взять за пример того, насколько внушительным может быть человек. И если дар убеждения приходит не в те руки, жди беды. Но, сейчас не до размышлений, долг зовет. Я схватил свою винтовку и отправился за отрядом. Мы прошли до окоп, которые вырыли два дня тому назад и приготовились к бою. По нашим расчетам, фашисты должны прибыть примерно через час, который полностью ушел на подготовку, зарядку оружия и оборудования. Появились первые танки и первые отряды солдат. Началась ужасная пальба, звук перезарядки моей винтовки, который стал для меня родным, как пение птиц весной, ударил в уши и звучал напряженной мелодией. По полю лилась кровь, падали бездыханные тела. Выстрел. Падает Петька, попали в плечо... Бедняга еле дышит и орет во всю глотку, но его лишь затаптывают ногами, ведь если мы позволим себе отвлечься, может погибнуть больше людей. Я отчаянно раздрабливаю черепа немцам, свист - вражеская пуля пролетает в миллиметре от моего уха, остается небольшая царапина, но я все также стреляю и перезаряжаю, стреляю и перезаряжаю. Это продолжалось бы и продолжалось, как мне казалось, но преимущество мгновенно оказалось у фашистов. Их оказалось втрое больше чем мы ожидали. Бездыханные тела моих, уже бывших, напарников падают на грязную землю и истекают кровью, умирая со звоном пуль в ушах, или может собственных криков. Все идет наперекосяк, мы терпим поражение. Удар - я оглушен. Мое тело без сознания падает на землю, я слышу голоса. Немецкая речь... Исход был очевиден. Голова... болит. Нет, к моему уху словно поднесли церковный колокол и ударили в него со всей мощи. Гул стоял невыносимый. Меня брызгали ледяной водой, от чего мое лицо словно прожигало кислотой и заставляло меня очнуться. Открыв глаза я увидел перед собой человека одетого в военную форму Третьего Рейха. Немец измученно посмотрел на меня и что-то крикнул, я не понял. После чего меня унесли на руках и бросили в какую-то комнату, позже выяснилось, что это подвал. Голова постепенно проходила, я поднялся и огляделся по сторонам. В углу находилась лежанка, на которой определенно кого-то убили, а рядом с ней тарелка и железная кружка. Я в плену. Чего и следовало ожидать... Полностью отойдя от головы, я пригляделся и увидел у другой лежанки человека. Немец. Военная форма. Только что он делает здесь, лежа на лежанке да еще и в камере пленного русского? Я не был трусом, но и соваться к нему было бы как минимум глупо - я не знаю немецкого, как он, скорее всего, не знает русского. Но, любопытство взяло верх. Я подполз к нему. Сразу выяснилось, почему он на лежанке. Он спал. Тихо и мирно посапывал... немецкая внешность, выделяющиеся скулы, черные волосы и длинные ресницы. Любопытно. По крайней мере для меня, русого славянина с зелеными глазами, но такими же, немного более выпуклыми скулами. Неожиданно и для меня, и, возможно, для себя, он проснулся и удивленно уставился на меня. Я отодвинулся, он приподнявшись, почесав голову, пристально смотрел на меня. - Wer bist du? * - начал немец, после чего я помотал головой, показывая, что не понимаю его, мол русский я. После чего он оценивающе посмотрел на меня и фыркнул, бормоча что-то на своем языке. - Почему ты здесь? - спросил я, после каждого слова показывая жестами значение. Человек закатил глаза, отмахиваясь от меня как от назойливой мухи. На распознавание наших жестов уходило много времени, и мне удалось узнать только то, что его зовут Вилхелм. Его имя теперь известно мне, а мое - известно ему. Неплохо для начала, но и больше я говорить не собираюсь, враг он и в подвальной камере враг. Нам принесли еды, мы поделили ее между собой. Почему-то я не испытывал никакой агрессии к врагу, сидящему рядом. Может быть я просто не верен своей Родине? Нет, навряд-ли. Для меня он обычный человек, но почему - в