Нет

Порпентина Голдштейн любит общение, смех, всё это. Любит обсудить новости, любит поболтать о пустяках, может рассказать сестре о забавных или опасных случаях на работе, поделиться сомнениями относительно особенно трудных дел. Но кое о чём Тина молчит, и причина её молчания проста. Едва ли кто-нибудь из тех, кому она может пожаловаться, поймёт её. Она может нарваться на презрение, щедро сдобренное недоверием, на недоумение и даже на неприкрытую зависть. Подумать только, смеет жаловаться на то, о чём мечтают все незамужние сотрудницы МАКУСА. И больше половины замужних. Сестре же она не расскажет об этом ни за что на свете. Да, Куинни поймет ее, но Куинни начнет действовать, захочет защитить, и чем обернётся такая защита — одному Мерлину известно. Слишком рискованно для них обеих. Поэтому Тина молчит даже в мыслях, старательно закрываясь от зачастую излишне бесцеремонной сестры. Можно, конечно же можно рассказать и даже показать все непосредственно Пиквери, но нет никакой гарантии, что все обернётся именно так, как должно. Серафина не просто начальник, она школьный друг главы департамента защиты магического правопорядка, и хорошо если просто друг... Пожертвовать своей карьерой ради собственной же безопасности? Логично, но для Тины абсолютно неприемлемо. К тому же, разве она в опасности? До сих пор он не сделал ни одного неверного или грубого движения, принуждая... Лишь одно это «Тина, Тина...» Сводящее с ума, преследующее и во сне, но куда более опасное наяву. Случайные касания рукой руки — то соскользнет со стола, то сожмёт плечо в старании удержать и уберечь — касания, которых можно было бы избежать, сопроводив действие виноватой улыбкой. Можно было бы избежать. Можно. Но... «Как ваша сестра, Тина? Она показалась мне сегодня расстроенной». Что это — забота, угроза? От Персиваля Грейвза удушающе свежо и тонко пахнет дорогими духами. Каждый раз, когда он склоняется к ней, чтобы прошептать на ухо это своё извечное «Тина», Тина успевает глубоко вдохнуть его аромат, вобрать его полные лёгкие, ощутить его колющей болью в межреберье. Этот запах озона и смолы можно выдыхать из себя целый день, но так и не выдохнуть до конца. Вот уже больше пяти месяцев Тина ненавидит запах влажной еловой хвои после грозы. Ненавидит свою неспособность перестать вдыхать его полной грудью. Потребность избавиться от назойливого аромата с каждым днем становится все сильнее. Когда шаги начальника стихают в очередной раз, она, не выдержав, стремглав бросается в уборную, где её долго и мучительно рвёт смесью кофе, сэндвича и запаха Персиваля Грейвза. Итог предсказуем — кофе и сэндвич закончились, но запах остался. Ещё десяток бесполезных болезненных спазмов, щедро сдобренных горечью, и Тина сдаётся. Так же, как сдалась тогда, в первый раз, когда не смогла сделать своё «нет» хоть сколько-нибудь убедительным. «Я ненавижу тебя, — говорит она своему отражению, со злостью стирая слезы со щёк, — тупая корова, подстилка. Зачем ты полезла к нему тогда, идиотка? Пара лишних бокалов, и тебе уже море по колено, верно? Что ж, ты добилась своего. Наслаждайся». Новый спазм скручивает её, но она быстро справляется с собой. Работа. Её ждёт работа, которая сама себя не сделает. Вся нелепость ситуации именно в том, что Тина и правда сама сделала первый шаг. Даже не шаг, а настоящий марш-бросок по сути. Слишком много виски — сначала с содовой, а затем и без. В департаменте защиты магического правопорядка не умеют отмечать праздники сдержанно, и уж если что и отмечают, то с размахом. Тина тогда первый раз оказалась на столь неофициальном мероприятии, да ещё и после удачно проведённого задержания опасного преступника, которое чуть было не стоило ей жизни. И, впервые за целый год работы, сослуживцы признали её как свою. Поверили в неё. И Тина отпустила себя, впервые с выпускного в Ильверморни существенно ослабив самоконтроль. Это не могло не повлечь за собой далеко идущих последствий. Достаточно было вспомнить выпускной, чтобы не допускать подобной ошибки вновь, но Тине было так хорошо, она так гордилась собой, вокруг были лишь знакомые лица, а обстановка была столь дружелюбной, что... Словом, она позволила себе расслабиться. Теперь она уже с трудом могла вспомнить, что же творилось в ее голове, когда она затаскивала мистера Грейвза в пустой кабинет под идиотским предлогом «поговорить о деле», когда она целовала его плотно сомкнутые губы, когда не испугалась поначалу напора, с которым он наконец ответил. Но в какой-то момент её затуманенный алкоголем разум осознал, что всё зашло слишком далеко, и Тина сказала своё «нет». Слабое, преступно тихое и нерешительное нет. Сказала дважды или трижды, вяло пытаясь выбраться из его объятий. Она просила его остановиться. Но Персиваль Грейвз её словно бы не услышал. Тина терпела моментально протрезвившую её боль, утешаясь тем, что вряд ли кто-то ещё из сослуживцев хоть раз видел Персиваля Грейвза таким: почти беззащитным, с полузакрытыми глазами и застывшей на лице маской ничем не сдерживаемой страсти. Это вызывало тогда нечто вроде заслуженной гордости, несмотря на боль и обиду. Как же она была глупа... Теперь Тина с радостью отдала бы свои лавры любой другой женщине в конгрессе, да просто любой другой в мире, вот только... Как? Знает ли Грейвз, насколько она боится