голове не укладывается. Нас обоих водили на допросы, унижали и били. Я так ничего и не сказал, как и Вилхелм. После чего нам объявили о нашей казни через... пятьдесят дней. Нет. Все не так. Все должно быть по другому. Я ведь обещал себе дожить до Победы, или умереть в бою, но никак не в плену у... у них. Это было шоком, но мой сокамерник похоже вообще не волновался об этом. Он, наверное, хочет быстрее уйти. Прошло около двух недель, мы с Вилхелмом побитые и уставшие валялись на лежанках, умирая от голода и жажды. Дверь открывается, входит офицер и кладет нам в тарелки паек расчитаный на вечер и до вечера следующего дня. В его состав входит корка хлеба, малосольный огурец и кружка воды. Я откусил немного от огурца, поморщившись. Тухлая кислятина, по другому назвать нельзя. А вот Вилхелму достался нормальный, он с удовольствием его поедал. Я, завидуя сверлил его взглядом. Он посмотрел на меня и протянул мне. - Это мне? Мне не надо - я показал руками крест и помотал головой, но он уже съел мою порцию и отдал свою. Я удивленно смотрел на него, он лишь пожал плечами. Уже к ночи я не заметил как уснул. Уснул прямо на коленках Вилхелма. Посреди ночи он спросонья скинул меня на пол, от чего я ударился. - Bist du in Ordnung? * - Вилхелм взволнованно переложил меня на лежанку, извиняясь. Я показал, что в порядке, ему не о чем волноваться. Его рука лежала у меня на щеке, сам он в ступоре смотрел на меня, понимая, в какой позе мы находимся. Мне бы хотелось что бы он не убирал руку, она была такой теплой... Я почувствовал нежность и любовь, то, чего мне давно не приходилось испытывать от прикосновений. Пока я летал в облаках, он приблизился ко мне и поцеловал. Я ответил. Возможно, я был сонным, хотя я уверен, случись это днем, ничего бы не поменялось. Он отстранился и посмотрел на меня, спрашивая разрешение на продолжение. Тут же я понял, что целуюсь с мужчиной. Это ведь неправильно. Но знаете, было уже все равно. Через тридцать с половиной дней я умру, мне терять нечего. Тем более, поцелуй мне понравился. Я притянул Вилхелма к себе. Мы страстно целовались, немец положил меня на лежанку и оказался сверху. Отдышавшись, я начал испытывать страх. Это все зайдет далеко... ой как далеко. Вилхелм целовал мою шею, снимал с меня жилетку, опускался ниже, расстегивая на мне рубашку. Я извивался под ним и стонал, это было слишком хорошо. Возбуждение снизу нарастало, я чувствовал как сильно он меня хочет. Приподнявшись, он снял с себя погоны и мундир, а я взглядом пожрал его голое тело, попутно расстегивая его ширинку. Он стянул с меня и с себя остатки одежды, они оказались далеко в углу подвала. Мы были совершенно голыми. Вилхелм поцеловал мою руку, устроившись между моих дрожащих ног. Посмотрев на меня и увидев в моих глазах страх, он погладил меня по щеке и прошептал что-то на немецком, что-то такое, нежное, успокаивающее. Не такое резкое и жесткое как большинство в его языке. Он смазал свои пальцы моей слюной и вошел в меня одним. Я сжался, было больно, смазки было недостаточно. Вилхелм покрывал поцелуями мое лицо, добавляя пальцы. Было больно, очень, пока он не нащупал простату и не начал ее массажировать. В тот момент я громко и протяжно застонал, это было невероятно. Вилхелм взглянул мне в глаза, поцеловал в губы и, шепча что-то, вошел в меня. Меня вновь пронзила боль, я стонал, немец успокаивал меня, постепенно боль сменилась наслаждением. Немец стал двигаться во мне, наращивая темп. Я беспомощно стонал от наслаждения, стонал от того, как же хорошо мне было рядом с ним. Мы кончили одновременно, на выдохе произнеся имена друг друга. Фашист и русский в одной постели. Хах. В день расстрела мы держались за руки, в день расстрела мы умерли вместе, а в наших ушах все так же звенела мелодия пуль и криков людей...