его? Какое отторжение вызывают не то что его прикосновения, просто его голос — те самые бархатисто-тёплые нотки, с которыми он неизменно произносит её имя? Не может же он не чувствовать, как сжимается она от его случайных прикосновений, не замечать, насколько стремительно она покидает его кабинет сразу после? Или всё-таки может? «Красивый мужчина, видный, что тебе ещё? Грех на такое жаловаться», — вот что скажут ей люди. И, если хорошо подумать, они будут по-своему правы. Ведь это не с ними происходит всё то, от чего Тину регулярно мутит без всякой видимой причины. Да, он красив, несомненно красив, а также аккуратен, вежлив, хладнокровен и сдержан со всеми, не исключая и её саму. За все время их отношений Персиваль Грейвз ни разу не разделся полностью и ни разу не раздел её. Задранная юбка, рука на голове, настойчиво подталкивающая вниз, наспех расстегнутые брюки — этого ему вполне достаточно. И он никогда не отстёгивает ножны, что служит Тине лишним напоминанием о том, насколько опасен этот человек. Она чувствует его палочку щекой, когда он настойчиво прижимает её голову к своему паху, чувствует её бедром, когда он, словно торопясь быстрее покончить с нудной обязанностью, резко наклоняет её над столом. Всегда начеку, всегда собран... Что это, если не излишняя, ненужная демонстрация силы? Ведь для того, чтобы сотворить большинство заклинаний, палочка Грейвзу не нужна вовсе. Он никогда не применял магию к Тине, не произносил подчиняющих заклинаний. Достаточно того, что она знает, на что он способен. — Почти каждый день, представляешь? И ведь не откажешь ему, — жалуется как-то за обедом девушка из отдела контроля за неправомерным или злонамеренным использованием маггловских изобретений. Тина знает ее хорошо, поэтому узнает по голосу — жалуется она вовсе не Тине, но в столовой пусто, и чужой разговор слышен излишне отчетливо. — Супружеский долг, понимаешь же. Судя по молчанию собеседницы, та понимающе кивает. — Вот все бы ничего, и человек он отличный, и деньги у нас есть, и с детьми возится, но это... Слишком часто для меня. «Что же ты не скажешь ему об этом?» — хочет сказать Тина, но осекается даже в мыслях, потому что ей ли, в самом деле, давать подобные советы. — Как я тебя понимаю, дорогая, у меня с Энди те же проблемы, только и с деньгами тоже не все ладно, а в Ильверморни планируют сокращение штата... Возможно ли, что всё происходящее между ней и мистером Грейвзом нормально? Эти две женщины (покрасневшая Тина сидит к ним спиной и ничто на свете не заставит её обернуться) находятся даже в худшей ситуации, чем она сама. У Тины хотя бы есть возможность не видеть мистера Грейвза по вечерам и в немногочисленные выходные, а у бедняжек и такой возможности нет. Удел ли это всех женщин? Но у родителей всё было по-другому, Тина уверена в этом. Хотя сомнения уже понемногу подтачивают приятные воспоминания, да и сколько тех осталось... На секунду ей представляется, какой станет ее жизнь, надумай мистер Грейвз жениться на ней. Спустя ещё пару мгновений Тина покидает столовую, оставив на столе очередной недоеденный сэндвич и нетронутую чашку кофе. Свежий аромат с примесью хвои преследует её целый день, несмотря на то, что мистер Грейвс накануне вечером отбыл на экстренное совещание в Англию. День, в который всё изменяется, не отличается от череды предыдущих: сначала кропотливая работа над отчётами по вчерашним происшествиям, затем предоставление отчётов начальству. Тина уже заканчивает разъяснения по последнему делу, когда начинаются странности. Во-первых, мистер Грейвз не запирает дверь кабинета после обычного: «У меня для вас новое задание, мисс Голдштейн», во-вторых, не подходит к ней непозволительно близко, а в-третьих, вместо ненавистных объятий он и вправду даёт ей задание — присматривать за сектой «Вторых салемцев». «Только присматривать, следить и фиксировать важные моменты, мисс Голдштейн. Не выдавать себя, не вмешиваться, что бы ни происходило!» К «салемцам» Тина и сама уже неоднократно проявляла интерес без ведома начальства, уж слишком пугающими и опасными ей кажутся идеи Мэри Лу, находящие подозрительно много откликов среди простых граждан. А уж её дети... Не вмешиваться — чертовски трудная задача, мистер Грейвз не зря упоминает об этом. Но она сможет. А затем он говорит: «Идите, свободны», проигнорировав её искреннее недоумение. И лишь у двери окликает. Предчувствие неизбежного привычно сдавливает грудь, но... «Тина, не вмешиваться, это важно!» И всё. Лишь спустя пять тяжёлых, наполненных попеременно несправедливостью, скукой, ужасом и опасностью месяцев, Тина осознаёт, что именно было не так. Всё это время это был вовсе не мистер Грейвз. Когда холодный взгляд необыкновенно светлых глаз Геллерта Гриндевальда останавливается на ней, его лицо приобретает неожиданное выражение злорадства и понимания. Понимание особенно ей неприятно. «Серафина, я не планировал отдавать вам твоего разлюбезного аврора, но знаешь... Скоро ваш начальник вернётся, Тина, вы рады?» «Он знал, — поднимет Тина, — он всё это время знал, какое отвращение вызывает своим поведением, и всё равно продолжал делать... всё это». Когда мистера Грейвза выпишут, она обязательно скажет ему твёрдое «нет». Скажет хоть тысячу раз подряд, если потребуется. И будет надеяться, что он наконец-то её услышит.